Женское нестроение - Александр Амфитеатров

Входитъ мальчикъ изъ типографіи.

Малъчикъ. Пожалуйте фельетонъ: типографія сердится.

Актриса. Боже мой! Это я васъ задержала… Простите меня: я ухожу…

Фельетонистъ. Прощайте, миссъ Анна… если ужъ только подъ этимъ именемъ долженъ я знать васъ. А, на прощанье, запомните вотъ что. Когда вы вошли, я, жалѣя вашей молодости, хотѣлъ отговорить васъ отъ сценической карьеры, a кончилъ тѣмъ, что прочелъ ей апологію. И… должно быть, такъ оно и надо: инстинктъ иногда работаетъ справедливѣе и здравѣе разсудка. Ступайте на сцену! Она — не радость, она — полудѣло; но лучше ея все-таки пока ничего нѣтъ y женщины. Женщина всюду раба или возовая лошадь, едва вырабатывающая отъ сердобольныхъ хозяевъ-мужчинъ вязанку сѣна для своего пропитанія, и только на сценѣ она царица. «Ты войдегаь на сцеиу королевой, да такъ и сойдешь съ нея королевой «- это Несчастливцевымъ хорошо сказано. Можетъ быть, скоро настанетъ время, чго женщинѣ, которой страшна безлюбовная семья, найдется на Руси и другая дѣятельность, болѣе плодотворная, можетъ быть; будетъ возможность указать ей другіе пути, болѣе сцены цѣлесообразные и полезные для нея самой и для другихъ. A пока… вы знаете:

Ключи отъ счастья женскаго —Отъ вашей вольной волюшкиЗаброшены, потеряныУ Бога Самого…Какою рыбой сглонутыКлючи тѣ заповѣдные,Въ какихъ моряхъ та рыбинаГуляетъ, — Богъ забылъ!

И, пока ключи эти не найдутся, сцена всегда останется золотымъ сномъ, Fata Morgana женскаго воображенія, потому что сцена — воля, a воля — надежда счастья… И неужели надо — да кто же будетъ такъ подло-жестокъ? кто же посмѣетъ? — запретить женщинамъ даже видѣть золотые сны, даже грезить воздушными замками, гдѣ живетъ, улыбаясь хоть рѣдкимъ своимъ избранницамъ, румяная фея свободы и успѣха?

1897.

О думскихъ весталкахъ

(По поводу «Анны Дэмби»)

Одна петербургская журналистка[7] нашла нужнымъ пропѣть хвалебный гимнъ петербургскимъ думцамъ зато, что емъ «случайно какъ-то пришла хорошая мысль и они порѣшили принимать въ школьныя учительницы лишь незамужнихъ женщинъ».

Вопросъ этотъ обсуждался въ мѣстной печати съ большою горячностью. Большинство отяеслось къ думскому рѣшенію съ рѣзкимъ порицаніемъ. Доказыватъ, что дважды два — четыре — не въ моемъ характерѣ, a двухъ рѣшеній даннаго вопроса быть не можетъ. Печальныя доказательства старыхъ, заѣзженныхъ истинъ, въ родѣ того, что «лишать женщину, живущую трудомъ, права на законное замужество — безсмысленная и безцѣльная жестокость», — на мой взглядъ, свидѣтельствуетъ о нѣкоторой писательской надменности: неужели умственный и нравственный уровень публики нашей настолько низокъ, что авторъ обязанъ каждое, даже азбучное положеніе свое разжевать и ей въ ротъ положить, a ужъ проглотить она, авось, можетъ быть, сумѣетъ и сама? Учрежденіе въ г. Петербургѣ трагикомическаго ордена думскихъ весталокъ — эгоистическая и лицемѣрная несправедливость, ничѣмъ не обоснованная и ни къ чему путному не ведущая. Журналистка говоритъ, что мѣру эту захулили непрошенные критики, какъ «не гуманную и не цѣлесообразвую, a главное не либеральную». «Либерализмъ» думскихъ постановленій оставимъ въ покоѣ: слова этого всуе трепать не слѣдуетъ. A что мѣра не гуманная и не цѣлесообразная, — это вѣрно. И неудивительно, если «никто не догадался, что отцы города побуждены были именно отцовскими чувствами, т. е. желаніемъ оградить семьи учительницъ замужнихъ отъ тѣхъ неотвратимыхъ и непоправимыхъ изъяновъ, которые наносятъ матери и жены, связанныя службой или занятіемъ внѣ дома».

Спорили двое. Одинъ и говоритъ:

— Выслушалъ я ваши доводы… и, извините; ничего не понимаю, что вы говорили.

Думалъ, убилъ! A тотъ въ отвѣтъ:

— Что жъ дѣлать-то? Это вамъ не отъ меня такая бѣда, это вамъ отъ Бога.

Я долженъ тоже признаться: ничего не понимаю въ только что цитированномъ періодѣ, - но, право-же, это мнѣ, на сей разъ, не отъ Бога, a отъ неясности въ мысляхъ почтенной журналистки. Я не постигаю, какимъ образомъ отцовскія, да еще курсивно отцовскія, чувства могутъ ставить преграды семейному началу, которымъ именно они и создаются: это какая-то особая психологія. Я не постигаю, какимъ образомъ пріемъ на службу незамужнихъ женщинъ «оградитъ семьи учительницъ замужнихъ» и откуда возьмутся учительницы замужнія, разъ на службу будутъ приниматься только незамужнія? Что это значитъ? То ли, что съ увеличеніемъ учительскихъ штатовъ незамужними учительницами сократятся обязанности учительницъ замужнихъ, и имъ будетъ время заняться отвращеніемъ и поправкою изъяновъ, которые наноситъ мать и жена, связанная службою или занятіемъ внѣ дома? То ли, что думскимъ рѣшеніемъ замужняя женщина, разрѣшениая отъ узъ службы и занятій внѣ дома, возвращена вновь семьѣ, которой ранѣе наносила, какъ мать и жена, неотвратимые и непоправимые изъяны? Но первое — безсмыслица, предположенная мною лишь ради нагляднаго приведенія цитированнаго періода ad absurdum. Каждый служитъ самъ за себя — и только самъ за себя. Всякъ за себя, a Богъ за всѣхъ, — говоритъ пословица. Второе ужъ очень скользко. Почему женщина, обучающая дѣтей въ школѣ ариѳметикѣ и письму за извѣстную плату, наиоситъ своей семьѣ неотвратимые и непоправимые изъяны? Почему, лишенная такой возможности, a вмѣстѣ съ нею и своего дохода, она оные семейные изъяны исправитъ и отвратитъ? «Вотъ загадка тебѣ! Мудрый Эдипъ, разрѣши»!

Сочувствіе къ новоявленному ордену думскихъ «весталокъ поневолѣ«побуждаетъ журналистку къ рѣзкой филиппикѣ противъ общественной дѣятельности женщинъ. Она увѣряетъ, что таковая y насъ — «наносная струя протеста нѣмецкой женщины, прикованной къ кухнѣ и дѣтской»; что, по мнѣнію подражателей Запада, «даже мимолетное посѣщеніе сихъ помѣщеній — величайшее униженіе для женщины»; что рѣшено было огуломъ: «замужество есть пошлость, семейная жизнь рабство; обязанности хозяйки и матери — униженіе для каждой развитой женщины». Неужели ужъ такъ-таки и огуломъ? Гдѣ бы найти, къ примѣру, такое рѣшеніе? A вотъ, — говоритъ журналистка, — «смотри фельетоны г. Амфитеатрова, пресерьезно и пренаивно утверждающаго, что бракъ есть грязь и пошлость»! Благодарю, не ожидалъ!

Журналисткѣ снятся странные сны, и она напрасно разсказываетъ ихъ вслухъ. Ни въ одномъ изъ моихъ фельетоновъ нѣтъ ничего подобнаго. Фельетонъ — «Анна Дэмби» — я написалъ на тему поставленной мнѣ альтернативы: что лучше для дѣвушки, если она чувствуетъ въ своемъ сердцѣ искру таланта, слышитъ голосъ призванія и ищетъ умомъ своего опредѣленнаго идеала, — довѣриться ли искрѣ и голосу и пуститься ли въ поиски, или же, страха ради житейска, вступить въ разсудочный бракъ съ человѣкомъ, который не только не любимъ ею, но даже противенъ ей не подходитъ къ ней ни по характеру, ни по взглядамъ, ни по годамъ, не можетъ дать ей никакого нравствениаго удовлетворенія, ничего — кромѣ сытой жизни, купленной цѣною ея свободы и красиваго тѣла? Разумѣется, я сталъ и долженъ былъ стать за первую дорогу — за женскую свободу, за самостоятельный трудъ, за вольное призваніе. Бракъ браку рознь, и такой бракъ, какъ я изобразилъ сейчасъ, разумѣется, «грязь и пошлость».

— Но развѣ всѣ браки такіе? развѣ y насъ часты подобныя супружества?

— Ужасно часты!

— A откуда вы знаете? кто это говоритъ?

— Какъ кто? да вотъ та же журналистка увѣряетъ: «У насъ дѣвушкѣ никто и никогда не говоритъ, что бракъ есть вещь серьезная. Для барыни-невѣсты замужество ни болѣе, ни менѣе, какъ веселая partie de plaisir. Она знаетъ — охъ, какъ прекрасно знаетъ! — какія права пріобрѣтаются бракомъ; но какія обязанности она беретъ на себя, рѣшаясь быть женой и матерью, — объ этомъ весьма немногія барышни имѣютъ понятіе, даже и не могуіъ имѣть. Если y какой-нибудь барышни родится сомнѣніе, если она наивно спроситъ у матери: «Какъ же я поклянусъ y алтаря любить вѣчно, — вѣдь любовь не отъ меня зависитъ», — то ее мамаша разругаетъ порядкомъ за то, что она осмѣливается задумываться надъ столь «неприличными» вопросами. Выскочи толъко поскорѣе замужъ, душечка, a тамъ никто, какъ Богъ… и адвокатъ по бракоразводнымъ дѣламъ».

Неужели ужъ такъ-таки и никто, и никогда не говоритъ y насъ дѣвушкѣ, что бракъ есть дѣло серьезное, что надо взвѣсить, какія принимаешь на себя обязанности? готовясь быть женою и матерью, что лишь съ великою осторожностью надо давать клятву предъ алтаремъ и т. д.? Журналистка слишкомъ дурно думаетъ о русскихъ людяхъ, предполагая, что они скрываютъ отъ своихъ женщинъ столь элементарныя истаны. Да, позвольте, даже я, преступный авторъ «Анны Дэмби», я, осужденный на жертву громамъ синайскимъ, — и какъ разъ въ инкриминируемомъ фельетонѣ — говорилъ своей собесѣдницѣ: «взвѣсь обязанности, принимаемыя тобою въ замужествѣ, и, если онѣ тебѣ не по душѣ и не по силамъ, откажись отъ этого брака, — иначе ты будешь несчастна! не иди въ среду, которая тебѣ антипатична, — иначе ты въ ней задохнешься, погрязнешь и пропадешь безъ пользы для себя и для другихъ! помни, что выходятъ замужъ не на одинъ день, и насильственно связать себя съ нелюбимымъ человѣкомъ вѣчною клятвою — трудъ, непосильный для совѣсти чуткой, для души, «изъ тонкихъ парфюмовъ сотканной»; помни, что бракъ безъ любви, «по взаимному неуваженію», никогда не даетъ счастья и дать не можетъ, потому что онъ представляетъ собою лишь сдѣлку о куплѣ и продажѣ красиваго тѣла, пригоднаго для производства дѣтей и украшенія гостиной!» Если сказать все это, не значитъ напомнить русской дѣвушкѣ, что бракъ — дѣло серьезное, то я не знаю русскаго языка, и начну думать, что мы съ журналисткою пишемъ на двухъ разныхъ нарѣчіяхъ… A разъ все это сказано, то странно навязывать мнѣ дикое утвержденіе, будто всякій бракъ есть грязь и пошлость. Я предостерегаю: не обращайте брака въ помойную яму! A на меня киваютъ: смотрите! слушайте! онъ хочетъ увѣрить насъ, что бракъ — помои. Бокль отмѣтилъ когда-то, что одинъ изъ коренныхъ недостатковъ женскаго ума — склонность къ быстрымъ обобщеніямъ, основаннымъ на поверхностныхъ и случайныхъ признакахъ. Производство меня въ отрицатели брака — плодъ совершенно женскаго обобщенія. Нѣтъ, я охраняю чистоту и значеніе брака, когда говорю о немъ, какъ о союзѣ двухъ равноправныхъ и равнообязанныхъ существъ, a не бросаю въ него грязью. А, чтобы обѣ стороны союза явились равноправными и равнообязанными, надо имъ, раньше брака, взвѣсить свои чувства и отношенія на великихъ вѣсахъ любви. Служеніе другъ другу есть основа счастливаго брака, a что же такое истинная любовь, какъ не готовность служенія? Гдѣ она есть, туда мы — «развиватели», какъ иронизируетъ журналистка, — и не обратимъ своихъ совѣтовъ, чѣмъ наполнить тоскливую, пустопорожнюю жизнь: тамъ жизнь полна сама по себѣ, и оттуда мы жалобъ не слышимъ и совѣтовъ нашихъ тамъ не спрашиваютъ. A вотъ изъ области брака, построеннаго лишь на половыхъ и кормежныхъ отношеніяхъ, только и слышишь, что проклятія и ламентаціи, только и видишь, что драмы, драмы, драмы. И мужчины виноваты больше женщинъ потому, что любятъ семью они меньше, чѣмъ онѣ; a заняты въ обществѣ неизмѣримо больше, чѣмъ онѣ; огромный промежутокъ между этими больше и меньше, ничѣмъ для женщины не заполненный, и есть корень антагонизма между двумя полами нашей интеллигенціи. A заполнить его — дѣло женской охоты, но мужской воли или, точнѣе выразиться, «соизволенія». Я не могу согласиться съ журналисткою и въ слѣдующемъ ея предположеніи: «не суйся между врожденнымъ здравымъ смысломъ и естественными инстинктами и потребностями женщины всевозможные непрошенные развиватели и фельетонисты, ради краснаго словца не жалѣющіе родного отца (mersi!), то рѣшеніе думы показалось бы справедливымъ каждой не совсѣмъ испорченной женщинѣ«. Это — камешекъ въ мой огородъ, потому что именно вслѣдъ за этою-то тирадою и загремѣла Іосафатова долина! Да что же такое, по мнѣнію журналистки, думскія школы, что невозможности служить въ нихъ должны чуть не радоваться всѣ не совсѣмъ испорченныя женщиіы? Знаменитый Грибоѣдовскій институтъ, что ли, гдѣ упражнялись въ развратѣ и невѣріи? Журналистка совершенно справедливо нападаетъ на сытыхъ симулянтокъ женскаго труда, играющихъ имъ съ жиру, въ ущербъ своимъ семьямъ, но дѣлаетъ дурное и совершенно фантастическое употребленіе изъ этихъ нападокъ. По ея мнѣнію, «въ думѣ кто-либо изъ отцовъ города, одаренный супругою одного изъ вышепоименованныхъ сортовъ, рѣшился, наконецъ, прекратить безобразіе (!) и сказать громко то, что каждый женатый мужчина думаетъ втихомолку: жена да сидитъ дома и смотритъ за хозяйствомъ!» Журналистка черезчуръ смѣло говоритъ за всѣхъ женатыхъ мужчинъ, — это разъ. Два: хорошъ отецъ города, котораго рисуетъ намъ воображеніе журналистки, въ качествѣ спасителя русской семьи, потрясенной зловредными фельетонистами!