Древо жизни. Книга 3 - Владимир Кузьменко

Со временем он восстановил все события, происшедшие с ним «во сне», и постепенно укрепилось убеждение, что это был не сон, а действие неведомых ему сил, могущественных и добрых. Вместе со своим другом и бывшим начальником он получил чрезвычайно важную для людей информацию от старших братьев по разуму и вместе с этой информацией – замечательное свойство видеть суть вещей. Увлечённый проектом создания асимметричных кристаллов для сверхсложной интеллектуальной системы, Эл поначалу забыл о втором даре, полученном на дальней планете. После побега из лагеря этот дар снова вернулся к нему и развился до очень высокой степени. Он находил неведомые ему раньше лекарственные растения, видел сквозь землю и камни. Это он обнаружил богатейшую золотую жилу, ему стали послушны дикие лесные звери, в лесу он безошибочно находил поляны, полные грибов. Он видел их внутренним зрением, не доходя ещё до самой поляны, скрытой от него чащей леса.

Эл слышал мысли людей и научил этому сначала Дона, потом Молли и Лоо, затем – своих детей. Он мог бы быть сказочно богатым, мог стать великим лекарем, так как знал, что и чем лечить. Но он не стал им. Он стал врачевателем, как он говорил сам себе, врачевателем язв, поразивших общество. Так ему, во всяком случае, казалось. Прав он был или неправ, не нам об этом судить.

Изгой, скрывающийся от закона, он считал, что самое главное – разорвать опутавшую страну паутину преступной мафии, и он рвал её сам, где представлялось возможным, рассчитывая, что разрывы, производимые им, приведут к тому, что порвётся вся паутина. «Тогда, – думал Эл, – может быть, настанет час передать человечеству великий дар старших космических братьев». Он много для этого сделал. Нити рвались, и раскрытая им цепочка вела к тем, кто стоял во главе преступного мира. «Если столичный уголовный розыск воспользуется той информацией, которую передаю ему я, то дальше дело пойдёт быстрее». Он не считал, как Дон, что общество прогнило насквозь и ему ничего не поможет. Он верил… И не только верил, но и видел и ощущал, что в обществе пробуждаются новые молодые силы, несущие в себе добро и справедливость. Хотя временами ему казалось, что Дон прав, и тогда страшная тоска охватывала его всего без остатка. В эти минуты он начинал думать, что все, что он делает, – все это лишнее, бесполезное, наивное, а может быть, как утверждал его друг, вредное. Может быть, действительно Дон прав, и все это не что иное, как борьба за власть между старой и новой, зарождающейся мафией? Может быть, следует ждать, когда вся эта система сама развалится…

Сюда, в этот южный знойный город, он отправился скорее по инерции, осуществляя давно задуманный план, нежели с уверенностью в необходимости проводимой акции. Эл вдруг засомневался. К сомнению примешивалось необъяснимое чувство беспокойства. Собственно, он все или почти все знал о Рашкуне, так звали фактического правителя этого региона, кроме одного – где хранит тот наворованные и награбленные сокровища. Знать это необходимо, так как простое описание «подвигов» потомка могущественного хана мигов, как Рашкун сам себя называл, не подтверждённое материальными доказательствами, могло оказаться холостым выстрелом. В папке с делом Рашкуна, которая осталась на хранении у Лоо, были описаны убийства, поборы и взятки, подземная тюрьма с камерами пыток, перегон за рубеж многотысячных стад скота, похищение прямо на улице среди белого дня девушек, и так далее, и тому подобное. Все жители региона знали об этом, но молчали, подавленные страхом. Те же, кто позволял себе лишнее, бесследно исчезали. Вздутые тела без документов вылавливали недели спустя в реке или в коллекторах канализации. Милиция составляла протокол с версией убийства с целью ограбления. Но даже кончика ниточки, ведущей к убийцам, никогда не удавалось схватить.

Все приезжающие в регион подвергались тщательной проверке: кто, куда, зачем? Официальных журналистов и проверяющие комиссии встречали торжественно. Везли на стройки, на поля, затем в охотничьи домики на обильное угощение, и не только…

За другими же устанавливалась тщательная слежка. Их повсюду сопровождали соглядатаи. Вещи их в гостиницах обыскивались. И если что, то ай-ай-ай! Какое несчастье! Пропал в горах или погиб в автокатастрофе… зачем так быстро ездил!

В арсенале было и другое. Человека хватали на улице, заводили в милицейское отделение, били, сильно били… затем составляли протокол о пьянстве и хулиганстве в общественных местах. Тут же находились свидетели. В лучшем случае все кончалось представлением на работу несчастного и соответствующими административными санкциями. Часто же местный суд давал «преступнику» два или три года за злостное хулиганство и сопротивление милиции при исполнении ею служебных обязанностей. Мало кто возвращался домой. Родственники получали акт медицинского освидетельствования о смерти в результате острого кишечного расстройства.

Эл решил ничего не менять в своей методике: он – археолог, разыскивает клады древних мигов. Естественно, он работает за свой страх и риск и не собирается отдавать находки государству. Двадцать пять процентов – это слишком мало. Пятьдесят – другое дело. Тем более, что древние высокохудожественные произведения государство забирало себе по цене лома. Следовательно, он получит не двадцать пять, а только три – пять процентов их истинной стоимости. Конечно, ему нужна помощь. Без неё он ничего не сможет сделать. Итак, пятьдесят на пятьдесят?

Обычно, при упоминании о кладах у высокопоставленных ворюг возникали мысленные ассоциации о собственных, запрятанных в тайниках ценностях. Этого было достаточно для Эла. В тех случаях, когда он приказывал себе запомнить, его память была подобна компьютеру.

Эл вначале спрашивал себя: «Зачем этим высокопоставленным людям столько богатства в стране, где частнопредпринимательская деятельность запрещена законом?» И вскоре понял, что ни один из них не верит в прочность установленного строя. Более того, они все ненавидели его, как только можно ненавидеть. Ненавидели потому, что вынуждены прятать свои богатства, притворяться идейными борцами за социальную справедливость, саму идею которой они презирали. Каждый из них сознавал непрочность своего положения, жил в постоянном страхе, и этот страх ещё больше усиливал их ненависть к существующим порядкам, хотя именно эти порядки, пусть извращённые, но именно они выбросили их наверх, позволили накопить богатства. И вот когда эти богатства были накоплены, каждый из них желал скорейшей замены существующего строя другим, при котором можно было бы, не боясь, в открытую пользоваться всем тем, что дала им судьба.

И не только желали, но исподтишка старались так или иначе побольше навредить хозяйству страны. Они брали невыполнимые обязательства, зная, что срыв плана в одной отрасли неизбежно приведёт к срыву в другой, к хозяйственной неразберихе. Планировали вырубку лесов в размерах, превышающих способности транспорта вывезти срубленный лес; предприятию, которому как воздух необходимо техническое перевооружение, они спускали сверху завышенные планы, обрекая его на техническую отсталость. Создавали дефицит того, что было нужно людям и хозяйству, и путём планирования заставляли выпускать те товары, которые не пользовались спросом и вообще не нужны были хозяйству страны. Вершиной их изобретательности стало введение центрального распределения сырья и строительных материалов. В результате деньги, отпускаемые предприятиям, потеряли цену и своё главное свойство мерила человеческого труда.

И тем не менее страна продолжала жить. Она, правда, жила за счёт истощения своих недр, за счёт гибели лесов, то есть жила за счёт обкрадывания будущих поколений.

«Когда же наступит великое прозрение? – думал Эл. – Стрелка секундомера Истории отсчитывает секунды. Сколько их осталось? Только бы не пересечь красную черту, а то начнётся агония… Если это произойдёт, человечество будет надолго отброшено назад, ибо люди не возвращаются к идее, которая скомпрометирована. И в то же время, – спрашивал он себя, – почему та высокоразвитая цивилизация решила все-таки вступить с нами в контакт и своей подсказкой дать возможность перейти на новый виток развития? Ведь не может быть, чтобы, располагая средствами мгновенно перенести мою психоиндивидуальность за многие сотни световых лет и возвратить её на место, они не знали всего того, что творится на нашей планете. И тем не менее они остановили свой выбор на нас. Что из этого следует? Следует то, что они нас посчитали здоровой цивилизацией, способной принять дар и употребить его в целях добра, а не зла. Следовательно, не все потеряно, и за это непотерянное надо бороться. Значит, это не крах, а кризис. Кризис, который может закончиться выздоровлением, но может и крахом. Крахом, если мы, люди, будем сидеть сложа руки… Следовательно, каждый, у кого сохранились хоть крохи общечеловеческой морали, должен действовать сообразно своим возможностям и способностям. Иначе конец».