Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Я прикоснулся носком к серому боку Мышки, попросил соседей посторониться и медленным шагом начал приближаться к светловолосому великану. Тот попытался сфокусировать на мне водянистые глаза. Он, очевидно, был так же пьян, как многие из собравшихся в боевые отряды.

— Господин цзедуши трех округов, славный полководец дома Тан, — поприветствовал я его на ханьском. И продолжил, переходя на согдийский: — Давно не виделись, братец.

ГЛАВА 11

ПОЛКОВОДЕЦ

«Отец, что я сделал не так?»

Смешно: вот уже сколько лет мне некому сказать такие слова, а я все не могу к этому привыкнуть. Как и к тому, что я давно уже должен сам принимать решения, от которых зависят жизни очень, очень многих людей.

Вот и сейчас сведения, которые я увозил от великого полководца, были такими, что я начал размышлять на странную тему: а если на обратном пути в столицу я внезапно умру от простуды? Что тогда случится с моей страной и всем миром?

Приходилось, впрочем, скромно признать, что мир существует давно — несмотря на все то, что мы с ним делаем. Он будет существовать и после меня, без меня. И уцелел бы, наверное, даже без полученной мной информации, которая была такова, что оставалось только суметь ей правильно воспользоваться, — и работа в империи будет закончена.

Но были и другие вещи, непонятные, тревожащие. Какие-то очень важные слова, сказанные Ань Лушанем, которые я слышал, — но, похоже, не понял их смысла. И еще его взгляд. Выражение лица.

Вообще, если тебе кажется, что все происходящее попросту неправильно и необъяснимо, — значит, ты просто чего-то не знаешь. А должен знать.

Я вздохнул, вынул из седельной сумки флягу, сделал глоток. Какая роскошь — не спеша ехать одному, без неприятного усатого провожатого, который при въезде в Лоян слегка застенчиво поведал мне, что у него в городе то ли была любимая тетушка, то ли есть любимая тетушка. Спасибо, господин Ду, — наконец-то я заслужил право посидеть в одиночестве под любимыми ивами у любимого ручья в городе вашей тетушки и съесть несколько кусочков любимой лоянской рыбки. А затем неспешно отправиться в столицу по наезженному, запруженному путниками и грузами главному тракту страны, соединяющему две из трех ее столиц.

Итак, странности. Ну, например: очень старый знакомец приближается к полководцу, въезжая в круг света масляных ламп. Говорит ему: «Давно не виделись, братец».

И реакция великана оказывается на удивление бурной и совершенно непонятной. Этот человек протрезвел на глазах от одного вида моей относительно скромной персоны.

Он смотрел на меня так, будто увидел восставшего из могилы. Смотрел и шевелил губами.

— Может, мне встать на колени? — наконец осведомился он чуть заплетающимся языком. — Вот они… — Тут полководец поводил вокруг большим пальцем, — они сейчас тоже встанут на колени, хочешь?

В этот момент мне показалось, что в глазах его мелькает не что иное, как страх. Но этого уж никак не могло быть, ему не с чего бояться сына того человека, который много лет назад подарил ему шанс начать нормальную жизнь. Это было давно, шансом он воспользовался в полной мере…

— Когда ты в последний раз вставал на колени? — осведомился я. — Ну, разве только в столице. Но не здесь, в твоем пограничном царстве.

— В столице, в столице, — подтвердил он, продолжая рассматривать меня. — Перед моей приемной матушкой, например. Ой! — тут он картинно зажал рот, округлив глаза. — Мне не следует упоминать о ней в твоем присутствии! Кстати, если она мне — матушка… то ты, значит, кто? Наверное, дядюшка! Нет, не дядюшка, а — страшно сказать…

Свита молчала. То ли не понимала ни слова, то ли, наоборот, слишком хорошо понимала. Бог Небесный, неужели слава о моих любовных подвигах проникла и сюда?

Мне вместо этого следовало подумать: а как вообще полководец получает сведения обо всем, что происходит в столице? Но тогда, списав странную реакцию великого воина на его очевидно нетрезвую голову, я начал размышлять лишь о том, что на месте дикой ночной стычки на краю империи встретились два любовника гуйфэй Ян — прежний и нынешний, и один говорит другому именно об этом.

Человек, известный ныне империи и миру как Ань Лушань, лет тридцать назад носил совсем другое имя. То был мальчишка, оказавшийся фактически сиротой, бродяжничавший по славным городам Согда. Он попался раза два на воровстве, побывал в тюрьме. Семья его, замешанная в очередном кровавом перевороте при дворе западных тюрок, скрылась к тому времени на востоке, в империи, а будущий полководец отстал от родителей — как ему казалось, навсегда. И несколько месяцев мой отец по какому-то стечению обстоятельств откармливал его и платил ему жалованье конюха, пока не переправил поближе к родителям. Где молодой человек и попал в императорскую армию, причем в такие места, дальше которых не посылают, — вот в эти самые, на холодные и пустынные границы северо-востока.

Я еле его замечал в те далекие самаркандские годы: конюх и конюх. Пока не произошла занятная история: взбесившийся жеребец вдруг пошел прямо на меня, крутя бешеными красными глазами.

И некий юноша повис на его узде, закрыл меня телом.

Только потом, после многих лет выучки в шелкоторговле, у меня мелькнула мысль: когда какой-то человек оказывается в нужном месте в нужное время, то есть шанс, что он знал заранее и место, и время. Взбесить жеребца так же нетрудно, как и успокоить его… А спасти жизнь сыну хозяина — идея, хорошая во всех отношениях.

Мы почти подружились. И то, что мой отец помог потом конюху добраться до родителей, произошло в немалой степени благодаря тому жеребцу с поднятыми над моей головой копытами.

С тех пор мы с этим человеком не виделись много лет, пока совсем недавно не столкнулись лицом к лицу в имперской столице. Ему назвали мое имя.

— Я помню это имя, я буду его помнить всегда, — торопливо проговорил тогда полководец, вглядываясь в мое лицо, а свита тащила его от меня буквально силой.

Тащила потому, что человек, победивший киданей в трех больших битвах (и битый ими в двух других), торопился на прием к императору, который пытался примирить двух своих лучших полководцев, двух великих тюрок — Ань Лушаня и Гэшу Ханя.

Но царственный Гэшу назвал Аня варваром и лисицей и, недовольный, уехал в свою ставку на западе, в Ланьчжоу, к своим виноделам, сотням музыкантов и гарцующих цирковых наездников.

А Ань Лушань через несколько лет — то есть совсем недавно — столкнулся с новым врагом, первым министром империи Ян Гочжуном.

Я перебирал в уме все подробности этой странной истории. Да, кончилась она хорошо: усыпанный наградами и с тридцатью двумя подписанными императором приказами о генеральских званиях для лучших из своих пограничников, Ань Лушань вернулся в Фэньян.