Кто такой Лу Шортино? - Оттавио Каппеллани

– Ступай и спроси у него, Четтина.

Четтина прикусила руку. Только сейчас до нее, кажется, постепенно начал доходить весь кошмар случившегося.

– Черт бы тебя побрал, так я и знала, что добром это не кончится!

– Четтина, я должен сказать тебе одну вещь… – Тони застегивал ремень.

– Что еще?!

– У меня такое впечатление, что это я убил Нуччо.

– То есть как это ты? – Глаза у Четтины вылезли на лоб.

– А я откуда знаю!

– Что значит – я откуда знаю?

– То и значит, Четтина.

– Твою мать, Тото!

Тони смотрел на жену.

Прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз называла его Тото.

– Он напал на меня. Что мне оставалось делать?

Тони надел свежую рубашку.

– А тот, другой?

– Он пришел позже…

– Так это ты его убил?

– Я же тебе сказал, что не знаю точно, Четтина. Может, этот тип его добил… Я же не соображал ничего.

– Меня сейчас вырвет, Тони!

– Подожди, не время! – Тони застегивал рубашку. Пошарив в бардачке, достал сигарету. Закурил и уставился в окно. – Надо что-то придумать.

– А что тут можно сделать? – подняла брови Четтина. – Мы же знали, что рано или поздно дядя Сал этим кончит…

Тони выпустил в окошко струю дыма.

– Послушай меня, – сказала Четтина, глядя ему в глаза. – Мы честные люди, и они это знают. Если ты жив, то только потому, что они против нас ничего не имеют. А если они ничего против нас не имеют, мы тоже ничего не имеем против них. Я родилась бедной, ты это знаешь, и ты тоже поднимался в жизни, работая как проклятый. Разве наша вина в том, что твой дядя якшался с плохими людьми?

Тони сидел отвернувшись к окну.

– Ты что, плачешь?

– Нет, – не поворачиваясь, ответил Тони.

– Тони, у нас в саду полно американцев, это достойные люди из мира кино, которые обо всех этих делах понятия не имеют. Понимаешь? Пришел фоторепортер из «Сицилии», они хотят написать про нас статью.

Тони скосил глаза на Четтину.

– Там Минди, она окучивает американца. Там Валентина, она водит по дому Ника и показывает ему свои детские фотографии.

Тони скривил губы в грустной усмешке.

– Ты хотел бы сейчас разрушить жизнь всем им, ни в чем не повинным? Зачем? Подумай об этом, Тони! Ты – глава семьи. И ты отвечаешь за всех. – Четтина погладила его по голове. – Что нам придумывать, мы же ничего не понимаем в таких делах! Эти люди грабят друг друга, убивают друг друга, воюют друг с другом! Но мы-то, мы честные люди! Знаешь, давай в воскресенье сходим в церковь… Сходим, Тони?

Тони кивнул, по-прежнему глядя в окно.

– Этот тип сказал, что я здесь ни при чем…

– Стало быть, он знал, что говорил, Тони. И потом, я же своими глазами видела, как он привез тебя домой. Ты что, правда думаешь, что кто-то попрется в магазин в воскресенье, чтобы купить пирожных? Тони, у того типа были свои мотивы. И ты к ним не имеешь никакого отношения. А теперь не хочешь сделать одну вещь?

– Какую? – спросил Тони, вытирая глаза.

– Ты выйдешь из машины, и мы пойдем к нашим гостям. Они нас уже, наверное, заждались. И ты будешь вести себя так, словно дядю Сала убили лет десять назад. Ты помнишь, как ему устроили засаду в будке на автостраде?

– Он мне сказал, что они приняли его за другого, – шмыгая носом, сказал Тони.

– Тони… – Четтина вновь погладила его по голове, словно ребенка.

Тони посмотрел на жену и кивнул.

Четтина продолжала гладить его по волосам.

– Тони, Тони…

– Четтина… Я так тебя люблю…

– Тото… – сказала Четтина, дергая его за рукав.

– В бога душу мать! – решительно произнес Тони. – Ты права, Четтина! Пошли!

Тони выскочил из 127-го «фиата», не удосужившись даже захлопнуть дверцу. Четтина осталась сидеть с повисшей на весу рукой.

Через минуту она тоже вышла из машины, поправила свою красную юбку, обвела глазами сад и хлопнула дверцей с такой силой, что кружок-ароматизатор, висевший на зеркале заднего вида, слетел на пол.

В Марцамеми вода стояла неподвижно…

В Марцамеми вода стояла неподвижно, напоминая поверхность стола, и остров Бранкати как будто лежал на этом столе. На улице было по-прежнему жарко, но на тенистой веранде дона Миммо гулял свежий ветерок.

Дон Миммо шаркал по деревянному полу, и лишь этот звук нарушал тишину. Единственный накрытый стол ждал дона Лу. Остальные три стола оставались пустыми, даже без скатертей. Приезжих больше не будет, и дон Миммо перестал стелить скатерти в красную клетку, чтобы их не сдуло ветром.

Пиппино переоделся на пляже. Проплыл до самого острова и обратно, пока дон Миммо готовил соус для спагетти сипла пескатора. Дон Лу слышал, как он возится на кухне.

Дон Лу сел спиной к железобетонной стене, чтобы не видеть ее, и потягивал красное вино. Когда Пиппино вернулся из душа и уселся напротив, дон Лу сказал: – Это бетон, Пиппино, всего-навсего бетон. Достаточно одной бомбы, чтобы…

Пиппино, задумавшись над словами босса, набросил полотенце на шею, посмотрел на стену и кивнул.

Проклятье, размышлял дон Лу, куда все подевалось: сельские жители, добропорядочные и подлые одновременно, благородные и капризные синьоры, честные люди и мошенники? Куда ушло время, когда было достаточно кольца на мизинце и умения казаться значительным, умения говорить и умения молчать, даже если то, что ты говорил, и то, о чем молчал, не значило ничего? Где праздники Сан-Себастъяно, рикотта в глиняных плошках, распилка рожковых деревьев на угли, поджаренные на них оливки, начищенные до блеска башмаки и благородное общество, глаза, потупленные долу, и ребята, подпоясанные веревками, дуэли на ножах и луковый салат, карнавалы с ярмарочными балаганами, надутые ветром паруса, жара, от которой плавятся мозги, вода с лимоном, мягкие полдни и женщины, которые прыгали к тебе в постель, черные волосы и синие глаза, бриллиантин и короткие галстуки, опера марионеток и собачьи бои, мужчины, треплющие лен, и женщины, его собирающие, голод и милостыня, солнце и неистовство, достоинство и уважение, целование руки босса, разбойники, священники с пистолетами, черные бюстгальтеры, сон в полдень и пробуждение вечером, когда просыпается все селение, журналы и шансонетки, договоры и приговоры, слово, которое было свято, и клятвы на кресте, запонки и сцена театра Катании – где теперь все это? Где теперь вся эта хрень, которая служила причиной ссор и скандалов, где друзья, которые подставляли плечо?…

– Попробуйте, дон Лу. Это вино из Пакино. Хорошо греет кровь. – Пиппино протянул стакан дону Лу.

– Что?

– Попробуйте, это вино из Пакино, – повторил Пиппино.

Дон Лу не любил вино из Пакино, но он его пил, потому что сицилиец обязан пить вино, произведенное в Пакино.

– Пора домой, Пиппино, – сказал дон Лу. – Надо позаботиться о Л а Бруне. Я в такие руки «Старшип-Мувиз» не отдам.

Пиппино кивнул.

– Что ты думаешь о моем внуке, Пиппино?

Пиппино смотрел в сторону острова Бранкати.

– То же самое, что думаете о нем вы, босс. Он слишком замкнутый.

Дон Лу кивнул.

– Когда он был мальцом, он всегда, как натворит что-нибудь, встанет рядом с печкой и стоит с таким видом, как будто ни в чем не виноват. По-твоему, это он назло?

– Может, и правда хотел немного позлить деда.

– Давай закажем поесть, – предложил дон Лу.

Пиппино подал знак дону Миммо.

Дон Миммо подошел нетвердой походкой.

– Присаживайтесь, дон Миммо. Вы тоже стареете, – сказал дон Лу.

Дон Миммо взял стул, стряхнул с него салфеткой песок и сел.

– Вы вспоминаете давние времена, дон Миммо?

– Насколько давние, дон Лу? – улыбнулся дон Миммо.

– Хороший ответ, – улыбнулся в ответ дон Лу. – Пиппино, окажи мне любезность. Если со мной что-нибудь случится в Америке, возьми моего внука к себе и расскажи ему, что давних времен никогда не существовало, что вчера требовалось столько же усилий, сколько требуется сегодня, что сегодня все то же, что вчера, что Сицилия, о которой я ему рассказывал, существует только в моем воображении. И что никогда не было правил и законов, чести и достоинства, справедливости и апостола Павла. И еще скажи моему внуку, что все то, о чем я рассказывал, еще только должно случиться.

Эпилог

Сидя в своем оранжевом 127-м «фиате», Тони кулаком отбивал ритм на руле, обтянутом синей замшей. В магнитоле крутился диск, и, когда Shocking Blue дошли до припева, Тони и Агатино поделили песню[87] пополам. She's got it, yeah baby she's got it, – вопил Тони. I'т уоиr Venus, I'т уоиr fire at your desire! – подхватывал Агатино.

Тони вел машину очень медленно. Водители обгоняющих его автомобилей оборачивались на него, крутя пальцем у виска.

После трех порций бранкаменты и пары джин-тоников на барбекю Минди сказала:

– Поехали?

– Поехали куда? – спросил ты.

– В Ачитреццу, – сказала она. Ее шатало, и, чтобы не упасть, она еще сильнее вдавила каблуки в землю. – Это очаровательное место. Представь себе, там лежат камни, которые еще помнят Полифема, как он швырял их в Улисса, когда тот его ослепил!