Госпожа сочинительница - Елена Арсеньева

Додо прекрасно понимала, что это всего лишь авансы не в меру восторженного и слишком романтичного Жуковского. Книгу-то она приняла, однако не без страха:

Смотрю с волнением, с тоскою умиленной.На книгу-сироту, на белые листы.Куда усопший наш рукою вдохновенной.Сбирался вписывать и песни и мечты;Куда фантазии созревшей, в полной силе.Созданья дивные он собирать хотел.И где, доставшийся безвременно могиле, —Он начертать ни слова не успел!..Смотрю и думаю: судьбою легконравной.Какой удел благой, возвышенный и славный.Страницам сим пустым назначен прежде был!Как много творческих высоких помышлений.Как много светлых дум, бесценных откровений.Он им поверил бы…И гроб все истребил!Приняв наследие утраченного друга.Свидетель горестный предсмертного недуга.Другой, восторженный, мечтательный поэт.Болезненно взирал на сей немой завет.И сердце в нем стеснялось от испуга…«Давно ли, — думал он, — давно ли предо мной.Он, в полном цвете лет, здоровый, молодой.Мечтал о будущем, загадывал, трудился?..И вот он навсегда от глаз моих сокрылся!..Нет! Полно вдаль смотреть!..Не под моим пером.Ты, книга, оживешь духовным бытием!..»И мне, и мне сей дар!Мне, слабой, недостойной.Мой сердца духовник пришел ее вручить.Мне песнью робкою, неопытной, нестройной.Стих чудный Пушкина велел он заменить!..Но не исполнить мне такого назначенья.Но не достигнуть мне желанной вышины!Не все источники живого песнопенья.Не все предметы мне доступны и даны:Я женщина!..Во мне и мысль, и вдохновенье.Смиренной скромностью быть скованы должны!

Мысль и вдохновение — очень может быть, что должны быть чем-то там скованы. Но не чувства. Потому что в жизни Додо произошла наконец та встреча, после которой ее умозрительные, все еще полудетские мечты о любви сосредоточились на одном-единственном человеке. И она испытала горячее желание немедленно, как можно скорее осуществить разрешение мужа изменить ему.

Впрочем, она бросилась бы в объятия Андрея Карамзина и без всякого разрешения!

Когда б он знал, что пламенной душою.С его душой сливаюсь тайно я!Когда б он знал, что горькою тоскою.Отравлена младая жизнь моя!Когда б он знал, как страстно и как нежно.Он, мой кумир, рабой своей любим…Когда б он знал, что в грусти безнадежной.Увяну я, непонятая им!..Когда б он знал!Когда б он знал, как дорого мне стоит.Как тяжело мне с ним притворной быть!Когда б он знал, как томно сердце ноет.Когда велит мне гордость страсть таить!..Когда б он знал, какое испытанье.Приносит мне спокойный взор его.Когда взамен немого обожанья.Я тщетно жду улыбки от него.Когда б он знал!Когда б он знал… в душе его убитой.Любви бы вновь язык заговорил.И юности восторг полузабытый.Его бы вновь согрел и оживил!И я тогда, счастливица!.. любима…Любима им была бы, может быть!Надежда льстит тоске неутолимой;Не любит он… а мог бы полюбить!Когда б он знал!

Да знал он, знал и даже думал, что и сам любит!

Предмет страсти Евдокии Ростопчиной был сыном известного историографа Николая Михайловича Карамзина. Евдокия подружилась с его сестрой Софьей Николаевной, потом познакомилась с самим Андреем — и влюбилась в него.

Причуды возникновения любви — вот именно причуды, а не причины! — объяснить непросто. Андрей Карамзин был великолепным человеком, отличным и храбрым офицером, всегда был на хорошем счету, считался (и по большей части заслуженно) благородным рыцарем, однако над ним слишком довлело то, что он вырос в тени своего еще более великолепного отца, который был известен в России даже больше, чем Пушкин. Образованный, изысканный, способный к языкам и словесности, храбрый, обаятельный, дружелюбный — это были лишь внешние свойства Андрея Карамзина. Неудовлетворенное тщеславие снедало его всю жизнь, собственная личность чудилась ему подавленной. Ну что ж, возможно, так оно и было. Многих людей беспрестанно ощущаемое и тайно лелеемое недовольство собой делает пессимистами и мизантропами… Возможно, и Андрей Николаевич стал бы таким, если бы достаточно долго прожил на свете. С другой стороны, обронил же некогда некий светский острослов такое мудрейшее четверостишие:

Кто в сорок лет не пессимист.А в пятьдесят — не мизантроп.Тот, может быть, и сердцем чист.Но идиотом ляжет в гроб!

Сделаться ни идиотом, ни пессимистом, ни мизантропом Андрей Карамзин просто не успел: жизни ему было отпущено даже меньше сорока. И причиной смерти его станет именно то, что было его движущей силой в жизни: духовное бретерство. Ему непременно нужно было чем-то поразить внимание друзей и знакомых! Пить шампанское, сидя на подоконнике четвертого этажа, или привязать к медведю квартального надзирателя да пустить поплавать в Мойке, подобно некоему Долохову тратить пули, отрабатывая меткость руки на друзьях своих, подобно многим другим, Андрей Карамзин не мог себе позволить: из уважения к репутации отца. Да и вкус у него был слишком хорош, не давал предаваться слишком уж пошлым забавам светского гуляки. Но в чем Андрей Николаевич вполне давал себе волю, так это в любовных приключениях. Причем его неодолимо влекло к женщинам, что называется, роковым. Этот «мальчик из хорошей семьи» не мог влюбиться в особу, если за ней не влекся шлейф порочащих связей или если она была просто «порядочной женщиной». В дополнение к красоте, очарованию, уму, необычности нужно ему было еще что-то…

Неосознаваемая даже самим Андреем Николаевичем возможность прославиться за чужой счет, вот что! Он ведь привык всегда, всю жизнь посверкивать гранями собственного характера в отблесках славы своего великого отца (которые одновременно и затмевали его), ну и стремился просиять за счет влюбленной в него женщины. Например, известной поэтессы (ведь Додо продолжала писать стихи и даже довольно часто публиковала их в модных литературных журналах, эти стихи переписывали в альбомы, учили наизусть и декламировали на званых вечерах, она писала даже для мелодекламации известной французской актрисы Рашель!). И если графиня Евдокия до недавнего времени всерьез задумывалась:

Восторженность души, дар чувствовать полнее.И мыслить глубоко, дар плакать и мечтать.И видеть в жизни сей все ярче и светлее, —То кара ль жребия? — то неба ль благодать?

— то теперь она, поняв, как действует на возлюбленного ее творчество, как воодушевляет и даже возбуждает его популярность ее, она писала не покладая рук (благо вдохновение любви не оставляло ее), чтобы Андрей Николаевич продолжал гордиться своей любовницей. И ей было совершенно наплевать на неминуемо возникшие сплетни и неумолчный гул молвы.

О нет, Андрей Карамзин не был вульгарным трепачом, который посвящает в подробности своих любовных приключений всякого встречного-поперечного. Он считался джентльменом в истинном смысле слова. Однако как-то так всегда получалось, что в свете начинали возникать легкие, почти неуловимые слухи о его любовных приключениях, более напоминающие намеки на них… Его связи не столько обсуждали (и не злословили, боже упаси!), сколько сопровождали упоминание о них чуть заметной улыбкой, выразительным поднятием бровей, подмигиванием, покачиванием головы, неприметным взглядом, самое большее — многозначительным: «Ну, вы сами понимаете!»

Так получилось и с его любовной связью с графиней Едвокией Ростопчиной. Вроде бы и знать никто ничего не мог, однако весь свет все знал. Вроде бы и видеть никто не видел Додо, когда она покидала свою карету возле одного входа в Пассаж, пробегала весь его, а потом незаметно, опустив вуаль, впархивала в ждущий ее наемный экипаж, возле другого никто не выслеживал ее на пути к квартире, которую тайно снимал Андрей Николаевич на Сергиевской под вымышленным именем… Однако каким-то образом всем было доподлинно известно, что у графини Ростопчиной с Андреем Карамзиным liaison amoureuse, любовная связь.

Графиня Евдокия Ростопчина влюбилась неистово. Весь мир для нее перестал существовать, все было отныне сосредоточено только в нем — в этом единственном человеке. Солнце светило, только когда он был рядом, а без него и даже в ожидании свиданий ее не радовало ничто — все казавшееся прежде важным и интересным утратило смысл.

Когда б он был теперь со мною.Наряд бы мой прельщал меня;Но нет его!.. душа моя.Полна страданьем и тоскою.Когда я сердце отдала.Я быть кокеткой не умела.Но он нашел, что я мила.Теперь пленять я б не хотела.Что в красоте?.. здесь нет его!Когда б он здесь был, я б желала.Блистать умом и остротой;Но нет его — исчез ум мой.Игривость резвая пропала.Веселье взор мой не живит.Воображенье охладело;Душа и сердце — всё молчит!Теперь блистать я б не хотела.К чему мне ум?.. здесь нет его!

Увы, холодноватый «анализирующий» ум графини Евдокии, ее проницательность, умение читать в сердцах других людей оказали ей плохую услугу. Слишком рано постигла она, что сердце возлюбленного — отнюдь не скрижали, куда ее имя вписано навеки. Оно лишь небрежно начертано грифелем тщеславия в его любвеобильном сердце и легко может быть стерто, заменено чьим-нибудь другим. И даже в самые счастливые, самые упоительные мгновения романа ее не оставляли мрачные предчувствия о неизбежности скорого охлаждения Андрея и неминуемой разлуки.