Знойная параллель - Валентин Рыбин

— Готова. Давно уже, — отвечает та.

— Ну, вот и молодец. Идем...

Чары говорит что-то по-туркменски матери. Биби-джемал согласно кивает. Я, конечно, понимаю, о чем речь. Речь о том, чтобы обед был праздничный. Садимся в машину. Я беру малышку на руки.

— Мы отдадим тебе ту, третью комнату, у которой окна во двор. Это самая тихая комната, — заговорил снова Чары.

— Чары, ты не беспокойся. В ЦК комсомола позаботились и мне выделили отдельный номер в гостинице.

— Что?! — кричит он возмущенно. — В гостинице?! И это говорит мой лучший друг?

— Чары, дорогой, ты не понял... Я взял номер в гостинице, но я буду все время у тебя. И потом, может такое случиться, что мне придется беседовать со многими людьми. Не поведу же я всех сюда!

Чары постепенно сдается, но не совсем, и вздыхает огорченно:

— Не знаю, что скажет мама.

— Не надо ей ничего говорить. Я буду жить у вас. И только когда потребуется, буду заходить в гостиницу...

Заходим в райком комсомола. У Чары свой кабинет. Тотчас он начинает вызывать сотрудников. Каждому дает задание. Немного спустя, освобождается:

— Ну вот, теперь я целиком в твоем распоряжении. Говори, куда везти?

— Чары-джан, я еще даже не продумал, как мне построить свою собкоровскую работу. Я думаю, прежде чем ехать на трассу канала, надо ознакомиться с Мары.

— А как же иначе? — соглашается он. — Здесь в Мары все руководство Каракумского канала: и трест и дирекция. Калижнюк здесь, Аманов здесь. Да и рабочие многие в Мары живут. В Захмет на поезде ездят. Туда часа полтора езды.

— Слушай, — прошу я. — Давай-ка, свози меня к месту расстрела Полторацкого. Помнишь, еще в полку я тебе рассказывал о том, что отец его знал.

— Помню, конечно...

Едем по улице Полторацкого. Это центральная улица. Чары знакомит меня:

— Это дом партпросвещения, это редакции газет, вот типография.

Мы переезжаем мост, железную дорогу, мчимся мимо городского парка. Впереди какая-то церковь внушительных размеров. Левее — кирпичное здание с мемориальной доской.

— В восемнадцатом здесь был телеграф. В этом здании эсеры и белогвардейцы схватили Полторацкого, — объясняет Чары.

— Вот, оказывается, где! — вспоминаю отцовские записи. — А где было расположение социалистической роты?

— Это там, в старой крепости, — показывает рукой Чары. — Там сейчас ничего нет.

Выезжаем за город. Вдоль шоссе тянутся пустыри, поросшие верблюжьей колючкой. В отдалении маячат стрелы экскаваторов.

— Это один из участков канала, — поясняет Чары. — Канал кусками роют. Друг другу навстречу идут. Таких участков много. Вообще-то их пикетами еще называют. Потом сам разберешься. А памятник — вот.

Выходим из машины. Перед нами белый обелиск с фотографией комиссара. Надпись на камне гласит, что здесь в ночь на 22 июля 1918 года он был расстрелян эсерами и белогвардейцами.

Чары смотрит вокруг и словно смущается, что обелиск посреди пустырей:

— Вода придет — мы озеленим эти места.

У подножия памятника лежат венки и букеты цветов. 22-го была годовщина, видно побывало здесь немало народу. Мы молча рассматриваем фотографию. Полторацкий на ней молод и сосредоточен. Ему было столько же, сколько нам сейчас.

Сев в машину, возвращаемся в город.

— У памятника Полторацкому мы принимаем ребят в пионеры, а пионеров — в комсомол. Одним словом, неразрывная связь революционных традиций, — продолжает объяснение Чары. Шоферу он подсказывает: — Вези в «Каракумстрой».

Трест «Каракумстрой» размещен на углу «Замановской» в старинном двухэтажном доме, рядом с парком. Промежуток между домом н парком весь заполнен приезжим людом. Мужчины, женщины с постелями и чемоданами сидят в холодке под деревьями. Одни едят, другие пьют кислое марыйское пиво, третьи спят, прикрыв лицо газетой. В коридоре треста тоже полно народа. И на широких деревянных айванах обоих этажей бесконечная сутолока. Трудно разобраться — кто чем занят. Но именно этот стихийный беспорядок и порождает мысль, что народ стремится к чему-то большому. К большим делам! К суровым условиям! К большим заработкам!

У Калижнюка совещание. Съехались инженеры; решают вопросы трудоустройства. Входим в огромный кабинет, переполненный прорабами. Дым висит коромыслом. Разговор об отправке людей на пикеты, походном жилье, питании и водоснабжении, о ремонте техники. Особенно неистовствует высокий мужик в кепке. Он даже не снял ее. И руки «в боки». И ноги расставил.

— Чего вы мне всякого жулья напихали?! — кричит. - Что я с ними сделаю? Да еще в самом центре пустыни! Переводи, Семен, куда-нибудь в другое место. Или вообще сбегу опять на Дон!

— Катись, — спокойно выговаривает Калижнюк. — Катись к чертовой матери!.. На все четыре стороны! То же мне, Стенька Разин. На Дон он сбежит... Ковус! — кричит Калижнюк. — Где ты?

— Здесь я, дядя Семен.

— Принимай Кельтебеден!

— Да вы что, товарищ управляющий?!

— Не бойся. Твоя земля тебя сбережет, не сгинешь. А людей ты не боишься Словом, принимай Кельтебеден.

— Что за Кельтебеден? — тихонько спрашиваю у Чары.

— Это в самом центре Каракумов. Барханные пески, до тридцати метров. Целые горы. Туда в основном шабашники едут, вот Куколь и боится. Оттуда до ближайшего селения больше ста километров...

Калижнюк обратил на нас внимание:

— С чем пожаловал, комсомол? Сказать что-то хотите, Аннаев?

— Нет пока. Знакомлю вот товарища...

— Долго раскачиваетесь. Совещание провели, клич бросили: канал — стройка молодежи, а проку пока нет.

— Раз клич бросили, значит будет, — спокойно отозвался Чары.

— Спасибо, утешил. Ладно, продолжим совещание...

Приходим к нему примерно через час, когда люди покинули кабинет. Остался лишь Ковус. Растерянный и недовольный, он стоит у стола управляющего и молит:

— Ну почему я должен туда ехать? Пошлите другого. Разве других нет?

— Нет. Таких, как ты, нет.

— Бойко пошлите. Он самый опытный.

— Бойко в Керки, на Пионерном участке останется. Думаешь, там легче?

— Никто не говорит, что там легче, — понемногу сдается Ковус.

— Ну, ладно, ладно, — окончательно урезонивает его Калижнюк. — Вот хлопцы из комсомола, послушают, как хныкаешь, да и напишут в газетку.

— Этих хлопцев к нам бы, туда! — неожиданно сердито отзывается Ковус. — Я бы вручил им в зубы технику, пусть бы утюжили Каракумы.

— Не дано, не дано! Профессия не позволяет! — шутливо перевожу я разговор на легкий тон.— Но что касается самого участка, я бы с удовольствием отправился туда.

— Пожалуйста, — произносит уступчиво Ковус. — Хоть сейчас.

— Ладно, поговорили! — Калижнюк властно кладет руку на стол. — Мне надо в обком. Что у вас, Аннаев?

— Хотели в общих чертах ознакомиться, что уже делается на трассе?

— А ты что? Сам не знаешь?

— Сравнили, — ухмыляется Чары. — Вы — совсем иное дело. У вас и карта вот, и точные данные.

— Ладно, Ковус обо всем расскажет. Мне некогда. Сумеешь, Ковус?

— Ай, чего тут уметь!

Калижнюк берет с вешалки шляпу и выскакивает из кабинета. Мы чувствуем себя сразу свободнее. Да и прораб этот, Ковус, подкупает меня своей непосредственностью. Сразу видно, что он открытой души малый, хотя и горяч.

— Ну, чего вам, говорите конкретно! — берет он указку и подходит к Генеральной карте канала. Она — во всю стену. И канал по ней вьется голубой лентой.

— Общие данные мне известны, — говорю я. — Забор воды из Амударьи будет осуществляться тремя рукавами?

— Мы их называем «головами», — поправляет Ковус. — А вообще-то даже звучит: Головное сооружение — три рукава.

— Канал протянется, — продолжаю я, — по тридцать восьмой параллели от Амударьи до Каспия и обводнит сотни тысяч новых гектаров земли. Хлопчатник, сады, бахчи и так далее.

— Все правильно, — соглашается Ковус. — Только, чтобы все это было, надо создать десятка два гидроузлов, несколько крупных водохранилищ, не менее десяти целинных совхозов, рыбозаводы, птицефермы и так далее. А если выражаться со знанием дела, то это значит... Надо заселить весь искусственный оазис в зоне новой Каракум-реки, протяженность которой будет равна

1400 километрам. Таким образом, если на каждый квадратный километр мы поселим только одного человека, и то потребуется 1400 человек. Но такого не бывает Потребуются тысячи людей. И не просто людей, а специалистов сельского хозяйства, причем самых разных направлений. Вот поэтому дядя Семен и упрекнул вас, товарищ Аннаев, что долго раскачиваетесь. Будущее канала за вашей молодежью, которая пока что спит.

— Не спит, Ковус-джан, не спит! — обижается Чары. — Уже двести с лишним человек из области направили учиться в училища механизации.

— Двести человек, — скептически произнес Ковус.— Вах-вах, как много. Две тысячи надо! Ну, ладно... Как вас зовут? — глядя на меня, спрашивает он.