Доктор Данилов в поликлинике, или Добро пожаловать в ад! - Андрей Шляхов

— Неприятный, конечно, случай с этой вашей Шаболдиной, — начал он. — Разумеется, доказать ничего нельзя, но определенные подозрения появляются.

— Было бы желание, а подозрения не замедлят появиться, — не слишком вежливым тоном сказал Данилов.

— Имейте в виду, Владимир Александрович, что отныне выдаваемые вами больничные листы будут находиться на особом контроле, — главный врач вздохнул, словно контроль за Даниловым был ему чем-то неприятен.

— Я выдаю их по показаниям, поэтому контроль меня не волнует совершенно.

— Правильный ответ, — одобрил главный врач. — По-другому и нельзя ответить на подобное предупреждение. Но — я сказал, а вы слышали. Что же касается вашего самовольного ухода с заседания комиссии…

— Какой комиссии?

— Комиссии, созданной для разбора данного случая, — пояснил главный врач. — В составе Литвиновой, Пахомцевой и Воскресенской. Насколько мне известно, вы самовольно покинули заседание и тем самым сорвали работу комиссии. Было такое?

— Было, — подобная трактовка даниловского поступка просто умиляла его. — Покинул заседание и именно что самовольно.

— Ну, на первый раз я ограничусь устным выговором. Но в будущем прошу вас, Владимир Александрович, не допускать подобных демонстративных выходок. В вашем возрасте пора бы научиться сдерживать себя.

Данилов промолчал.

Главный врач прочел ему краткую лекцию о том, каким, по его, разумеется, мнению, должен быть идеальный сотрудник, и отпустил, сказав на прощанье:

— Но, я надеюсь, Владимир Александрович, что эти неприятности не отвратят вас от работы в нашей поликлинике. Как ваши первые шаги в физиотерапии?

«Не забывай, что это я отправил тебя на учебу, и не спеши увольняться, ведь далеко не везде берут на работу без опыта», — перевел в уме Данилов, а вслух сказал:

— Спасибо, все нормально. Я тоже надеюсь, что больше подобных вопросов ко мне не возникнет.

«Будешь доставать — конечно же уволюсь», — понял Антон Владимирович.

Выходя от главного, Данилов увидел в противоположном конце коридора Рябчикова, запиравшего дверь своего кабинета, и остановился у выхода на лестницу, чтобы подождать его.

— Привет! — обрадовался Рябчиков. — Говорят, что ты крупно отличился…

— Не столько я, сколько Пахомцева, — ответил Данилов, обмениваясь с приятелем рукопожатием. — Она устроила настоящую бурю в стакане. Вот, только что у главного врача был.

Рябчиков нажал кнопку вызова лифта.

— Ты что? — возмутился Данилов. — Какой лифт? Пешком надо ходить!

— Давай, пройдемся пару остановок, — предложил Рябчиков.

— С удовольствием, — поддержал идею Данилов. — Только о том, как я отличился, говорить не будем, а то у меня снова начнет болеть голова.

— Ты такой впечатлительный? — удивился Рябчиков. — А производишь совершенно другое впечатление.

— Нет, просто давным-давно, на вызове, меня угостили тяжелой железкой по голове. С тех пор голова моя периодически болит.

— Поболит — и перестанет, — утешил Рябчиков. — Это тебе не лучевая болезнь…

— Рудольф, я просто поражаюсь, как с твоей боязнью облучения ты вообще работаешь?! — изумился Данилов. — Я бы на твоем месте давно бы на УЗИ переучился бы.

— Я хочу на пенсию раньше, чем остальные, — улыбнулся Рябчиков. — Да и сама работа не вызывает у меня нареканий, только ее последствия.

— Тогда не зацикливайся на лучевой болезни, — посоветовал Данилов. — К чему так изводить себя? Лучше думай о чем-то приятном. О Козоровицкой, например.

Они вышли на улицу и, не торопясь, пошли к Рязанскому проспекту.

— Знаешь, а у Юлии скоро день рождения, — сказал Рябчиков.

— Вот и прекрасно! — преувеличенно бодро сказал Данилов. — Будет повод для развития отношений…

— Это как?

— Подойдешь за день раньше и спросишь, где она будет его праздновать. Скажешь, что хочешь поздравить в нерабочей обстановке.

— А она ответит: «Это ни к чему»… — вздохнул Рябчиков.

— Пораженческие настроения приводят к поражениям, — Данилов погрозил ему пальцем, — а настрой на победу — к победе. Ладно, ты со своей вечной робостью даже на приглашение напроситься не сможешь. Давай действовать проще — в день ее рождения приди с утра пораньше с огромным роскошным букетом и красивой вазой. Это и будет твой подарок. Вазу ей на стол, цветы в вазу, не забудь, кстати говоря, воды налить, чтобы до вечера не увяли, и сиди себе в кабинете, работай, лишний раз в коридор не высовывайся.

— А открытку?

— Зачем? — искренне удивился Данилов. — Кому нужна открытка? Без нее интересней. Создается видимость интриги.

— Но тогда она не узнает, от кого цветы?

— В поликлинике да не узнает?! При нашей скорости распространения информации? Тебя же с букетом увидят и гардеробщица, и дамы из регистратуры, и еще кто-нибудь из сотрудников… Да она еще на подходе будет знать, что ты устроил ей праздничную икебану. Короче — работай себе и жди, пока она не придет к тебе, чтобы сказать спасибо. Козоровицкая — девочка воспитанная, она обязательно поблагодарит. Вот тут-то и действуй. На фоне позитивного настроения.

— На словах все выглядит замечательно…

— А на самом деле выйдет еще лучше! — заверил Данилов. — От робких вздохов и туманных намеков пора переходить к делу. Ты знаешь, чем, с женской точки зрения, плохо твое поведение? Тем, что ты делаешь какие-то авансы, подводишь к определенной черте и останавливаешься… Улавливаешь?

— Ты хочешь сказать, что у Юлии создается впечатление обо мне, как о несерьезном человеке?

— Нет, у нее создается впечатление, что ты вынуждаешь ее первой проявить инициативу. Вряд ли это ей нравится.

— Наоборот — я предоставляю ей свободу выбора! — вымещая досаду, Рябчиков пнул кусок льда, лежавший у него на пути, да так удачно, что тот отскочил прямо под ноги девушке, идущей им навстречу.

Не останавливаясь, девушка повертела у виска указательным пальцем.

— Неплохой способ знакомиться, — одобрил Данилов. — Только ты не путай свободу выбора с последовательностью собственных действий. Сказавший «а» должен говорить и «б». Это логично. Не намекай, что ты бы вот чего-то там того, а просто подойди и пригласи в какой-нибудь клуб, что ли… Если, конечно, тебе нужны отношения, а не пэ дэ о.

— Что такое пэ дэ о?

— Платоническое дистанционное обожание, иначе говоря — синдром Петрарки.

— Не слышал о таком синдроме.

— Я придумал его на четвертом курсе, — серьезно сказал Данилов. — Захотелось внести хоть какой-то вклад в науку. Только вот монографию все никак не соберусь написать…

Глава четырнадцатая

Елки с палками, или В гуще «дворцовых» интриг

— Умирать не страшно, — сказал четверокурснику Загеройскому один из больных. — Страшно сознавать, что чего-то хорошего больше никогда уже в твоей жизни не будет.

Это откровение навсегда врезалось в память Антона Владимировича.

Удаляя с сайтов знакомств свои анкеты, Антон Владимирович действовал решительно, думая только о том, что всю эту «любовную петрушку» пора рвать с корнем. Довольно, побаловался и будет! Сколько ни ищи, как при этом ни изощряйся, а все равно нападешь на очередную расчетливую хищницу, до знакомства искусно прикидывающуюся белой ромашкой. О какой романтике может идти речь? Я вас умоляю — только о деньгах.

«Самодостаточная и полностью обеспеченная львица ищет ласкового друга для совместных любований звездным небом. Где ты, мой пупсик?..»

«Женщина, недавно перешагнувшая порог тридцатилетия, жаждет обрести любовь, не отягощенную материальными расчетами…»

«Приди возьми меня, я вся дрожу, а я тебя любовью награжу!..»

«Где ты, мой принц? Или ты уже не веришь в любовь? Я верну тебя к жизни! Скорее напиши мне!»

«Верю! Надеюсь! Люблю! Доказательства при встрече. Знойная женщина — не мечта, а реальность. Жду письма! Целую во все сладенькие местечки!..»

— Курвы! — выругался Антон Владимирович, зачищая историю своих блужданий по Сети.

Отец Антона Владимировича происходил из семьи обрусевших поляков. Языка предков он не знал, но отдельные польские слова и выражения употреблял довольно часто.

Пока Антон Владимирович был занят, тоска с печалью гуляли где-то в стороне и к нему не лезли, но стоило только ему выключить компьютер, как накинулись и так взяли в оборот, что хоть плачь. Жалость к себе — это такое чувство, от которого хочешь не хочешь, а заплачешь.

«Жизнь не удалась», — думал Антон Владимирович, с отвращением обводя глазами свой кабинет.

Разве о таком завершении карьеры мечтал он когда-то, сдавая вступительные экзамены в медицинский институт? Тогда он видел себя профессором, заведующим кафедрой, научным светилой, не вылезающим с зарубежных симпозиумов и конференций… Мечты, мечты… В конце четвертого курса студент Загеройский словил сразу три «банана», то есть двойки. По оперативной хирургии и топографической анатомии, по общей гигиене и по кожно-венерическим болезням. Слишком уж весело провел он тот год, а особенно — вторую его половину. На посещение занятий время находилось (все равно ведь в мединститутах заставляют отрабатывать каждый пропуск), а на то, чтобы дома открыть учебник — нет.