Томские трущобы - Валентин Курицын

— Ну, что там!

— Ладно, к вечеру пойдем…

Вечером наши приятели, зайдя в грязнейшую пивную, были арестованы, как подозрительные лица… Их подозревали в убийстве, совершенном прошлой ночью в самом центре города.

24. Блестящая дама

Прошла неделя с той знойной грозовой ночи, в которую уголовная летопись Томска увеличилась еще на одну кровавую страничку. На городском кладбище под свежей могильной насыпью лежал тот, кто один бы мог рассказать тайну этого преступления. Общественное мнение, возбужденное столь дерзким убийством, настойчиво требовало возмездия. Но в руках следственной власти было слишком мало фактических данных, чтобы удовлетворить это требование. Два черемошинских героя, описанные нами в предыдущей главе, за недостатком улик были отпущены с миром.

Полицейские облавы, произведенные по разным притонам и вертепам города, также не дали положительных результатов. Между тем по городу циркулировали самые различные слухи и толки. В связи с оставленной на месте преступления шляпой с запахом модных духов, а также найденной за истоком окровавленной рубашки из самого тонкого полотна, — создавались легенды. Большинство были уверены, что преступники — люди из общества; были намеки, что убийство совершено на романтической почве. Прошла, повторяем, неделя и жизнь с ее повседневными заботами и насущными проблемами заставила томичей все меньше и меньше интересоваться этим делом.

Кондратий Петрович, оправившись от своих ушибов, выехал из города куда-то в уезд, по торговым делам. Он выделил Кочерову 1000 рублей и последний таким образом получил возможность заплатить по неблагополучному векселю с поддельным бланком. Мало того, получил возможность вновь учесть такой же вексель и даже на большую сумму. Очутившись при деньгах, Иван Семенович воспрянул духом. Чад веселых кутежей и горячие ласки любовницы помогли отделаться от тяжелых воспоминания роковой ночи.

Живи, Иван, пока живется! — говорил он себе, раздумывая. — Раз мать родила! Хоть час, да наш!..

…В светлое теплое праздничное утро, Иван Семенович, одетый в новенькое и с иголочки пальто, в модную мягкую шляпу и летние ботинки, весь сияющий молодостью, здоровьем и весельем, подкатил на паре гнедых лошадей извозчичьей пролетки к воротам дома, принадлежащего его жене. Дом этот, как равно и другой, выстроенный на том же усадебном месте, подальше в переулок, — отдавался под квартиры.

Нужно ли говорить, что фактически хозяином этих домов был единолично Кочеров. Он условился с жильцами, получал арендную плату и тратил ее, не давая никакого отчета жене. Угловой дом Кочеров сдал в аренду одному своему знакомому, про которого нельзя было во всяком случае сказать, что прошлое его безупречно. Ссыльный по положению, по национальности — грузин, человек, наживший изрядный капиталец содержанием «института без древних языков», человек этот, назовем его Александром Ивановичем Чебукидзе, сняв в аренду целый дом, намеревался открыть в нижнем этаже трактир, а вверху — номера. Дело задерживалось пока неполучением разрешения от администрации.

В одной из комнат верхнего этажа жила теперь Катя. Кочеров давно уже упрашивал ее бросить Орлиху и переехать на отдельную квартиру, но это его желание исполнилось лишь недавно. Катя, потеряв всякую надежду вновь увидеться со своим предметом — Сашкой-пройди светом, о котором не было ни слуху ни духу, махнула рукой и решила, что теперь ей оставаться у Орлихи незачем.

Итак, в описываемое нами утро, Иван Семенович с шиком подкатил к воротам дома.

— Ты подожди меня здесь, — сказал он извозчику, скрываясь в калитке.

Если о костюме и внешности Кочерова можно было сказать, что и то и другое блистало претензией на моду и эффект, то справедливости требует отметить и блестящий парадный вид запряжки. Начисто вымытая пролетка с двойными рессорами и откидным верхом, ярко начищенная сбруя с бубенчиками, новый суконный армяк кучерского покроя, надетый на извозчика, — все это говорило, что Иван Семенович намерен сегодня пустить пыль в глаза томской публике.

Быстро поднявшись по лестнице на верхний этаж, Кочеров прошел по коридору и постучал в одну из дверей. Этой вежливости научила его Катя.

— Войдите! — раздалось за дверью.

Держа шляпу в одной руке, другою приглаживая волосы, Кочеров вошел в комнату, бывшую для него земным эдемом, благодаря живущей в ней гурии.

Комната эта была большая, светлая — в три окна. На обстановку ее было затрачено порядочно, но зато теперь она действительно производила впечатление красивого уголка, гнездышка, созданного для любви и наслаждений.

Изящный вкус женщины, умеющий создать наиболее соответственные рамки своей красоте, сказывался во всем.

Сама обитательница этого гнездышка стояла перед большим трюмо и расчесывала свои длинные золотистые волосы. Зеркало отражало ее стройную фигуру, роскошный бюст, ослепительный белизны, нескромно выступающий из под сорочки.

— Ты уже приехал, но ведь еще, кажется рано, — спросила она, не оборачиваясь к вошедшему.

— Уже 11 часов, пока приедем… Начало бегов в 12, - ответил Иван Семенович, впиваясь очарованным взглядом в дорогие ему черты лица, отражавшегося в зеркале.

— Ну, хорошо… Посиди, мой дорогой, я сейчас буду готова, — равнодушно произнесла Катя, наклоняясь к зеркалу…

Когда Екатерина Михайловна в изящном летнем туалете и модной дорогой шляпе, красивым привычным жестом подбирая платье и обнаруживая стройные ножки, садилась в пролетку, то даже извозчик, угрюмый и с виду равнодушный человек, покосился на нее и как-то странно крякнул.

— Ну краля… эх! — подумал он.

25. На ипподроме

Погода стояла самая прекрасная. На неделе прошел хороший дождь и запыленный, истомившийся от жары, город принял обновленный, бодрый вид.

Пользуясь хорошей погодой и праздничным днем, многие горожане отправились кто на бега. Кто на пикник в лес…

Кочеров сидел важно развалившись, в экипаже и снисходительно посматривал на пешеходов, обгоняемых ими. Его спутница распустила кружевной зонтик и держала себя с непринужденной грацией бывшей этуали, видавшей на своем веку кое-что лучшее, чем томские улицы.

Когда они подъехали к ограде ипподрома, оркестр уже играл марш. Бега начались. Приказав извозчику ожидать их, Иван Семенович и его подруга пошли в беседку ипподрома. Билет был взят в ложу, захвачена была также афиша, с подробной программой бегов.

— Какая, однако масса народа! — заметила Катя, усаживаясь в ложе.

— Да, публики много. День сегодня хороший, — отозвался Иван Семенович, протирая стекла бинокля. Он бегло посмотрел программу и, передавая Кате ее, спросил: — На каких лошадей будем ставить?

— Ну, уж сегодня я буду играть самостоятельно! — подчеркнула она. — Ты можешь ставить, на каких тебе угодно, а я буду играть отдельно.

— Но не все ли равно? — слабо спросил Иван Семенович

— Нет, не все равно: я хочу играть на свое счастье, понимаешь!

— Пусть будет по-твоему, — согласился Иван Семенович.

— Вот в следующий заезд я играю на Сокола Ильницкого. Можешь идти взять мне билет… Постой, я тебе дам сама денег, — и Катя вынула из кармана изящный кошелек, открыла его и подала Кочерову 25-рублевую бумажку.

— Стоит ли играть на Сокола, — заметил Иван Семенович. — Ведь публика преимущественно на него будет ставить! Мало на билет придется…

— Раз я хочу на Сокола, — тоном избалованного ребенка протянула Катя, ступай же скорее, бери билет!

Иван Семенович повиновался. Около тотализатора происходила настоящая давка. Составлялись компании для покупки билетов в складчину. Громко обсуждались достоинства лошадей. Какие-то юркие, не внушающие доверия личности, таинственным шепотом предлагали свои услуги по сообщению якобы известных им секретов конюшни.

— Виноват, господин, — зашептал один из этих ребят, близко нагибаясь к Кочерову и обдавая его запахом чистейшей сивухи. — Ежели желаете наверняка сыграть, могу устроить, потому как лично от наездника знаю.

Кочеров досадливо отмахнулся от непрошенного гостя и протиснулся дальше к кассе.

— Что ты так долго ходил за билетами. Наверное, в буфете задержался, недовольным тоном спросила Катя, когда Кочеров вернулся в ложу.

— Как в буфете! Народу около тотализатора много: насилу пробился. Уф! Вспотел даже… — и Иван Семенович обтер платком мокрый лоб, пустив по воздуху сильную струю иланг-иланга.

В ложах и амфитеатрах публики было полно. Светлые женские туалеты издали напоминали какой-то пестрый цветник… Далеко вдоль круга, за барьером галереи, густо чернела публика демократических слоев общества. Там было очевидно, все веселее, чем среди затянутой в светские приличия публики лож.