Закипела сталь - Владимир Попов

«Не сумел раскачать, — с горечью подумал Гаевой, испытывая гнетущую растерянность. — Никого не задел, не привел конкретных примеров из жизни завода, переоценил активность».

— Разрешите мне, — попросил слово рабочий, который пришел сюда прямо из цеха, как был в брезентовой робе, обильно запорошенной рудной пылью.

Он вышел на трибуну, не спеша оглядел зал, удобно облокотился, будто располагался надолго, и начал:

— И к нам в Макеевку товарищ Орджоникидзе приезжал. Попал он прямо на рапорт в мартеновский цех. Начальник наш его на свое место усаживает, а он — нет, на скамью среди рабочих садится и начинает расспрашивать о зарплате, о столовой, о картошке.

«Действительно получается вечер воспоминаний», — приуныл Гаевой.

— Выкладывают ему, что хорошо, что плохо. А надо сказать, в тот раз товарищ Серго с каждого завода, где он был, забирал с собой руководителей, и в Макеевку их приехало уже человек с полста. Сидят все и слушают… И вот, помню, выходит Ященко, предцехкома, — бедовый такой был — и говорит: «Все в этом цехе хорошо, товарищ нарком, даже колонны голубые. А вот, извините, уборной нет. Рабочему приходится либо за километр на блюминг бегать, либо ближе… за колонну».

В зале сдержанно прыснули, оратор расплылся в широкой улыбке, довольный произведенным эффектом.

— Директор не выдержал, да как закричит: «Предцехкома не знает, что в цехе делается! Туалетное помещение в цехе есть!» Рассердился Серго, посмотрел на предцехкома и говорит: «Запишите этому деятелю в личное дело, что он болтун». Тихо стало. Муха пролетит — слышно. Потом Серго сказал председателю цехкома: «Пойдите проверьте и доложите». Выскочил наш председатель пулей. Мы сидим, молчим. Видели, что строили за цехом это заведение, а готово оно или нет — не знаем. Минут через пять летит председатель и по всей форме докладывает: «Туалетной в цехе нет». Поглядел нарком на директора, так поглядел, что я всю жизнь его взгляда не забуду, поднялся и позвал всех. «Пойдемте, товарищи, проверим, кто говорит правду!» И пошли среди ночи на стройплощадку. Ну и была директору взбучка! К чему я это рассказал? — Рабочий глотнул воздуха, трудно, как астматик. — Для сравнения. Нарком нашел время даже для такого дела, а наш директор ОРСа в рабочую столовую не заходит. Пока парторг ЦК товарищ Гаевой водил его по столовым, как бычка на веревочке, он ходил, а сейчас опять его не видим. И что получается? Продукты стали гораздо лучше, чем в прошлом году, а нет-нет и подсунут тебе в столовой что-нибудь непотребное. Посадите его, товарищ Гаевой, опять на рабочий рацион, ей-богу, лучше будет. А пока он пусть тут попробует оправдаться.

Сразу поднялось несколько рук. В президиум полетели записки.

Слово предоставили секретарю партийной организации второго мартеновского цеха.

На трибуну медленно поднялся Пермяков. Он был свежевыбрит, в тщательно выутюженной черной сатиновой спецовке, казался бравым и молодым. Из кармана торчала рамка синего стекла. Он тоже начал издалека:

— Разговорился я как-то с одним старым мастером, который еще при царизме в люди выбился. Он мне прямо выложил: «Ты думаешь, Пермяк, я при хозяине бедно жил? Нет. Уставщикам, мастерам, значит, они неплохо платили. Я и домик свой имел, и на работу на своей лошади ездил. Мастеров не хватало, задабривал их хозяин. После революции мне хуже стало житься, особенно первые годы, когда разруха была, голод и недохват всего. Так почему же я сразу на сторону советской власти перешел? Потому, что рублем ее не мерил. При царе мне серебряным рублем платили, но достоинство в медный грош не ставили. А теперь я с каждым чувствую себя наравне. За один стол и с директором сяду и с профессором. С председателем горсовета как равный говорю. Я слуга народа, и он слуга народа. А раньше — попробуй перед начальством шапку не сними. Вот и оценил я сразу советскую власть. Достоинство рабочего человека она высоко подняла».

Ротов выжидающе смотрел на Пермякова. Выступал он редко, но всегда его выступления были прямолинейны и остры.

— Вот о достоинстве рабочего человека некоторые наши руководители забывают. — Пермяков всем корпусом повернулся к директору. — Удивляюсь я, Леонид Иванович. Не граф вы, не князь, а сын слесаря Ивана, потомственного рабочего. Так почему же вы такой?

Пермяков рассказал о разговоре директора с Шатиловым в цехе, о грубости, допущенной Ротовым в кабинете во время спора о большегрузной.

— Чем вредно такое отношение к людям? — все более горячился Пермяков. — Во-первых, трещина появляется между руководителем и коллективом, а во-вторых, начальники, те, что поменьше, тоже этот стиль перенимают, и смотришь — от трещины в разные стороны трещинки поползли. Получается что-то вроде вот этого… — Он достал из кармана спецовки кусок угля и показал его аудитории. — Видите, товарищи? Издали будто все в порядке. А надави…

Он сильно прижал уголь к трибуне и начал откладывать выкрошившиеся кусочки. Взял в одну руку кусочек угля побольше, в другую собрал мелкие крошки, сошел с трибуны, положил на стол перед Ротовым отдельно кусочек, отдельно крошки и, склонившись к нему, сказал:

— Смотрите, Леонид Иванович, чтобы и у вас так не получилось: коллектив — отдельно, а руководители — отдельно. Не этому нас учит партия. — И направился к своему месту.

«Началось! По-настоящему началось», — обрадовался Гаевой.

Он вышел за сцену покурить. К нему подошел техсекретарь и протянул конверт со штемпелем «воинское». Увидев, что адрес напечатан на машинке, Гаевой подержал конверт не распечатывая, потом разорвал его и впился глазами в строки. Меловая бледность покрыла его лицо. Он опустил листок и невидящими глазами уставился на техсекретаря.

— Что такое? — испуганно спросил тот.

Огромным усилием воли Гаевой стряхнул с себя сковавшее его оцепенение.

— Жене ампутировали руку…

5

Валерий принадлежал к числу тех немногих, кто с первого взгляда располагает к себе и внушает непроизвольную симпатию. Подкупали его неизменное радушие, приветливость. Его предупредительность и вежливость студентки ставили в пример многим своим товарищам. Отчаянный поступок снискал ему и общее уважение. Совхозные девчата, подруги спасенной, ежедневно передавали для него дежурному по общежитию огромные, как снопы, букеты полевых цветов, а директор подсобного хозяйства, человек суровый и раздражительный, при встрече вежливо снимал соломенный брыль.

Ольга ревниво ловила откровенно восхищенные взгляды, которыми щедро дарили Валерия студентки, и чувствовала, что ему льстила возросшая популярность.

Вскоре пошли дожди, мелкие, обложные. Студенты работали в поле мокрые, увязая в липкой, тягучей грязи. В такие ненастные дни они пели песни еще дружнее, чем обычно, подбадривая себя. Чтобы сэкономить дорогое для уборки время, питались в поле. Заслышав сигнал гонга — так именовали старый заржавленный лемех, подвешенный на столбе, — молодежь наперегонки устремлялась к дощатому навесу — каждый старался занять место подальше от края, куда не доставал даже косой дождь. Было тесно, но шумно и весело.

Как-то на рассвете Валерий разбудил крепко спавшую Ольгу, сказал, что заболел и уезжает в город.

Потянулись безрадостные дни. «Вот сегодня обязательно вернется», — пробуждаясь по утрам, успокаивала себя Ольга, но прошла неделя — Валерия не было. И вдруг с машиной, присланной в хозяйство за овощами, приехали отец и Шатилов. Поездка была неудачной. Машина несколько раз застревала в грязи, добрались они уже затемно. В дороге друзья укрывались от дождя одним плащом, и потому оба промокли.

До их приезда вечер обещал быть тоскливым. По крыше барабанил дождь, свет горел тускло, читать было нельзя, и молодежь изнывала от безделья.

Расцеловавшись с дочерью, Пермяков положил на ее постель сверток с домашней едой. Василий застенчиво протянул небольшой, но тяжелый пакет. Ольга смутилась, покраснела, однако пакет взяла. В нем оказались рабочие ботинки.

— Видал, — обратился Пермяков к Шатилову, — какая вывеска над дочкиным стойлом? «Вздорная». Хм!.. Интересно, как тут стойла распределяли — как попало или по характеру?

Они принялись рассматривать дощечки с кличками коров: Царица, Манька, Несравненная, Профессорша, Лукреция.

В углу, у жарко натопленной печи, прямо на дощатом полу сидели студенты. Пермяков нашел для себя подходящую аудиторию. Его тоже окружили плотной стеной. Поднялись даже те, кто улегся спать. Ольга смеялась вместе со всеми, хотя все, о чем рассказывал отец, давно знала наизусть. Шатилов высматривал в толпе Валерия и, не найдя, заметно повеселел.

Дежурный по общежитию, студент доменного факультета, светло-рыжий, как солома, которой он топил печь, хохотал так, что забывал о своей обязанности истопника, и ему то и дело приходилось разводить огонь.