История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - Джованни Казанова

У Сантини был в Версале родственник, дворцовый слуга, и он рассказал ему о затруднении, в котором мы находимся, с тем, чтобы устроить мне роды с какими-то удобствами, и он сдал нам помещение; мы согласились, и я направилась рожать в Версаль; родился мертвый младенец, и я сама оказалась на краю могилы. Я вернулась сюда, имея только одно платье. Коллальто, «Панталоне», увидел меня, влюбился, стал обо мне заботиться, и однажды, разозлившись на Сантини, который хотел вести себя как хозяин, побил его и прогнал. Он был прав, потому что тот должен был его уважать. Сантини ушел, не знаю, куда, и Коллалто добился, чтобы меня приняли в Итальянскую Комедию, и оставил меня. У меня сменились за небольшое время пять или шесть содержателей, один за другим, которые все меня покинули по странным соображениям, потому что, в конце концов, я не была их женой. Сам Коллальто меня покинул, разозленный тем, что счел себя заболевшим той же болезнью, что была у меня. Он должен был бы меня простить и предоставить мне лекарства, но мужчины все такие же, как ты, безжалостные. Я снова продала все, что у меня было, и подписала заемное письмо на четыреста франков, срок которого истек, и, поскольку у меня не имелось возможности платить, оно было опротестовано, и явились наложить арест на мою мебель, потому что решили, что она мне принадлежит. Арест длился только двадцать четыре часа, потому что владелец был оповещен и заставил уважать свои права; однако он пообещал ее забрать, если я не оплачу ему авансом за один месяц, как я обычно делаю. У меня нет ни су, и, плюс ко всему, меня уволили из Итальянской Комедии. Через неделю меня здесь больше не будет. Я не могу рассчитывать на нового любовника, так как все знают, что я больна; я во власти своден-потрошительниц, что бродят ночью по улице Сен-Оноре. Вот верная картина того состояния, в котором ты меня застал.

После этой ужасной истории она прикрыла голову грязным платком, чтобы скрыть поток слез. Я был, как окаменевший, вне себя, и испытывал неодолимую потребность понять хотя бы одну из причин ужасной бездны, в которой я увидел это несчастное падшее создание. Жалость заставила меня немедленно сделать что-нибудь для нее.

— Что ты собираешься делать?

— Ты издеваешься надо мной. Я не знаю, что это значит — делать что-нибудь. Чтобы что-то делать, надо иметь хотя бы немного денег. Завтра ко мне придут с арестом. Я отправлюсь умирать в тюрьме. Пусть исполнится божья воля. Постой, кто-то ко мне идет. Подожди.

Она встает, выходит; я слышу, как она говорит; кто-то уходит; она возвращается и говорит мне, что отдала двадцать четыре су сводне, что привела к ней мужчину.

— Я сказала ей, что у меня народ, и что я занята на всю ночь.

Мой ужас возрастает; я говорю, что не знаю, как ей помочь, ни своим кошельком, ни советом.

— Что ты будешь делать, если у тебя появятся деньги?

— Если будет достаточно, я пойду лечиться.

— И затем?

— Если у меня останется, я отправлюсь в Болонью, где буду жить своим ремеслом и став, может быть, умнее.

— Но куда ты пойдешь лечиться, если шпионы собираются тебя арестовать?

— Я ничего не знаю. Если бы Коллальто меня не бросил!

— Ах, бедная Кортичелли! Ты пропала, и позволь мне сказать тебе, что ты напрасно винишь в своих несчастьях других, а не себя саму. Я бы тебя никогда не бросил, если бы ты не поступила со мной как настоящий враг. Вытри свои слезы! Сейчас я тебе ничего не скажу. Я ухожу, но обещаю тебе вернуться завтра или послезавтра и сказать, куда ты должна пойти, чтобы лечиться, так, чтобы никто не мог тебя найти; я оплачу все, что для этого нужно. Вылечившись, ты получишь деньги, необходимые, чтобы ехать в Болонью, и затем, — храни тебя Бог. Больше ты меня не увидишь.

Бедная девочка могла поблагодарить меня лишь всхлипываниями и пожатием моих рук своими, дрожащими от чувств, потому что то, что я ей сказал, нашло отклик в ее душе. Я оставался там до конца этого извержения чувств. В конце сцены я дал ей четыре луи и ушел с сокрушенным сердцем.

Озабоченный тем, чтобы вытащить эту несчастную из пропасти, в которую она скатилась, я решил пойти к знакомому хирургу, порядочному человеку, который единственный мог бы мне подсказать, что надо сделать, чтобы поместить Ла Кортичелли в безопасное и тайное место, где бы она могла отсидеться вплоть до своего излечения. Это был мой прежний хирург Файе, который жил на улице Сены. Я взял фиакр и поехал туда. Я застал его за столом вместе с семьей; я попросил его кончить ужин, затем пройти со мной в свой кабинет и выслушать меня. Я ему все рассказал. Курс ее лечения составлял шесть недель. Никто не должен был о ней знать. Она заплатит авансом. Во сколько ей это обойдется? Она бедна. Это милостыня, которую я оказываю.

Вместо ответа Файе пишет записку с адресом и дает ее мне, со словами:

— Здесь все.

В записке предписано человеку, чей адрес дан — в конце предместья Сен-Оноре, — принять на пансион персону, которая передает эту записку и заплатит ему сто луи, затем, по истечении шести недель, отпустить ее, излеченную и спасенную. Было также добавлено, что для больной важно, чтобы ее никто не видел. Обрадованный тем, что окончил это дело так быстро и так удачно, я возвращаюсь к себе, ужинаю и ложусь в постель, не желая слышать моего братца. Я передал ему, что он сможет поговорить со мной в восемь часов. Мне необходимо было отдохнуть.

Он приходит в мою комнату в восемь и, как всегда, дурак, говорит мне, что желает сообщить о своем плане, перед тем, как я лягу спать, с тем, чтобы у меня было время подумать о нем ночью.

— Этого не нужно. Ты хочешь остаться в Париже или ехать в Рим?

— Дайте мне деньги на путешествие, и я останусь в Париже, письменно обязавшись не заявляться больше к моему брату и к вам, когда вы тут будете. Это должно вас устроить.

— Ты дурак, потому что только я могу судить, устроит меня это или нет. Выйди отсюда. У меня нет времени тебя слушать. Либо в Париже без единого су, либо двадцать пять луи, чтобы уехать в Рим, — выбирай сам.

Я зову Клермона и велю вывести брата из комнаты. Вдогонку я напоминаю ему мое распоряжение метрдотелю, что завтра последний день, когда я оплачиваю пребывание аббата. Я тороплюсь кончить дело с Ла Кортичелли. Я направляюсь в фиакре к дому в предместье С.-Антуан, адрес которого дан в записке доктора, чтобы посмотреть на место, где несчастная должна нести епитимью в течение шести недель. Я вижу мужчину средних лет вместе с женой, которые кажутся мне порядочными людьми, и, дав им прочесть записку Файета, говорю, что девушка приедет немедленно, и что я приехал, чтобы все осмотреть. Он показывает мне маленькую комнату с кроватью, с ванной, с тремя-четырьмя стульями, стол, комод и все необходимое. Он говорит, что она будет есть в одиночестве и, если ее болезнь не окажется слишком сложной, он вылечит ее за шесть недель. Он показывает мне двери семи или восьми таких же комнат, из которых четыре, как он мне сказал, заняты больными девушками, все более или менее в подобном состоянии, и имен которых он не знает. Я отсчитываю ему сотню луи, он выписывает квитанцию на имя Фэйе, и я говорю ему, что он примет особу, которая представит ему эту квитанцию и письмо Фэйе. После чего я еду в Пале-Рояль, где встречаю венецианца по имени Бонкузен, который говорит мне, что приехал снять в Париже меблированный отель и надеется сделать здесь карьеру.