Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма

1 июня немцам удалось ворваться в форт Во. «Французы оборонялись внутри форта, устраивая многочисленные баррикады из мешков с песком. Немцы же пытались овладеть отдельными помещениями, используя гранаты и огнеметы. С помощью последних 4 июня они захватили двадцать пять метров западного коридора. Тем временем положение осажденных начало ухудшаться. В полдень 4 июня на французские позиции долетел чуть живой голубь, посланный из форта. Он принес следующее донесение: “Мы по-прежнему держимся, но против нас осуществляют крайне опасную газовую и дымовую атаку. Требуется срочная помощь. Немедленно наладьте с нами оптическую связь через Сувиль, который не отвечает на наши сигналы. Это наш последний голубь!” Птица за выполнение задания и доставку важного послания, “невзирая на огромные трудности” в виде дыма и газа, получила почетное кольцо. О голубином подвиге по сей день напоминает мемориальная таблица в форте Во» (Ярослав Центек). 5 июня в форте стала ощущаться нехватка воды и продовольствия. Связи по-прежнему не было. В ночь с 5 на 6 из Во просто чудом пробрался офицер-адъюнкт Буффе и доложил генералу Нивелю о драматическом положении защитников форта. Последний снял с собственной груди командорский крест ордена Почетного легиона, прикрепил его Буффе, после чего… отправил адъюнкта назад в осажденный форт. И случилось новое чудо – Буффе опять прошел. Об этом потом были написаны книги, снят фильм. Вот только принесенное им сообщение никак не обнадеживало. Нивель обещал атаковать силами одного батальона, что изначально не имело смысла. В данной ситуации 7 июня, потеряв две трети солдат и окончательно исчерпав запасы еды и воды, комендант Во, майор Рейналь, принял решение капитулировать. Французы отбили форт назад 2 ноября. Бои окончательно прекратились в середине декабря. Фронт стабилизировался приблизительно на той же линии, что до начала сражения. Автор учебника для военных училищ «Великая война 1914–1918. Работа, основанная на официальных источниках архива Германского Рейха» (Варшава, 1925) Фолькманн писал: «Верден, который всю весну и вплоть до осени 1916 г. являлся истинным фокусом войны, стал показателем реальной ценности обеих армий, считавшихся лучшими в мире. […] В пустоте поля боя, на котором месяцами, непрерывно, в мрачном однообразии, с едва заметными изменениями продолжалась современная битва, мерялись силой духа два народа. Но решающая схватка так и не состоялась. В ином месте произошли события, оттеснившие на второй план сражение за Верден и, в конце концов, заслонившие его». Как же это характерно для милитаристской точки зрения. Год борьбы за Верден, прозванный «верденской мясорубкой» и «адом Вердена», выходит, не имел никакого значения, поскольку не изменил хода войны. Следуя стратегическим и даже тактическим канонам, его, таким образом, можно признать как бы никогда не существовавшим. Как говорят французы: «À la guerre comme à la guerre – qu’est-ce que vous voulez» – На войне, как на войне – все, что пожелаете». Правда, Эрих фон Фалькенхайн получил в своей собственной стране прозвище «Kindermörder» (детоубийца), но был переведен на Румынский фронт, прославился взятием Бухареста, а его грудь украсили очередные ордена.

Под Верденом полегло 337 000 немцев и 362 000 французов. Согласно Фолькманну совокупные потери французов на всех фронтах за всю войну составили 1 245 800 солдат (без учета жертв среди гражданского населения), а это означает, что 29 % всех французских солдат было убито под Верденом. Ежедневно их по статистике умирало 1235. Приблизительно по одному каждую минуту и десять секунд. Так лучше можно себе представить масштаб «верденской мясорубки». По словам Яна Домбровского: «Германское командование непрерывно пополняло сражавшиеся под Верденом дивизии свежими резервами, но отвести их с фронта и заменить новыми возможности не имело. Принцип использования людских ресурсов здесь был иным, чем у французов; там Петен применил систему, которую он называл «тянуть лямку», а суть ее была в том, что отдельные дивизии после определенного периода боев отводились в тыл и заменялись свежими, и только после длительного перерыва и пополнения возвращались назад под Верден. За несколько месяцев сражения эту «лямку» пришлось тянуть 40 дивизиям, а значит, 2/5 всех французских сил». Похоже, что цифра эта занижена. Модрис Экстайнс («Праздник весны, великая война и рождение нового века», Варшава, 1996) уверяет, что: «Двое из трех французских солдат прошли через Верден в 1916 г.». Последние исследователи называют цифру примерно 3/5 всех французских сил. В 1916 г. французская армия насчитывала около 5 000 000 солдат. А это означает, что приблизительно 3 000 000 человек побывали в аду битвы под Верденом и взглянули в лицо реальности, которую ранее они не могли вообразить даже в самых жутких кошмарах.

В письме Пола Нэша к жене можно прочесть (цитирую по Модрису Экстайнсу): «…только черный дождь из посиневших и набухших туч… подходит к этому пейзажу. Дождь подгоняет нас, вонючая грязь все больше желтеет, воронки от снарядов наполняются зелено-белой водой, шоссе и дороги покрываются очередным слоем жижи, черные умирающие деревья становятся ослизлыми от влаги, будто покрытые потом, а обстрел не прекращается… люди погружаются в могилу, которой является эта земля… этого нельзя выразить, безбожно, безнадежно». Пол Нэш был художником, отсюда и такая горячность в описании. Но в письмах самых обыкновенных солдат из-под Вердена родным, любимым и друзьям (а во Франции их изданы многие тома) мы находим те же самые ощущения: чувство безнадежности, безбожности этой унижающей человека войны, усталость и страх перед завтрашним днем, зачастую ненависть к офицерам и вообще к «тем, кто нас в это втравил», крайне редка ненависть по отношению к рядовым солдатам противника, которые – все это отлично понимали – «в такой же грязи и чувствуют то же, что и мы». Капрал Этьен Танги писал родителям: «Вчера или позавчера мы читали письма, отобранные у немецких пленных. На кой черт? Не знаю, ведь они пишут то же, что мы. Нужда, никакой надежды, что это когда-нибудь кончится. Потрясающий идиотизм всего происходящего. Эти бедняки ничем от нас не отличаются. Фрицы! Такие же несчастные, как и мы» («Paroles de poilus», Paris, 2001).

Несмотря на угрозу сурового наказания, стихийное братание с врагом не являлось такой уж редкостью. О нем пишут, хотя еще недавно эту тему обходили строжайшим молчанием, в частности: Модрис Экстайнс, Франсуа Ру («La Grande Guerre inconnue», Paris, 2006), Жак Майер («Les soldats de la Grande Guerre», Paris, 1966) etc. Майер цитирует многие письма и среди них письмо Жерве Морильона: «С утра 12 [12 декабря 1914 г. – Л. С.] фрицы вывесили белый флаг и кричат: Товарищи, товарищи, сдавайтесь. Ясное дело, речь о том, чтобы сдаться “для вида”. Мы им предлагаем то же самое. Никто первым не решается. Наконец, они вылезают из окопов. Без оружия. С ними офицер. Мы делаем то же – выходим. Идем «в гости». Они в наши траншеи, мы – в их, обмениваемся сигаретами. Рядом, в каких-нибудь ста метрах, стрельба не умолкает. Мы, скажу я вам, конечно, грязные, но они – еще больше. И им все это также обрыдло, как и нам». Модрис Экстайнс пишет: «Бывало, что воюющие солдаты находились в пределах слышимости друг от друга и, случалось, обменивались шутками или как-то иначе скрашивали свой досуг. Рядовой Френк Девайн из 6-го полка так называемых горцев Гордона в письме домой, датированном 21 декабря [1914 г. – Л. С.], описал, как однажды утром напел “O’a’the airts” – сентиментальную шотландскую песенку о тоске по дому, а немец из окопа напротив исполнил ему в ответ «Tipperary». Что уж говорить, когда наступило Рождество. «Нарядили елки, принялись петь рождественские песни, когда хрипло, но чаще мягко и сентиментально. По большей части начинали петь немцы, а несшиеся по замерзшей нейтральной полосе звуки оказывали на слушателей в противоположных окопах магическое действие. Во многих местах приглушенным хором затягивали “Stille Nacht, heilige Nacht” и “Es ist ein’Ros’entsprungen”. Однажды во французских окопах одинокая гармоника заиграла «Тихую ночь» и проникновенная мелодия, раздававшаяся в полной тишине, загипнотизировала солдат. На другом участке фронта какой-то немецкий солдат, невзирая на мороз, исполнил на скрипке “Largo” Генделя. В Аргоне 130-й виттенбергский полк порадовали концертом певца Кирхгоффа. Французские солдаты пришли в такой восторг, что, взгромоздившись на брустверы окопов, аплодировали, требуя исполнения на бис. […] На многих участках часто развлекали друг друга песнями и гимнами. Вторым командиром полка Лестер (или Лейчестер) был майор Aрчибальд Генри Бьюкенен-Данлоп, в мирной жизни учитель лютеранской школы под Эдинбургом. Незадолго до праздников ему прислали программу школьного концерта, планируемого на конец семестра. Отрепетировав с солдатами, он в самое Рождество вывел их на нейтральную полосу и исполнил часть программы для немцев. В ответ немцы пропели несколько рождественских гимнов. В иных местах настроение было более фривольным. В 6-й дивизии 3-й стрелковой бригады немецкий жонглер и фокусник собрал своим представлением немалую толпу благодарных зрителей. […] Те, кто говорил врагам, что устал от войны, обычно рассматривал это признание, как форму приветствия, некую замену “Здравствуй!”, что звучало бы неуместно. “Хреново, скажи?” – таков был общий смысл нового приветствия. А что еще можно было сказать людям, которых всего пару часов назад пытался убить? Извиняться за стрельбу по противнику граничило с абсурдом, поэтому фраза о желании закончить войну как можно скорее стала лучшим способом выразить такого рода чувства». Беда в том, что речь шла не только о тех людях, «которых всего пару часов назад пытались убить», но и о тех, которых через несколько часов снова попытаются убить. Проходили месяцы, нарастало отупение и отчаяние, случаи братания становились все реже. Определенным образом это состояние сказывалось и на товарищах по оружию. Все меньше было примеров героического самопожертвования, мужество обесценилось, в окопы проникло раздражение, участились ссоры, доходящие до драк, исчезла солдатская солидарность.