Братья - Чен Да

— Достаточно.

— Я возьму с тебя слово за это. Поэтому он запер девушку, а ей это не нравится. Он бьет ее и угрожает выдать замуж на законных основаниях за своего полоумного сына, имея на руках соответствующие бумаги, выписанные этим пронырой, преподавателем из вашей школы.

— Это бесчеловечно.

— Я бы тоже так сказала. Но на самом деле все несколько сложнее. Толстый человек думает, что оказывает девушке услугу, заботясь о ее незаконнорожденном сыне. Это была своего рода сделка, некая договоренность. Иначе бы маленький мальчик умер. — Она снова подвигала своим ртом, жуя воздух, и ее шея со всей свисающей плотью задвигалась, как у индейки.

— У Суми есть сын?

— Да, ее где-то изнасиловали, и она забеременела. Они все хотели, чтобы она убила ребенка, но девушка отказалась сделать аборт и спряталась в горах. Поэтому толстый человек сказал ей, что будет растить ее незаконнорожденного ребенка, а она — заботиться о его сыне, и, конечно, ничего не говорил о браке.

— Как вся деревня может принимать это?

— Они живут, и только и хотят, чтобы это не случилось с ними. У них разные дороги. Особенно потому, что у толстого человека есть рыболовецкая фирма и он нанимает на работу людей из города. Он каждый день следит за девушкой. Не думаю, что она сможет и дальше украдкой бегать в школу. А сельские жители боятся его, потому что он одалживает им деньги. И если они говорят что-нибудь, что ему не нравится, он прекращает отношения с ними.

— Откуда вы так много знаете?

— Я живу и я дышу. Сплетни поддерживают во мне жизнь. Посмотри на меня, мне девяносто, а я все еще не умерла. Богине смерти я пока не нужна, но мой день настанет, я уверена. — Старуха улыбнулась, и ее лицо стало похоже на связку сморщенных палок, глаза исчезли, и я видел только ее ноздри и индюшечью шею.

— Пожалуйста, скажите мне, в каком доме живет Суми?

— Никто не пройдет мимо него. Красная крыша с каменными стенами.

Спотыкаясь, я пошел домой. На сердце стало тяжело от трагедии Суми. Мне было грустно из-за нее. Хотя даже печаль не могла послужить началом рассказа о моем горе. Как у такой красивой девушки могла быть такая нелепая феодальная судьба? Но еще больше меня потрясло, что внешне деревня казалась такой спокойной, и, казалось, никого не волновало или никто не замечал, что внутри творится что-то неладное. С каждым днем миф о Суми проникал в мое сознание все глубже и глубже.

Суми. Я с нежностью произносил ее имя ветру, дующему с моря. Суми! Что я чувствую к тебе — смесь миллионов маленьких чувств. Суми, бедная девочка.

Тем вечером, оказавшись один в своей комнате и слушая волны, я схватил ручку, достал лист белой бумаги и сочинил стихотворение:

Оно получилось совершенно неправильным с точки зрения ритма, звука и размера. Дедушка наверняка разорвал бы его в клочки, обозвав бессвязным потоком сознания. Но стихотворение успокоило меня. Я расслабился от такого выражения своих чувств, и с моего сердца свалился тяжкий груз. Я решил, что завтра буду ждать ее у дороги и передам это стихотворение. Если она не появится, то я приду послезавтра или послепослезавтра. Солнце могло зайти за горизонт, а море навечно успокоиться, но я решительно настроился передать этот кусочек неотредактированного текста, чтобы открыть ей свое сердце и рассказать о своей надежде.

Ректор Кун занимался со мной один на один, как будто я был единственным учеником, чтобы сразиться за трофей: место в университете. Он написал в округ и попросил прислать ему подготовительные материалы и руководство по самым важным национальным экзаменам для поступления в университет. Мои успехи заставляли Куна бурно реагировать на все. Его больная нога раскачивалась немного больше, чем прежде. Иногда он забывал, что был монахом, и ругался подобно рыбаку, хваля мои усилия.

Однажды, после того как все остальные ученики ушли из класса, ректор Кун сказал мне:

— Я зарегистрировал две фамилии из нашей школы для участия в ежегодных вступительных экзаменах в университет. Вот подтверждение. — В его глазах читалось волнение, а больная нога беспокойно двигалась. Он помахал листом бумаги от экзаменационного комитета.

— Один из них — я. А второй? — спросил я.

— Суми Во.

— Но я не видел ее в течение нескольких недель. Как вам удалось зарегистрировать ее?

— Я навещу ее и поговорю с толстым Ченом, — сказал Кун.

— Это прекрасная идея. — Мой пульс участился. Ректор Кун удивил меня. Он не только жил и дышал, но еще и заботился о других. Но осмелится ли он?

— Разве вы не боитесь толстого Чена?

— Не забывай, я — глава деревенского комитета.

— Это не много значит в наши дни, не так ли?

— Ну, кое-что все-таки значит, например, когда толстяку нужно поставить официальную печать на его бумагах, чтобы вести дела за пределами округа. У нас все еще коммунистическое государство. — Я никогда не видел Куна таким оживленным.

— Могу я пойти вместе с вами?

Кун обдумал мою просьбу, затем кивнул:

— Почему нет? Давай сходим сейчас.

Я положил свои книги в сумку, вскочил на ноги и последовал за калекой вниз по узкой дорожке, ведущей в деревню. Стихотворение я вложил между страницами словаря по английскому языку. Дом под красной крышей, символ моего желания и воздержания, теперь должен был распахнуть свою неприступную дверь, потому что так пожелал глава комитета деревни. Я размышлял о своей удаче и не мог не улыбаться, глядя на две тени, которые мы отбрасывали на дорогу — мою, прямую и высокую, и Куна, раскачивающуюся в уверенном и целеустремленном ритме. Пыль танцевала под его ногами, слегка подпрыгивая от его походки.

Дом толстого Чена был сложен из крепкого серого камня с беловато-зеленым фронтоном. Красная крыша напоминала переливающуюся рыбью чешую. Дом был двухэтажным и крепко прижимался к склону, как морская черепаха, цепляющаяся за землю. Ничто, даже самый жестокий тайфун, не могло снять эту раковину со склона. Дальновидный хозяин посадил вокруг дома широколистые деревья, чтобы они защищали строение от ветра. Вход, обрамленный редчайшим зеленым камнем, был сделан из самой лучшей выдержанной древесины, разрезанной по направлению ее волокон.

Кун постучал в дверь. Из маленькой конуры у подножия двери появился пес. Два огромных шара, качавшиеся у него между ног, указывали на то, что он был в деревне «первым парнем», а остальные собачки женского пола являлись всего лишь его непритязательными любовницами. Пес был похож на своего владельца. Толстый, богатый, хорошо откормленный, он являлся полной противоположностью диким собакам, которые гонялись за крабами и рыбой на берегу или змеями на улице. Пес лениво поглядывал на нас, как будто мы были всего лишь очередными заемщиками денег, бедными несчастными рыбаками из города, которых ему приходилось часто прогонять из владений. «Уходите отсюда, я иду спать», — казалось, говорил он.

— Есть кто-нибудь? — спросил Кун.

Пес начал рычать, очевидно, рассердившись, что мы решили нарушить протокол. Он закатил свои цепкие глаза — вероятно, таким образом пес заставлял женских особей припадать к земле в знак повиновения.

Я сделал два шага назад, но Кун остался на прежнем месте и снова прокричал:

— Есть кто-нибудь? — Голос его, казалось, вызывал недовольство у животного, поэтому пес ринулся на него. Но Кун вдруг плюнул, сел на корточки и очертил полукруг своей больной ногой, поднимая облако пыли, что заставило собаку чихнуть и прикрыть лапами свою пыльную морду.

Женский голос ответил из-за закрытой двери: