Девушка с татуировкой дракона - Стиг Ларссон

10 июня 1941 года — посреди разгорающейся мировой войны — Хенрика на шесть недель послали в Германию, в торговое представительство концерна «Вангер» в Гамбурге. Ему был только двадцать один год, и в качестве компаньона и ментора к нему приставили немецкого агента концерна, стареющего ветерана предприятия Хермана Лобака.

— Не хочу утомлять вас деталями, но, когда я отправлялся в путь, Гитлер со Сталиным считались добрыми друзьями и никакого Восточного фронта не существовало. Все еще полагали, что Гитлер непобедим. В воздухе витало чувство… думаю, правильнее сказать, оптимизма и отчаяния. Даже более полувека спустя по-прежнему трудно подобрать слова для тех настроений. Поймите меня правильно — нацистом я никогда не был, и Гитлер представлялся мне нелепым опереточным персонажем. Но было трудно не заразиться надеждами на счастливое будущее, наполнявшими простых людей Гамбурга. Война подступала все ближе, и за то время, что я там провел, Гамбург несколько раз подвергался налетам бомбардировщиков, но народ, казалось, считал это временной неприятностью, ждал, что скоро наступит мир и Гитлер создаст свою Neuropa — новую Европу. Пропаганда внушала людям, что Гитлер — бог, и им хотелось в это верить.

Хенрик Вангер открыл один из многочисленных фотоальбомов.

— Это Херман Лобак. Он пропал без вести в сорок четвертом году; вероятно, погиб при какой-нибудь бомбежке. О его судьбе мы так и не узнали. За проведенные в Гамбурге недели мы с ним сблизились. Я жил вместе с ним и его семьей в прекрасной квартире, расположенной в богатых кварталах Гамбурга, и мы ежедневно общались. Он был так же далек от нацизма, как и я, но для удобства вступил в нацистскую партию. Членский билет открывал ему двери и облегчал возможность заниматься бизнесом от имени концерна «Вангер» — а бизнесом-то мы как раз и занимались. Мы строили для их поездов товарные вагоны — меня всегда интересовало, не отправляли ли часть этих вагонов в Польшу. Мы продавали ткань для их формы и лампы для их радиоприемников — хотя официально мы, разумеется, не знали, для чего эти товары использовались. Херман Лобак хорошо умел заключать контракты, он был веселым и приятным человеком. Безупречным нацистом. Впоследствии я понял, что все это время ему приходилось тщательно скрывать тайну.

В ночь на двадцать второе июня Херман Лобак внезапно постучался ко мне в спальню и разбудил меня. Моя комната располагалась по соседству со спальней его жены, и он знаками предложил мне молча одеться и следовать за ним. Мы спустились на один этаж и уселись в курительном салоне. Лобак явно не смыкал глаз всю ночь. Радио было включено, и я понял, что произошло нечто ужасное. Началась операция «Барбаросса». Германия напала на Советский Союз в праздник летнего солнцестояния.

Хенрик Вангер с отчаянием всплеснул руками.

— Херман Лобак достал две рюмки и налил нам по основательной порции шнапса. Он явно был потрясен. Когда я спросил его, что это значит, он прозорливо ответил, что это означает конец Германии и нацизма. Я не слишком поверил ему — Гитлер ведь казался непобедимым, — но Лобак выпил со мной за погибель Германии. Потом он перешел к делу.

Микаэль кивнул, показав, что внимательно следит за рассказом.

— Во-первых, он не мог связаться с моим отцом для получения инструкций, но по собственной инициативе решил прервать мое пребывание в Германии и отправить меня домой как можно скорее. Во-вторых, он хотел попросить меня кое-что для него сделать.

Хенрик Вангер указал на пожелтевшую и обтрепанную фотографию темноволосой женщины в полупрофиль.

— Херман Лобак был женат уже сорок лет, но в девятнадцатом году он встретил женщину потрясающей красоты и вдвое моложе себя и до смерти влюбился. Она была простой бедной швеей. Лобак стал за ней ухаживать; как и у многих других состоятельных мужчин, у него хватало средств, чтобы поселить ее в квартире, расположенной на удобном расстоянии от офиса. Она стала его любовницей, а в двадцать первом году родила ему дочь, которую назвали Эдит.

— Богатый пожилой человек, бедная молоденькая женщина и дитя любви — такое едва ли могло вызвать скандал даже в сороковые годы, — заметил Микаэль.

— Совершенно верно. Если бы не одна деталь. Женщина была еврейкой, а Лобак, соответственно, являлся отцом дочери-еврейки. А ведь дело было в самом центре нацистской Германии, где таких, как он, считали предателями расы.

— А-а, это, безусловно, меняет дело. И что дальше?

— Мать Эдит взяли в тридцать девятом году. Она исчезла, и о ее дальнейшей судьбе мы можем только догадываться. Было известно, что у нее осталась дочь, которая пока не значилась в списках для транспортировки, и ее разыскивал отдел гестапо, занимавшийся выслеживанием скрывающихся евреев. Летом сорок первого года, на той же неделе, когда я прибыл в Гамбург, всплыла связь матери Эдит с Херманом Лобаком, и его вызвали на допрос. Он признался в любовной связи и отцовстве, но заявил, что не общался с дочерью уже десять лет и не имеет понятия о ее местонахождении.

— А где же находилась дочь?

— Я ежедневно встречался с ней в доме Лобака. Это была симпатичная и молчаливая двадцатилетняя девушка, которая убирала мою комнату и помогала подавать ужин. В тридцать седьмом году, когда преследования евреев продолжались уже несколько лет, мать Эдит стала умолять Лобака о помощи. И он помог — Лобак любил своего внебрачного ребенка так же сильно, как и детей от законного брака. Он спрятал девушку в самом невероятном месте — прямо под носом у всех. Раздобыл для нее фальшивые документы и нанял ее в качестве экономки.

— Его жена знала, кто она такая на самом деле?

— Нет, она не имела об этом ни малейшего понятия.

— И что из этого вышло?

— Четыре года все шло хорошо, но теперь Лобак почувствовал, что петля затягивается. Появление гестаповцев на его пороге стало вопросом времени. Итак, он рассказал мне обо всем этом ночью, недели за две до моего возвращения в Швецию. Потом привел дочь и познакомил нас. Она очень робела и даже не смела встретиться со мной взглядом. Лобак стал умолять меня спасти ей жизнь.

— Как?

— Он все устроил. По первоначальному плану я должен был остаться еще на три недели, а потом доехать поездом до Копенгагена и пересечь пролив на корабле — такая поездка даже во время войны была относительно безопасной. Однако всего через два дня после нашего разговора из Гамбурга в Швецию отправлялся грузовой пароход, принадлежавший концерну «Вангер». Лобак хотел, чтобы я без проволочек покинул Германию на этом пароходе. Изменение планов поездки требовало одобрения службы безопасности, но вопрос с этими бюрократами можно было решить. А Лобаку было важно, чтобы я оказался на борту.

— Полагаю, вместе с Эдит.

— Эдит должна была попасть на корабль, спрятавшись в одном из трех сотен ящиков с оборудованием. Моей задачей было защитить ее, если девушку обнаружат, пока мы не покинем немецкие территориальные воды, и помешать капитану совершить какую-нибудь глупость. При благополучном развитии событий мне следовало дождаться, пока мы отойдем подальше от Германии, и выпустить ее из ящика.

— Отличный план.

— Звучало все просто, но поездка обернулась кошмаром. Капитана корабля звали Оскар Гранат, и он отнюдь не пришел в восторг, когда на него внезапно возложили ответственность за высокомерного наследника его работодателя. Мы покинули Гамбург в конце июня, около девяти часов вечера. Корабль как раз выходил из внутренней гавани, когда зазвучал сигнал воздушной тревоги. Начался налет английских бомбардировщиков — мощнейший из тех, что мне довелось пережить, и гавань, естественно, была их главной целью. Я не преувеличу, если скажу, что чуть не наложил в штаны, когда бомбы начали рваться поблизости от нас. Однако мы каким-то чудом уцелели, перенесли с поврежденным двигателем жуткий шторм, ночью, среди установленных в воде мин, и на следующий день прибыли в Карлскруну. Вы, наверное, собираетесь спросить, что произошло с девушкой.

— Думаю, я уже знаю.

— Мой отец, разумеется, был вне себя. Своей идиотской выходкой я поставил под угрозу все. Девушку могли в любой момент депортировать — помните, что шел сорок первый год. Но к этому времени я уже был так же до смерти влюблен в нее, как когда-то Лобак в ее мать. Я посватался и поставил отца перед ультиматумом: либо он соглашается на этот брак, либо пусть ищет для семейного предприятия другого подающего надежды наследника. Он сдался.

— Но она умерла?

— Да, до нелепости рано. Уже в пятьдесят восьмом году. Мы прожили вместе около шестнадцати лет. У нее была врожденная болезнь сердца. И оказалось, что я бесплоден — дети у нас так и не появились. Из-за всего этого мой брат меня и ненавидит.

— Из-за того, что вы на ней женились?

— Из-за того, что я — используя его терминологию — женился на грязной жидовке. Для него это было предательством по отношению к народу и морали, ко всем принципам, которые он отстаивал.