Самая счастливая, или Дом на небе - Леонид Сергеев

— Сегодня погодка красота!

Даже в дождь и слякоть ей все было «красота» и «чудо». Овощи на грядках были «такие красивые, что жалко их есть», а ягоды на кустах — «просто изумительными» и «просто чудесными». Змей, склеенный Толей, был «настоящим чудом, а не змеем», Нина вышивала «чудесней всех», радиоприемник с наушниками у Леонида был «необыкновенным чудом». Неуемная собирательница чудес, она умела видеть радостное и не сгущать неприятности, и ей хватало немногого для счастья, потому что она, в отличие от большинства людей, умела быть счастливой.

— У тебя, Ольга, все так хорошо: хороший дом, сад, хорошие дети, хороший муж, — говорили сослуживцы. — Ты такая счастливая…

В эти минуты Ольге было трудно удержать свою радость, сдержать слезы, готовые вот-вот брызнуть.

— Я и правда счастливая. Дети, слава богу, не болеют, и все у нас чудесно. Светлые комнаты, мебели особой нет, но все равно уютно. Дешевенькие вещи, а дороги, потому что нажиты трудом. Сад прекрасный — крыжовника полно, вишни, смородины, — приходите, рвите сколько захочется… А через восемь лет продадим дом и уедем в Москву. Время быстро летит. Как раз ребята закончат школу… Может быть, и пораньше удастся переехать. Может, Толе дадут перевод, и тогда обменяем дом на квартиру в Москве, пусть самую захудалую, все родина… А сюда многие с радостью поедут. Прекрасный дом, сад, огород, и от города недалеко. Говорят, проложат дорогу и пустят автобус… А зелени здесь — хоть отбавляй! А воздух, какой воздух! Чудо, а не воздух!

В Ольге была непоколебимая убежденность в благополучном исходе всего происходящего. Она на все смотрела как бы отстраненно; неприятности и трудности были для нее всего лишь препятствиями на жизненном пути, как некие прелюдии, предшествующие удачам. Она была радостным человеком и даже о бедах говорила улыбаясь, давая понять, что все они — преходящие мелочи в огромном прекрасном мире.

Случалось, к ней зайдет Дурова, глубоко вздохнет:

— Если бы ты знала, Ольга, как все надоело. С утра до вечера стираю, не отхожу от плиты, совсем стала кухаркой. В Москве хоть ходила в театр, в кино, а здесь… Всю жизнь загубила…

— Клавка, милая, ну кто ж знал, что будет война. Ты подумай о вдовах, у которых мужья погибли. Мы-то с тобой счастливые, а им каково?! А в Москву мы обязательно вернемся, вот увидишь… А то, что мы много времени проводим у плиты и в огороде… Ну что ж поделаешь… такова наша женская доля — ждать мужей, растить детей. Но все, что мы делаем, мы делаем-то для своих любимых: мужа, детей. И потом, почему это ты всю жизнь сгубила?! Вот еще! Молодая, интересная женщина. У нас с тобой жизнь-то только начинается… Вот знаешь, о чем я подумала? Что многие сами себя делают несчастными. Жалуются на судьбу, жалеют себя, а ведь нытиков не любят. Я так их терпеть не могу. Когда кажется, что все плохо и жизнь невмоготу, надо посмотреть на себя другими глазами, и получится, что все не так уж и плохо… А у тебя просто все замечательно: фигура, внешность, возраст, четверо детей, муж отличный мастер и тебя любит. Да что там говорить!.. Знаешь что! У нас есть сборник рассказов Джека Лондона. Я дам тебе, непременно почитай. Вот у кого надо учиться бороться с трудностями и не отчаиваться в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Чудесная книга! Джек Лондон мой любимый писатель. Обязательно почитай!

Ольга всегда жила в особом свете духовности, неискоренимой внутренней культуры, она была выше будничной суеты, мелочных обид. Не случайно посельчане считали, что Ольга среди них временно, по нелепой случайности, что такие люди, как она, должны жить в другом месте, что она достойна лучшей участи.

Но среди соседей встречались и завистники, которым не давал покоя Ольгин оптимизм, ее жизненная стойкость, умение держать себя в руках, ее приветливость и даже ее внешность. Такие люди за глаза называли ее «интеллигенткой» и «барыней, много из себя строящей». Они завидовали Ольге только потому, что никогда не смогли бы стать такими, как она, подняться над житейскими неурядицами; не были способны на возвышенные чувства, на благородство. А то, что Ольга кого-то «строит из себя» выглядело по меньшей мере несправедливо, как раз ее отличительной чертой была естественность. Она со всеми держалась непринужденно, свободно и просто. Случалось, в своих рассуждениях Ольга допускала некоторые преувеличения, что свойственно творческим натурам; случалось, она выражалась несколько декларативно, но в этом проявлялась ее склонность к обобщениям, умение видеть жизнь объемно и, наконец, ее победоносный дух. Но и в тех случаях она никого не играла, а была сама собой.

Ближе к осени в поселке пилили дрова; чурбаки раскалывали, поленья складывали в поленницы и сверху накрывали толем от дождя. В листопадную пору из садов тянуло гарью — жгли палую листву, сухие стебли, ботву. Выкапывали и сушили картошку, морковь; жали серпами, молотили и просеивали просо. Запасы опускали в погреба, складывали в чуланах. И снова проявлялась Ольгина жертвенность: она выполняла самую «черную» работу, чтобы другим было полегче, при этом все делала с улыбкой, как бы не замечая трудностей.

— Работать на свежем воздухе — одно удовольствие, — говорила. — Надо сочетать приятное с полезным!

О себе Ольга не думала, и часто работала дольше всех, и не было случая, чтобы она жаловалась на усталость. Она вообще все отдавала другим и никогда ничего не требовала взамен; отдавала лучшую одежду, лучшую еду, проявляла постоянную заинтересованность делами других. Она как бы одновременно проживала несколько жизней: свою, жизнь мужа, детей, родных, близких и просто знакомых. И что особенно важно — жизнь окружающих ей была намного дороже своей собственной.

Наступила полоса относительного благополучия, только Ольга просто разрывалась между работой, семьей и хозяйством; ей постоянно не хватало времени, а еще хотелось почитать книги, послушать музыку. Пришлось уволиться с завода, но и после этого забот не убавилось. Ближайший магазин находился за два километра, рынок — за три, аптека, телефон и почта еще дальше. Ежедневно в семь утра Ольга отправлялась на рынок и обратно несла полные сумки: молоко, хлеб, керосин для керогаза; дети уходили в школу, а она шла за водой, кормила поросенка, кур, прибирала в комнатах, готовила обед, полола огород. Потом садилась за чертежи мужа, ставила форматки (Анатолий по-прежнему дома выполнял заказы для других заводов); вечером перелицовывала, штопала, подшивала и все время негромко пела. Ольга работала, не давая себе передышки, без скидок на усталость и плохое самочувствие, и все делала легко, на одном дыхании. Она не умела отдыхать, не могла сидеть без дела, и спать ложилась позже всех, а вставала первой, и всегда в хорошем настроении.

— Олечка, отдохни, пожалуйста. Всех дел не переделаешь, — говорил Анатолий. — И как ты не устаешь, поражаюсь! Ты пламенный борец за наше семейное счастье, твоей энергии может позавидовать десяток мужчин. Ты не шаровая молния, ты целая электростанция.

— А для меня отдых — это смена занятий, — улыбалась Ольга. — И я считаю, нет неинтересной работы. В каждой можно найти радость и смысл.

Ко всему работа помогала Ольге не думать о Москве.

Но если летом ей было некогда грустить о родине — еле успевала поворачиваться, — то зимой становилось тоскливо. Особенно когда завьюживало и от натиска снега в поселке замирала всякая жизнь, когда во время пурги рвались провода и сидели при свечах; Ольга слушала завывание ветра и чувствовала себя оторванной от внешнего мира — где-то шумные улицы, театры, интересные люди, а вокруг нее унылое однообразие, безрадостная монотонность.

Зима в поселке угнетала Ольгу, тоска по родине, словно оседающий песок, заполняла все ее существование. Снова и снова она подумывала о переезде в Москву, даже для будущей работы в столице поступила на заочные курсы стенографии и по вечерам для практики записывала радиопередачи.

Иногда Ольга заходила к Тоне Бровкиной, живущей в центре города.

— Ты, Олька, как всегда, выглядишь отлично, — говорила Тоня. — Модное пальтишко отгрохала, шляпа — прямо дамочка иностраночка.

— Это я-то дамочка! — возмущалась Ольга. — Вот еще! Да я труженица, вот я кто. Посмотри на мои руки, посмотри, как они загрубели… А пальто сама сшила. Ничего особенного. Как говорится, элегантная простота. И тебе могу такое сшить, если хочешь.

За чаем заводили разговор о Москве, вспоминали Правду, поселок, окруженный лесом, поляны колокольчиков… Ольга запевала песни времен их молодости, и на глазах Тони появлялись слезы; она жаловалась на свою незавидную участь, сетовала, что живет беспокойно и безрадостно. На минуту и Ольга начинала грустить, но потом, встряхнувшись, снова говорила твердым голосом:

— Знаешь что?! Нельзя жить прошлым, все время оглядываться, поворачивать голову назад. Надо смотреть вперед. У нас с тобой впереди огромное будущее, целая жизнь. Я совершенно уверена, рано или поздно мы все равно вернемся на родину. Нужно только добиваться этого.