Счастливая - Элис Сиболд

Я выросла на сериале «Зачарованные», в котором героиня, Элизабет Монтгомери, способна щелчком пальцев остановить на месте любого, кто находится рядом с ней и ее мужем Даррином. Супруги продолжают непринужденно беседовать, а остальные замирают в самых нелепых позах. В тот день произошло нечто подобное: я увидела Грегори Мэдисона, отделенного от меня веселой компанией. А потом и он увидел меня. Все прочее остановилось.

Почему-то я не была готова к такой встрече. Просто не представляла, что подобное возможно. Я думала, он сидит за решеткой, и не могла помыслить, что перед судом его понесет в сторону кампуса. Однако именно так и произошло.

В октябре он держался с предельной наглостью, даже не сразу меня узнал. На этот раз узнавание было мгновенным, и мы обменялись кивками. Без слов. Это была какая-то доля секунды. Нас разделяла компания оживленных парней с девушками. Мы прошли по разные стороны от них. Его глаза сказали мне все, что я хотела знать. Отныне я стала его противником, а не просто жертвой. Он это признал.

Еще зимой мы с Лайлой стали называть друг друга клонами. Обеим это пришлось по душе. Считаясь моим клоном, она видела себя чуть более смелой и безрассудной, чем на самом деле; я же могла притворяться самой обычной студенткой, в жизни которой процесс об изнасиловании занимает не больше места, чем учеба и набеги на Маршалл-стрит. Став клонами, мы решили съехать из общежития, чтобы вместе квартировать в городе. В компанию взяли подругу Лайлы, которую звали Сью, и нашли четырехкомнатную квартиру за пределами кампуса, в районе, давно облюбованном студентами. Нас приятно будоражила перспектива поселиться в нормальном доме; ко всему прочему, я не сомневалась, что судебный процесс вскоре завершится, и рассматривала переезд как начало новой жизни. Срок аренды начинался осенью.

К началу мая у меня уже были собраны вещи для поездки домой на лето. Получив «хорошо» за семинар по Шекспиру, я распрощалась с Джейми. Никаких иллюзий, что он даст о себе знать, у меня не осталось.

В течение семестра я посещала курс под названием «Сервантес в английских переводах» и в своей курсовой развенчала миф о Ламанче, интерпретировав историю Дон Кихота как современную городскую притчу и сделав героем Санчо Пансу. Он обладал житейским умом, которого недоставало Дон Кихоту. В моей версии Дон Кихот тонул в придорожной канаве, полагая, что купается в озере.

Перед отъездом я позвонила Гейл, чтобы сообщить ей о своих перемещениях. Всю весну в районной прокуратуре мне отвечали: «Процесс начнется со дня на день»; так было и на этот раз. Гейл поблагодарила меня и поинтересовалась моими планами.

— Думаю летом подработать, — сказала я.

— По всей видимости, до начала процесса ждать уже недолго. Мы можем надеяться на ваше участие?

— А как же иначе? — удивилась я. — Для меня это на первом месте.

Подтекст ее вопроса дошел до меня много лет спустя: в делах об изнасиловании чуть ли не закономерностью был отказ пострадавшей от участия в процессе, даже если первоначально она требовала суда.

— Элис, у меня к вам один вопрос. — У Гейл едва заметно дрогнул голос.

— Да?

— Будет ли с вами кто-то из домашних?

— Не знаю, — ответила я.

Мы уже обсуждали это с родителями: сначала на рождественских каникулах, потом на пасхальных. Мама сразу побежала к своему психоаналитику, доктору Грэм. Отец не скрывал досады: из-за судебных проволочек его ежегодная командировка в Европу оказалась под угрозой срыва.

До недавних пор я считала, что решение отправить со мной отца было продиктовано одной-единственной причиной: у мамы в любую минуту мог случиться «глюк». На самом же деле доктор Грэм как раз рекомендовала ехать маме, невзирая на большую вероятность приступа.

По телефону мама стала рассказывать, как принималось решение; я помалкивала. Если и задавала вопросы, то делала это в репортерской манере. Бесстрастно собирала информацию. Мама затаила обиду на доктора Грэм: та, по ее словам, «всегда будет поддакивать тому, у кого престиж выше, то есть нашему папе».

— Значит, папа тоже отказывался меня сопровождать? — уточнила я.

— Разумеется, ведь его ждет драгоценная Испания.

Напрашивался вывод: родители отнюдь не горят желанием быть со мной на процессе. У каждого, не спорю, были свои резоны.

В конце концов решили, что поедет отец. Мы с ним уже поднимались по трапу самолета, а у меня еще теплилась надежда, что мама вот-вот выскочит из машины, поставленной на длительную стоянку, и присоединится к нам. Как я ни хорохорилась, она была мне нужна и желанна.

На последнем курсе Мэри уже владела пятнадцатью арабскими диалектами и получила фулбрайтовскую стипендию для стажировки в Сирии — в Дамасском университете. Я испытывала и зависть, и благоговение. У меня с языка сорвалась первая (но не последняя) шутка о наших с ней разных путях: «Ты у нас главная по арабскому вопросу, а я — по бабскому».

За годы обучения Мэри достигла таких вершин, какие мне и не снились; при моей безалаберности нечего было и думать даже отдаленно приблизиться к ее академическим успехам. На самом деле, сестра ушла в науку как в спасительную нишу. Выросшая в семье, где цементирующей основой был недуг нашей матери, она избрала для себя примером жизненные принципы отца. Выучив чужой язык, беги в чужую страну, подальше от семейных проблем. Учи язык, на котором не говорят у тебя дома.

Мне все еще хотелось надеяться на безоблачные отношения с сестрой, каких желала нам мать, но обстоятельства, как нарочно, были против нас. Суд назначили на семнадцатое мая — день вручения дипломов в Пенсильванском университете. В значительные моменты нашей жизни именно я, а не сестра оказывалась в центре внимания, пусть и не по своей воле.

Я поговорила с Гейл. Сдвинуть дату оказалось невозможно, но она обещала начать с других свидетелей, чтобы я могла дать показания на второй день. Мы с отцом заказали авиабилеты на вечер семнадцатого. Сразу после церемонии мама собиралась отвезти нас в аэропорт. До этого момента, единогласно решили мы с родителями, все будет делаться ради Мэри — это ее праздник.

Мы с мамой и Мэри отправились покупать одежду: сестре — для выпускной церемонии, мне — для суда.

И я, и моя сестра далеко ушли от того стиля одежды, который в детстве навязала нам мама, отдававшая предпочтение цветам американского флага. Мэри остановилась на темно-зеленых и кремовых тонах, а я тяготела к черному и синему. Но на сей раз я пожертвовала своими готическими пристрастиями, полностью доверившись маминому вкусу. В результате мне были куплены красный пиджак, белая блуза и синяя юбка.

Вечером шестнадцатого числа мы с отцом заранее уложили вещи. Семнадцатого все оделись, каждый у себя в комнате, и приготовились ехать в «Пен». Напоследок я покрутилась перед зеркалом. Независимо от результатов процесса, подумалось мне, мое участие в нем закончится к тому моменту, когда я снова посмотрюсь в это зеркало. Я ехала в Сиракьюс, где мне предстояло множество встреч, но я думала лишь об одной. О встрече с Грегори Мэдисоном. На пороге комнаты я сделала глубокий вдох. Можно сказать, отключила себя, а потом включила заново: превратилась в настоящую младшую сестренку — восторженную, радостную, живую.

Для торжественного шествия выпускников и родителей отец надел свою принстонскую мантию. Они с Мэри стояли напротив нас в переполненном вестибюле, где родители хлопотали вокруг своих отпрысков, примеряя им квадратные академические шапочки; одна мамаша, недовольная, как дочь накрасила ресницы, слюнявила себе пальцы и стирала черные точки с девичьего лица. Вокруг счастливых выпускников толпилась родня, повсюду мигали вспышки фотоаппаратов, а девушки и парни смущенно сдвигали академические шапочки набекрень — кому охота выглядеть придурком?

Бабушка, мама и я нашли свои места в партере, сбоку от большой группы выпускников. Я залезла на стул и отыскала глазами Мэри: она, улыбаясь, болтала с незнакомой мне подружкой.

После церемонии состоялся торжественный обед в преподавательском клубе. Затем все вышли на свежий воздух, и мама без конца нас фотографировала, заставляя сесть так и этак на бетонных скамьях. Один из увеличенных кадров, оправленный в рамочку, до сих пор висит у мамы на стене. Помню, раньше я все ждала, когда же она его уберет, но там увековечен памятный день: для одной сестры — окончание университета, для другой — начало судебного процесса по делу об изнасиловании.

Аэропорт мне не запомнился. Запомнился перелет из праздника в ужас. В Сиракьюсе нас встретил детектив Джон Мэрфи из районной прокуратуры. Этот человек с ранней сединой и приветливой улыбкой приблизился к нам, когда мы разглядывали указатели главного терминала.

— Вы, должно быть, Элис? — спросил он и протянул руку для приветствия.