Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

Одновременно по статистике дисциплина в обеих армиях оставалась образцовой. Франсуа Ру в «Неизвестной Великой войне» с подзаголовком «Les poilus contre l’armée française», что переводится как «Французские солдаты против французской армии», изучил историю беспорядков – как массовых, так и индивидуальных – во французских траншеях, проявлявшихся в дезертирстве, самострелах, отказах выполнять приказы, пацифистской агитации и прочем. Оказывается, что по большому счету такие случаи были единичными, и в конечном итоге подавляющим большинством товарищей по оружию оценивались отрицательно.

Но вот война закончилась. Археологи взялись за поля сражений под Верденом, исследуя перепаханную железом землю, могилы и обгоревшие обрубки деревьев. Теперь уже нельзя спастись интеллектуальным бегством. Ситуация доведена до in extremis, до полного отрицания оптимизма XIX века и даже хуже – либерального рационализма. Ведь люди, из которых каждый по отдельности видел весь абсурд происходящего, ненавидел его больше, чем противника, все вместе в то же время соглашались на роль пушечного мяса, шли убивать и умирать, зачастую отлично сознавая, что эти убийства и смерти им как нельзя более чужды, хотя они сами убивают и умирают. Со всем этим невозможно примириться в рамках прежнего видения цивилизации и человека в ней. Где-то необходимо сменить векторы.

А ведь Эмиль Дюркгейм лет за двадцать до случившегося написал («Les rè gles de la method sociologique», Paris, 1895): «Порывы массового энтузиазма, возмущения или сострадания, возникающие в каком-либо сообществе, не зарождаются в сознании индивида. К каждому из нас они приходят извне и обладают способностью овладевать нами, вопреки нашей воле. Подчиняясь им без сопротивления, можно, несомненно, достичь того, что мы не почувствуем никакого давления. Но оно становится ощутимым, когда мы пытаемся оказывать противодействие. Пусть только отдельный человек попробует противостоять одной из таких массовых манифестаций, и настроения, с которыми он не согласен, тут же обернутся против него. Таким образом, если эта сила внешнего принуждения столь ярко проявляется в случае сопротивления, она существует также, хоть и не осознается индивидом, в противоположных ситуациях. Мы впадаем в заблуждение, веря, что навязываемое нам извне есть создание нашего собственного сознания. Однако покорность, с которой мы позволяем собой манипулировать, лишь маскирует полученный импульс, но ничуть его не исключает. Точно так же воздух имеет вес, хотя его тяжести мы не чувствуем. Даже в том случае, когда мы стихийно содействуем выработке некой массовой эмоции, полученное нами впечатление является принципиально иным, нежели то, какое мы могли бы переживать в одиночестве. Именно поэтому, когда сообщество уже распалось и общественное влияние прекратило на нас свое действие, мы остаемся наедине с собой, и пережитые эмоции начинают нам казаться чем-то чужеродным, мы себя в них не узнаем. И только тогда замечаем, что не мы их создали, но поддались им. Порой случается, они настолько противоречат нашей природе, что это нас ужасает. Таким образом, люди в большинстве своем вовсе не агрессивные могут – объединившись в толпу – дать втянуть себя в насильственные действия». На пепелище Вердена эти слова неожиданно приобрели огромный смысл, стали объяснением, подтвержденным гибелью семисот тысяч солдат, которые дали «втянуть себя в насильственные действия», хотя были куда естественнее, когда пели «Тихую ночь» на нейтральной полосе между двумя гигантскими кротовьими ходами траншей, вызывавшими у них ужас. На первый взгляд только мы сами являемся творцами своей судьбы, наших взглядов и поступков. На самом же деле нами управляют массовые представления, если не сказать иллюзии. Мы являемся неосознанными участниками некоего общественного договора прежде, чем становимся самими собой. И это касается не только интеллектуальной стороны нашей личности.

Вспоминает Марсель Мосс – социолог, этнограф и солдат Первой мировой войны («Социология и антропология», Варшава, 1973): «Во время войны у меня имелась возможность сделать много наблюдений на эту тему. К примеру, способ окапываться. Английские части, к которым я был прикомандирован, не умели пользоваться французскими саперными лопатками, в связи с чем приходилось менять по 800 лопаток на дивизию, когда мы сменяли французскую дивизию и наоборот. […] Это относится и к положению тела. У каждого сообщества в этом отношении свои навыки. Я наблюдал во время войны различия между той и другой армией. Вот, к примеру, случай à propos марша. Все знают, что британская пехота марширует иным шагом, чем наша: другая частота, другая длина шага. В данном случае я не стану говорить о том, как англичане раскачивают корпус, поднимают колени и пр. Так вот, полк из Уорчестера, совершив вместе с французской пехотой геройские подвиги на реке Эна, обратился к королю с просьбой позволить использовать французскую маршевую музыку, французские же трубы и барабаны. Результат оказался плачевным. Давно отгремела битва на Эне, а я в течение шести месяцев имел счастье наблюдать на улицах Байоля следующее представление: полк, сохранив свой английский шаг, пытался приспособить его к французскому ритму. Духовым оркестром руководил маленький хорунжий французских конных стрелков, замечательно игравший на своей трубе военные марши. И тем не менее несчастному полку, состоявшему из высоких англичан, парадный строй никак не давался. Когда они пытались держать шаг, музыка не подходила. Вместо торжественного марша получалось сплошное недоразумение. В конце концов, уорчестерскому полку пришлось отказаться от французских маршей. […] Мое наблюдение можно обобщить. Положение плеч и рук во время ходьбы выражает некую общественную специфику, а не является результатом чисто индивидуальных механизмов». Таким образом, даже на уровне экспрессии тела общественное преобладает над индивидуальным. Еще чуть-чуть и появится Клод Леви-Стросс, задачей которого станет довести до конца тезис о том, что не человек формирует культуру, а культура человека. Переворот, сравнимый с открытием Коперника, в общественных науках станет фактом.

Нет ни малейшего сомнения в том, что триумф дюркгеймовской мысли не был бы столь спонтанным и быстрым, если бы не верденская бойня. Именно там тезисы Дюркгейма, считавшиеся ранее неким интеллектуальным предложением и известные разве что коллегам да нескольким студентам, превратились в единственно возможное, рациональное объяснение, сформулировав то, что интуитивно почувствовало вдруг общество. А также ответом тем, кто, вернувшись домой после демобилизации, в кошмарах полубессонных ночей спрашивал сам себя, как могло случиться и как случилось, что я приложил к этому руку. «И только тогда мы замечаем, что не мы их создали, а поддались им. Порой случается, они настолько противоречат нашей природе, что это нас ужасает…». Не предвидел этого «Kindermörder» Эрих фон Фалькенхайн. Для него, по большому счету, ничего особенного не случилось. Фронт замер там, где был и раньше. Кровавый эпизод, только и всего. Ему и в голову не пришло, что, отдавая свои безумные приказы, он приближает перелом в науке, которая объяснит в итоге и его самого – жертву собственных иллюзий. Вот вам Верден – событие, которое все-таки потрясло мир. Правда, как-то совсем нечаянно. Не тем и не там, и не потому, что так было задумано. Еще одна насмешка истории.

Приложения

I. Традиция проведения Олимпийских игр, существовавшая в Древней Греции, зародилась как часть религиозного культа. Игры проводились в Олимпии, считавшейся у греков священным местом, – отсюда название. Игры проводились с 776 г. до н. э. по 394 г. – всего прошло 293 Олимпиады.

Современные Олимпийские игры были возрождены в конце XIX в. французским общественным деятелем Пьером де Кубертеном. На конгрессе, прошедшем 16–23 июня 1894 г. в Сорбонне (Парижский университет), он представил свои мысли и идеи общественности. В последний день конгресса было принято решение о том, что первые современные Олимпийские игры состоятся в 1896 г. в Афинах, в Греции – стране-родоначальнице Олимпиад.

Для организации Олимпийских игр был основан Международный олимпийский комитет (МОК). Его первым президентом стал грек Деметриус Викелас, а генеральным секретарем – барон Пьер де Кубертен.

Олимпийские игры – они же Летние Олимпийские игры – проводились каждые 4 года, начиная с 1896 г., кроме тех лет, которых пришлись на Первую и Вторую мировые войны. В 1924 г. были учреждены Зимние Олимпийские игры, которые до 1994 г. проводились в тот же год, что и Летние. После этого время проведения Зимних Олимпийских игр было сдвинуто на 2 года относительно времени проведения Летних игр. Спустя 2 недели после Олимпийских игр, проводятся Паралимпийские игры для людей с ограниченными возможностями.

Летняя Олимпиада получает свой номер даже в том случае, когда игры не проводятся (например, VI – в 1916–1919 гг., XII – 1940–1943 гг., XIII – 1944–1947 гг.). В нумерации Зимних Олимпийских игр пропущенные игры не учитывают – за IV играми 1936 г. последовали V игры 1948 г.