Братья - Чен Да

— И это стоит денег?

— Схватываете на лету.

Я задумался.

— Вы получите десять тысяч юаней, если я сегодня выйду отсюда с банковским чеком.

— Двадцать, — сказала она.

— Пятнадцать. Мне еще предстоит долгий путь до дома.

— Договорились.

Она протянула мне руку, но я не ответил на ее жест. Несмотря на это, она стиснула мою руку:

— Лена Цай. Кстати, кто ваш дедушка?

— Сначала оформите чек.

Она позвала служащего, вручила ему увесистую кипу облигаций.

Когда тот вернулся, очевидно, пересчитав их, Лена с довольным выражением лица оформила два чека — на пятнадцать и на девятьсот восемьдесят пять тысяч юаней.

— Моя доля показалась вам слишком большой? — спросила она.

— За полчаса получить столько, сколько учитель зарабатывает за всю жизнь? Что за вопрос?

— Если бы не я, то тебе пришлось бы иметь дело с этими свиньями полицейскими, так что не торопись выказывать свой скепсис. А теперь будь хорошим мальчиком и расскажи мне, кто твой дедушка. Я просто умираю от любопытства.

— Ху Лон.

— Бывший управляющий Банка Китая?

Я выбежал из центрального входа и взобрался на свой велосипед, уже будучи миллионером. Морской ветер переменился и снова настойчиво дул мне в лицо по дороге домой. В конце концов велосипед все же не выдержал моего веса, и переднее колесо погнулось, когда я проехал по особенно неровному участку дороги. Я выбросил его в море на корм рыбам. Весело насвистывая, я быстро добрался до дома. По дороге я заскочил к деревенскому почтальону, купил плотный конверт, положил в него чек и попросил доставить его ко мне домой на следующий день, не раскрывая личности отправителя. Чтобы почтальон не забыл об этом, я вручил ему купюру в десять юаней, отчего тот заулыбался во весь рот. Еще бы — за день получить месячное жалованье.

Я застал свою семью за обеденным столом. Все сидели с угрюмыми лицами. К еде никто даже не притронулся. В тихом пренебрежении были оставлены: макрель копченая с имбирем и обложенная чесноком; суп с рыбными фрикадельками, приготовленными из свежего улова; и клейкий рис, приправленный местными специями.

Дедушка молчаливо пыхтел своей старой трубкой, которую вырезал из ствола дерева, выросшего под водой (считалось, что из-за этого дым становился более мягким). Отец читал потрепанный документ желтого цвета, исписанный красными чернилами с еще виднеющейся официальной печатью. Мать уныло ковырялась в тарелке, явно чувствуя себя неуютно в повисшей тишине.

— В чем дело? — спросил я.

— Где ты был?

— Выполнял поручение господина Куна.

— Похоже, нам скоро придется покинуть этот дом, — сказал дедушка. Голос его наполнился печалью. — Сегодня утром я ходил к толстяку разговаривать по поводу того, чтобы заложить наш дом.

— И что?

— Толстяк соблаговолил выслушать меня и даже сказал, что эта мысль ему по душе. Но днем он пришел и сообщил, что в секретариате комитета партии, в отделе недвижимости, был обнаружен некий документ. В нем ясно написано, что этот дом переходит в собственность бедного фермера. Эта бумага датирована тысяча девятьсот сорок девятым годом, когда Народная армия заняла деревню.

— Но он же всегда принадлежал нашей семье! — воскликнул я. — К тому же новая политика реформ состоит в том, чтобы возвращать собственность первоначальным владельцам, то есть нам. Коммунистический передел аннулируется.

— Только вот толстяк сказал, что он, как местный глава партии, эту политику не одобряет. Таких прецедентов еще не было, и он не собирается идти нам навстречу. Не пойму, почему он так повел себя, как будто кто-то настроил его против нас лично, — озадаченно сказал дедушка.

Наверняка это была месть, которую навлек на семью не кто иной, как я. Вот чем все обернулось.

— Нам может понадобиться хороший адвокат, — вмешалась мать.

— Нет, давайте лучше я сначала поговорю с ректором Куном, вдруг он сможет помочь, — сказал я. После обеда я направился прямиком к нему.

Кун жил в домике с видом на море. Он и его сын приветствовали меня у двери.

— Что привело тебя к нам, Тан?

— Я хотел расплатиться за велосипед. Он упал с утеса и сейчас покоится на дне морском. Вот, возьмите. — С этими словами я протянул учителю свернутую купюру в сто юаней. Кун решительным жестом дал понять, что это лишнее.

— Однажды я нашел этот велосипед на пляже, в полосе прибоя. Из моря он явился, в море же и канул. Там ему и место. Пожалуйста, убери деньги.

— Нет, я настаиваю. Я сбросил его с утеса.

— И правильно сделал. А теперь скажи, почему ты явился сюда, вместо того чтобы заниматься? Присаживайся.

Мы уселись на небольшие табуретки вокруг каменного стола.

И я поведал ему свою историю. Он сказал только:

— Я все улажу. — И затем добавил, недовольно крякнув: — Просто подожди.

На следующий день моя семья узнала две новости, и все снова заулыбались. Дедушка Лон получил конверт с чеком на девятьсот восемьдесят пять тысяч юаней. В приложенном письме сообщалось, что эти деньги переслал пожелавший остаться неизвестным банковский партнер. Дедушка бегал по дому и приплясывал от радости так, будто напился до беспамятства. Вторая новость явилась в виде официального правительственного документа, заверенного печатью, который в середине дня принес в наш дом ректор Кун. Документ гласил, что владельцы всех домов, переданных в собственность бедным фермерам, должны получить их обратно. Подписал его сам господин Кун. Никто в деревне и не подозревал, что он оформил бумагу задним числом и подложил копию в кабинет местного главы партии прошлой ночью. А потом выбросил хранившийся у него дубликат ключа в море, уничтожив единственную улику.

Несколько дней у меня не было никакой возможности увидеть Суми. Я не находил себе места от тревоги, а напуганный толстый человек вовсе не собирался раскаиваться. Прошел даже слух, что Чен сделал Суми своей младшей женой, чтобы она родила ему наследника. Деревня волновалась, но никто ничего не предпринимал. Я понимал, что вскоре вся история порастет мхом и в лучшем случае о ней будут вспоминать, как о прошлогоднем снеге. Если бы это происходило в городе, беременной Суми не поздоровилось бы: законная жена выдернула бы плод из ее утробы голыми руками. За глаза потомка прозовут сынком, хотя Чен будет говорить всем, что это его внук. С его настойчивостью родословная точно пострадает. К Суми будут относиться как к предмету домашнего обихода непонятного назначения, и всю жизнь ее будут сопровождать пристальные взгляды, перешептывания за спиной и прозвище «спаленка», чтобы отличить от законной первой жены — настоящей «спальни».

Я не выдержал и помчался к учителю Куну.

— Неужели закон это допускает?

Учитель понял, о чем я спрашиваю, и покачал бритой головой.

— Закон этого не позволяет, но есть традиция.

— Ужасная традиция. Я хочу помочь ей получить образование. Я точно знаю, что если она отлично сдаст экзамены, то согласно новой политике государства ей никто не может помешать учиться. И если Чен вздумает перечить, то власти вмешаются и вернут ее в университет. Это единственный для нее шанс — спасти себя и сынишку и покинуть дом с красной крышей.

— В этом есть смысл. Новая политика страны как раз делает ставку на молодые таланты. Но Суми столько пропустила, и у нее совсем нет времени для занятий.

— Если мы достанем ей учебники, остальное будет зависеть от нее.

— Да, ей понравится эта идея. Она одна из самых одаренных девушек, которых я когда-либо встречал в жизни. Ей не место в доме у толстого человека и его толстой жены.

— Как бы мне с ней поговорить?

— Весь день она сидит взаперти. На закате ее выпускают в сад, но только на час.

В тот вечер, прихватив стопку учебников, я притаился под пушистой сосной. В сгущающихся сумерках я увидел в саду тонкий силуэт девушки с бамбуковой корзиной в руке: склонившись над грядками, она собирала побеги черемши и других трав, отряхивая стебли от земли, прежде чем уложить в емкость.