Вечные паруса - Вячеслав Назаров

— Что же вы там нашли?

Рэчел торопливо оглянулся и, наклонившись к Смитам, перешел на шепот:

— В этом-то и вся загвоздка. Там был обгоревший труп, но…

Рэчел побледнел еще больше.

— Но… врачи говорят, что это был труп обезьяны.

— Что, что?

— Да, мистер Дуайт. Ни Солсбери, ни мисс Джой там не было.

— Кто такая мисс Джой?

— Ассистентка Солсбери. Они работали вместе.

— Значит, Солсбери и его ассистентка исчезли, а вместо них оказалась обезьяна?

— Да. Но мисс Джой потом появилась.

— Когда?

— Две недели назад. Я чуть с ума не сошел, когда ее увидел…

— Итак, обезьяна. А вы уверены, Рэчел, что вы все-таки в здравом уме?

— Не знаю. Чем больше я думаю, тем больше…

— Где сейчас мисс Джой?

— В зоне "Т". У… у Солсбери. Он ее одну туда пускает. Если… если он там действительно есть.

"Час от часу не легче", — подумал Роберт. Ему же расхотелось брать за шиворот негодяя Солсбери. История становилась все более запутанной, теряла всякую связь с реальностью.

— Я не могу здесь больше, мистер Дуайт. Заберите меня отсюда. Я схожу с ума. Я прячусь от всех по углам. А тут еще эта беспрерывная гроза, откуда она взялась? В лаборатории нет другого выхода, я не раз проверял. Как Солсбери и Джой попали в зону "Т"? Почему не выходит Солсбери, если, он жив? И эта мисс Джой, она — как привидение… Я приму цианол, если вы не вытащите меня из этого ада. Я никогда не был суеверным, но тут творится какая-то чертовщина, поверьте, мистер Дуайт. Я не могу больше, не могу!

— Бросьте ныть, Рэчел! Вам еще придется ответить за вашу самодеятельность. Солсбери слишком дорого для нас стоит, чтобы всякий червяк, вроде вас, сводил с ним личные счеты. Если его надо убрать — мы найдем средства. А вы…

Рэчел тихо охнул и схватился за ручки кресла. Глаза его округлились.

— Здравствуйте.

Перед Смитами стояла женщина.

Она стояла, и, как два крыла, чернели за ее спиной фигуры двух растерявшихся телохранителей — спокойная, уверенная в себе женщина, и с лица ее не сходила улыбка.

— Здравствуйте, — повторила она, потому что молчание царило в холле. Мистер Роберт, мистер Дуайт, доктор Солсбери просил передать, что он уже ждет вас в зоне "Т".

Они шли по каким-то тоннелям, то стрельчатым, как в католической церкви, то привычно прямоугольным. Коридоры разветвлялись, сливались, переплетались в сложный лабиринт, обрывались неожиданно причудливыми залами, со стен которых смотрели загадочные идолы и химеры. Впереди и позади была кромешная тьма: десятиметровый параллелепипед тревожного, мертвенно-синего света двигался вместе с идущими.

Когда на потолке вспыхивала очередная гирлянда ламп, на стенах загорались блуждающие синие огоньки: в глаза идолов и химер были вмонтированы отражатели, и глаза загорались медленно при приближении и также медленно угасали за спиной. Нигде не было ни номеров, ни указателей, ни надписей — только посвященный мог что-нибудь найти в этих мертвых коридорах.

И еще — нигде не было даже намека на двери.

— Слушай, Айк, — негромко сказал Роберт, поглядывая по сторонам. — Мне сейчас кажется, что наш дорогой папаша спятил гораздо раньше, чем попал в психлечебницу. Еще когда он строил всю эту чертову кадильницу…

— Ты все упрощаешь, братец, — так же негромко ответил Дуайт, — Отец был деловым человеком. За этими средневековыми чертями — великолепные лаборатории с новейшей аппаратурой. Там рождались такие малютки, перед которыми сам дьявол снял бы шляпу. Крошечная ампула могла бы в течение часа стерилизовать целый континент. Остались бы города, поля, заводы, шахты, леса, даже животные, — все, кроме человека. Ни одного человека на всем континенте, представляешь? А все остальное — целехонькое. Ни огня, ни бомб, ни взрывов — одна крошечная ампула, привязанная к хвосту паршивого щенка, которого "забывает" на берегу рассеянный турист. Вот это — настоящий размах, вот это власть! Власть над миром.

Дуайта словно подменили. Что-то от идолов на стенах появилось в нем: в мертвенном свете еще длиннее стал крючковатый нос, синим стало высохшее лицо.

— Ты скажешь — к чему этот цирк с лабиринтами, с темнотой, со светящимися глазами вот этих симпатичных уродов? Я повторяю — отец был деловым человеком, но он был и романтиком, художником, знатоком человеческой натуры. Он строил не только секретный Биоцентр, где должно было родиться самое действенное в мире оружие. Он строил храм — храм Силы, коварной, невидимой, беспощадной…

— Храм — хмыкнул Роберт. — Сила… Вся эта сила передохла через час после хорошенькой дозы этой… как ее… ну, после этой русской сыворотки. И папаша остался на мели со всеми своим загробным романтизмом. Только вот эти черти и остались…

— Мистер Роберт, мистер Дуайт, мы пришли.

Этот коридор ничем не отличался от других. Десятиметровый параллелепипед синего света, женщина, стоящая у стены, "полтора Смита" напротив, и два черных телохранителя по обеим сторонам.

А на стене — очередная химера. Что-то искаженное до неузнаваемости.

Эти три фигуры, оплетенные змеями…

"Лаокоон"…

Древний миф Эллады…

До сих пор в Ватикане стоит он, в свой последний миг превращенный в мрамор родосскими ваятелями — прорицатель, восставший против воли богов, и бесконечно его предсмертное усилие, которым пытается он сорвать змеиные кольца с безвинно гибнущих сыновей.

Но настенная фреска не повторяла скульптуру. Что-то сместилось в ее композиции. Безвестный художник намеренными, едва заметными отклонениями нарушил гармонию — из подобия выросло отрицание.

Не осталось мощи в порыве Лаокоона: напряжение борьбы превратилось в бессильную судорогу смерти. Не боль и не страдание духа, побежденного, но не покорившегося, жило на лице: животный ужас исказил черты. Уже не борец погибал на фреске — в могучих змеиных кольцах корчилась жалкая жертва, недостойная жалости.

А змеи были прекрасны. Изгибы их черных полированных тел, грация всепобеждающей силы, торжество беспощадного рока над жалкой жизнью человеческой — с какой мстительной страстностью, патологической достоверностью было выписано все это.

И последняя мрачная шутка — у победившей змеи было человеческое лицо, и оно было очень схоже с лицом Дуайта.

— Великолепно, — промолвил Роберт, разглядывая фреску. — Впечатляет. Особенно портрет папаши. Очень похож. Правда, Айк?

Дуайт промолчал. Он снова был бесстрастен и сух. Женщина подошла к стене, коснулась каких-то видимых только ей выступов. Глаза человеко-змеи засветились.