Сафари для покойника - Никита Воронов

Генрикас согласился – а кто бы не согласился на его месте? И черт с ней, со внесенной платой! Пусть Полковник подавится, тем более что вкус к «человеческому сафари» у литовца пропал напрочь… Лишь бы выбраться.

– А ты кого заказал? – не удержавшись, шепнул Виноградов.

– В смысле? – переспросил мнимый покойник.

– Ну на кого охотиться собирался? Или секрет?

После некоторой заминки литовец ответил:

– Теперь-то уж чего… Личное. А, ерунда, дурость! – Он не справился было с голосом, но спохватился и перешел на шепот: – Отец… Он мать бросил, когда мне три года исполнилось, а сестренке два.

– Извини.

– Да, чего там… Сбежал в Швеции с парохода, маму таскали долго – это еще при КГБ было. Разбогател, женился на деньгах – про нас и не вспомнил. Мы втроем на девяносто в месяц жили, комната в коммуналке, – а он… сволочь!

– Ну время было…

– Другие помогали, хоть чем-то – всегда находились способы. Литва – не Россия ваша… А когда совсем можно стало, он даже не поинтересовался – где мы, как мы? Мать умерла от сердца, сестра денег заняла, поехала к нему по туристической визе – выгнал. Даже разговаривать не стал. Сестра вернулась, надо было долги отдавать, валюту… – Генрикас скрипнул зубами. – Я сидел тогда, по хулиганке. Вышел – а она уже вовсю путанит, в Интерклубе… Клайпеда – город портовый! Блядью стала, понял?

– Понял… Жива?

– Нет. На иглу села – и перебрала как-то.

Это все смахивало на дешевую мелодраму, но Владимир Александрович поверил.

– Нар-ко-ти-ки… Дурь! – помолчав, продолжил литовец. – Я после зоны вписался в хорошую тему – оружие из Польши, китайские ТТ… На Запад – металл цветной, всякий там бензин. Заработал – не так, конечно, как некоторые, но зелень появилась… Съездил в Гетеборг, полюбовался на папашу издали, кое-какую информацию подсобрал.

– Именно сам хотел? Лично?

– Да. – Об убийстве отца Генрикас говорил уверенно и без эмоций. – Я ведь еще когда сестру хоронил, поклялся… А потом с одним кентом повстречался, он на Полковника пашет уже второй год. Дальше ты знаешь.

Виноградов помолчал.

– А сейчас?

– Сейчас – не знаю, – понял Владимира Александровича собеседник. – Не знаю… Надо бы, конечно, грохнуть, но… Посмотрим!

– Ага! Если сможем…

Что-то в голосе Виноградова пареньку не понравилось.

– Ты о чем? Ты чего в виду имеешь?

– Дурак… Нас давно уже всех списали!

– Как это – списали? Как это? – вопросительно закричал он шепотом. – Ты чего?

Чувствовалось, что второй раз помирать ему не хочется. Хоть патрон из кондоровского «магнума» и оказался холостым, но ожог и пробитая кожа кровоточили до сих пор – все-таки прямо в упор выстрел, да и вообще… Кулачищи у бородатого свинцовые, вырубил – и притворяться не пришлось.

– Тебе что про нашу поездку сказано? Что Полковник объяснил? – Чувствовалось, что сейчас парень врать не станет.

– Да почти ничего. Я и спросить не успел, не до того было.

– Где мы хоть болтаемся сейчас – представляешь?

– Ну… Кавказ?

– Умница! – Чувствовалось, что парень только недавно отошел от впечатлений, связанных с несостоявшимся расстрелом, и постепенно обретает возможность трезво оценивать ситуацию. Поэтому требовать от него большего вряд ли имело смысл. – Война здесь идет, понял?

– Понял, газеты тоже читаю… – В голо

се парня неожиданно зазвучала обида. —

А ты? Вот и объясни мне, если такой умный!

– Тих-хо… Тш-ш-ш! – Виноградову показалось, что кто-то из проводников заворочался.

Все естественно, в глазах Генрикаса «инструктор» – это один из тех, кто принимает решения. А то, что Полковник не предупредил своего подчиненного о воскрешении его попутчика – что же, мало ли какие на то могут быть причины? Конспирация…

– Значит, ты думаешь, что Кондору приказано сдать тебя кому-нибудь, кто захочет возиться? Или точно определено – федералам, оппозиции?

– Нет. Сказали, что этот… позаботится…

– А почему именно с нами?

– Не знаю! – Паренек начал раздражаться. Довольно обычная реакция организма на «непонятку». Чисто детская. – Может, просто по пути? Заодно? Других-то никого не летело.

– Может быть… Все! Время придет – разберемся.

– Спокойной ночи.

Странно, но вскоре оба они уже тихо посапывали во сне…

Когда над ухом стреляют – это все равно противоестественно. Даже если заранее знать, что сейчас, в следующую секунду, некто нажмет на курок, ствол дернется и безопасная для тебя лично пуля уйдет в мишень. Или по меньшей мере в сторону этой мишени. Человеческий организм не приветствует подобные потрясения окружающей среды, и в привычных условиях ему не всегда удается достаточным образом приготовиться – и физически, и морально.

Что же тогда говорить о выстреле, прозвучавшем над ухом спящего человека? Когда мозг еще не включился, а физиологические реакции происходят на уровне мышечных сокращений? Как у дохлой лягушки, подключенной к аккумулятору.

Открываешь глаза – ничего не видишь… Барабанные перепонки свернулись и ноют, сердце колотится, слабость в желудке и мочевом пузыре.

Постепенно, не сразу, Владимир Александрович начал воспринимать окружающее.

Сначала включили изображение. Фигура первая – обхвативший живот молодой проводник: лица не разобрать, только черные волосы и край щеки, заросшей и грязной. «Кипарис» бесполезно' сползает по бедру… Целая группа, скульптурная композиция – второй проводник, что постарше, и Кондор. Бородач как раз только что выстрелил, рука с пистолетом застыла на половине пути от черноволосого… Старик вплотную уже почти уткнулся стволом своего автомата под горло…

«Калашников» был старомодным – с большим деревянным прикладом и пламягасителем, больше похожим на оттопыренную губу.

Виноградов, видевший такие реликвии отечественного оружейного производства только в школе, на уроках начальной военной подготовки, да по телевизору, когда показывали хронику освободительных войн черного континента, – так вот, Виноградов каким-то шестым чувством понял, что предохранитель у проводника не снят! И что разрядить автомат в Кондора он никак не успеет – тот убьет его раньше, из своего безразмерного «магнума»…

Он не один сообразил, что произойдет в следующую секунду: Картинка ожила.

Старик резко закинул ствол вверх и прикладом ударил Кондора по руке. Пистолет отлетел из отшибленной кисти – куда-то из поля зрения, в камни.

Кондор попытался закрыться, но опоздал. Продолжая движение, вытертое дерево приклада описало коротенькую дугу и вмялось в бородатое лицо – это был старый, военных еще времен прием, элемент рукопашного боя советской пехоты.

Незаметно вслед за картинкой появились цвет и звук.

– Х-ха! – Старик для верности решил добить падающего противника, но промахнулся.

Бородач успел перехватить автомат, дернул его на себя… Потеряв равновесие, проводник рухнул вниз, вслед за ним.

Виноградов, не сознавая еще, что делает, влекомый не разумом, а скорее животным любопытством, выпростал голову из-под теплого клапана спальника.

– Гр-р-р!.. – Теперь Кондор был наверху. Пережав левой, не пострадавшей кистью, ворот старого ватника на шее проводника, он другой шарил сзади, пытаясь нащупать кнопку на ножнах. При этом суставы его кровоточили и пальцы почти не слушались.

Тот, кто лежал сейчас снизу, почти не хрипел – извиваясь всем телом, он судорожно пытался освободиться, оторвать от себя ухватившую горло руку.

Это не удавалось – проводник был прокуренный и старый. Такой же прокуренный и старый, как его ватник… Мелькнувшее в воздухе лезвие пробило их одновременно – материю и тело. Пройдя без сопротивления сквозь брезент, утепленную подкладку, напряженные мышцы и все то теплое, трепетное, что укрывают от грубых и неделикатных воздействий ребра, нож попал прямо в сердце – и человека не стало.

Кондор вынул из трупа нож и, почти не размахиваясь, ударил еще раз – на всякий случай. Сделал он это устало, задумчиво – и потом так же задумчиво вытер лезвие о ватник.

Врут писатели! Никаких фонтанов, потоков крови… Все осталось внутри, под одеждой.

Виноградов зачем-то закрыл глаза. Потом открыл – делать вид, что спишь, было довольно глупо. Остальные тоже зашевелились: сначала поодаль доктор, а за ним – и литовец.

Но голоса пока никто не подавал.

Молчаливее всех лежали все же проводники – черноволосый, скрюченный с подогнутыми к груди ногами, и старик, запрокинувший к небу щетинистый подбородок.

Ощущение собственной беспомощности унижало. Владимир Александрович потянул, вниз патентованную «молнию» и полез наружу, из мнимой безопасности спального мешка.

– Бля, ни хрена себе! – Собственный голос сейчас Виноградову тоже не нравился.

О чем-то тревожно и коротко спросил доктор.

– Вон у него поинтересуйся, – почему-то по-русски ответил майор. И мотнул головой в сторону Кондора.