Сретенские ворота - Юрий Яковлевич Яковлев

не дал ему договорить. Он вдруг взял парня за грудки и оттолкнул с такой силой, что тот очутился у двери. Его стеклянный кулак вдребезги разбился. Пиво растеклось по полу.

И тут его дружки, как по команде, встали из-за стола и двинулись к солдату. Круглолицый парень боязливо зашептал:

— Не стоит связываться.

— Стоит, — отозвался парень в свитере. — Вот мы их сейчас обоих к мужу доставим. Пред ясны очи.

Он засмеялся. А глаза его остались холодными.

Пьяные приблизились. Один из них уже подскочил к спутнице солдата и вцепился ей в руку.

— Пусти! — крикнула она. — Пусти!

— Держи! — скомандовал парень в свитере.

Солдат растерялся. Он стоял высокий, без шапки, откинув стриженую голову к стене. Их было пять человек, а он один.

И тут он как бы вспомнил, что он солдат. Он почувствовал сильный прилив решимости, резко отвел руку назад и нащупал гладкий приклад автомата. Это солдатское движение поколебало наступающих парней.

Ствол автомата оттаял в тепле и покрылся мелкими бисеринками влаги… Казалось, еще мгновение, и гулкими ударами застучит строчка автомата. И на стол со звоном, как медяки, посыплются теплые стреляные гильзы…

Чайная насторожилась. Ее обитатели поспешили уткнуться в свои тарелки и стаканы. Толстая буфетчица побледнела и грузно опустилась на табуретку.

Опасно озираясь на черный ствол автомата, парни пятились к своему столику. Они тут же скисли, и грозные стеклянные кулаки сразу превратились в простые пивные кружки. Парень в длинном свитере пробормотал:

— Дурной какой-то попался. Лучше не связываться.

Некоторое время солдат еще стоял, словно желая удостовериться, что все встало на свое место. Потом он надел шапку.

Никто не знал, что будет дальше. Теперь все зависело от солдата. Он положил на столик деньги и тихо сказал своей спутнице:

— Пойдемте.

Она беззвучно поднялась, глядя на него испуганными и благодарными глазами.

Они шли через чайную, и она держалась рукой за солдата, за краешек его рукава. Она чувствовала пальцами жесткое, грубое сукно шинели, и это успокаивало ее.

Они вышли из чайной. Солдат тяжело дышал. Глаза его были расширены. Ему казалось, что за десять минут, проведенных в пьяной чайной, изменились и дома с золотыми огоньками, и белые ветлы, и колодец с ледяной бородой…

Белый морозный кристаллик, кружась в воздухе, опустился на дульный срез автомата и растаял.

Солдат тряхнул головой, чтобы выйти из оцепенения. Теперь события, происшедшие в чайной, быстро удалялись, несоразмерно со временем уменьшались в своем значении. И на душе у солдата осталась лишь тяжесть, похожая на боль. Ему было больно не за себя, а за свою спутницу, которую можно нагрузить как угодно и обидеть тоже как угодно. И никто не заступится за нее.

Но сквозь смятение, как робкий лучик, пробивалось странное, незнакомое чувство. Солдату захотелось улыбнуться этому чувству, но скулы были еще сведены напряжением.

Этот лучик исходил от спутницы с живым синеглазым существом, завернутым в сорок одежек. Она шла рядом. Испуг погас в ее глазах. Косички и розовые уши исчезли под большим платком. И та часть лица, которая была доступна взгляду, казалась спокойной. Но она все еще держалась за рукав шинели.

Они шли молча. Но это уже не было молчанием двух чужих людей, которым, собственно, и говорить не о чем.

В конце села она снова попросила его подержать ребенка и, когда он протянул руки и принял маленькое существо, сказала:

— Наклоните голову.

Он послушно наклонил голову. Она сняла рукавички и развязала тесемки «ушей» солдатской шапки. Затем опустила «уши» шапки и завязала тесемки теперь уже под подбородком. Солдат сразу почувствовал, как от горящих кончиков ушей тепло разлилось по всему телу. А она стояла перед ним с варежками во рту.

Они пошли дальше.

Только теперь солдат нес уже не кошелку, а ребенка. Он нес его торжественно, почти на вытянутых руках. Он никогда не носил маленьких ребят. Он таскал снаряды. Снаряд держат на полусогнутом локте левой руки, а придерживают правой. При этом его прижимают к груди.

Солдат прижал сверток к груди, и нести сразу стало удобнее.

Ребенок был куда легче снаряда. И хотя он был упакован в одеяло, солдат чувствовал, что в глубине свертка лежит живое существо, которое дышит, шевелится и порой делает отчаянные попытки высвободиться из своих одежек.

Последний километр подошел к концу. Они вошли в деревню. Она остановилась и легонько придержала солдата за рукав.

Она подносит руку ко рту и стаскивает варежку. Надо прощаться. А солдат переминается с ноги на ногу. Он не знает, что сказать. Он берет ее маленькую руку. И держит в своей. Рука теплая и немного шершавая: обветрилась.

Они прощаются. Он пожимает ее руку. Она говорит:

— Спасибо.

— Да чего там, — отвечает солдат.

И они расстаются. Она берет ребенка и кошелку и быстро идет к дому. А он стоит на снегу и смотрит ей вслед. Он стоит, пока она открывает калитку. Стоит, когда она скрывается за дверью. И теперь он уже не может защитить ее…

Перед ним возникают два больших синих глаза. Чьи они: дочкины или мамины? Они такие большие и влажные, что даже немного подсинили белки. И солдат чувствует, что он уже никуда не денется от этих глаз. И ему уже не кажется, что жизнь унеслась вперед, а он отстал, как отстают от поезда. Нет! Это он спешит, оставляя позади километры своей прежней жизни.

ВРЕМЕННЫЙ ЖИЛЕЦ

Лелька сидит на крыльце и штопает чулок. Она поленилась разыскать грибок и штопает прямо на коленке. Осторожно, чтобы не уколоться, она то опускает, то поднимает блестящее острие иглы. Розовая коленка постепенно скрывается под штопкой, похожей на листок тетради в клеточку.

В степи жарко. Ничего не хочется делать. А сидеть совсем без дела — скучно. Вот Лелька и придумала себе занятие.

Когда она наклоняется вперед, одна из косичек соскальзывает с плеча и ложится на ключицу. Лелька недовольно водворяет косичку на место — за спину. Она делает это резко, будто хочет забросить ее подальше, раз и навсегда.

Коленка почти упирается в подбородок. Иголка тянет за собой рыжую нитку. Лелька так увлеклась работой, что не замечает, как отворяется калитка и кто-то входит в палисадник. Когда девочка поднимает глаза, перед ней стоят Федор Федорович, председатель поселкового Совета, и незнакомый военный. Лицо Федора Федоровича коричневое, испеченное на солнце. А военный — бледнолицый. Он еще не загорел на степном солнышке. В одной руке он держит зеленый чемодан, в другой, согнутой в локте, — шинель.

— Здравствуй, хозяйка, —