Склеп Хаоса - Олаф Бьорн Локнит

– Это, конечно, не равноценная замена вашей потере, но лучше, чем ничего.

Ди Блайи рассыпался в благодарностях (большая часть которых была вполне искренними), поспешно сооружая из подарка донны Вальехо нечто вроде импровизированной тоги. Его слова заглушил внезапно грянувший рев медных труб. Сие означало, что время речей наконец завершилось и наступает давно ожидаемый момент – сейчас из-под помоста выкатят заранее приготовленные бочки, выбьют крышки, а дальше начнется настоящее веселье!

Толпа подалась назад, затем нетерпеливо качнулась вперед, смяв и поглотив в своем движении и маленькую группку корсаров вместе с их капитаном, и донну Вальехо с ее крохотной свитой.

Никому из нескольких сотен людей, толпившихся в этот погожий летний день на пологом берегу Флеммы, не пришло в голову посмотреть наверх. Там, черной тенью на фоне блекло-синего неба, целеустремленно летела со стороны моря к городу какая-то большая птица. Ей оставалось преодолеть еще около трети лиги, чтобы оказаться над речной долиной.

Конан и Деррик по молчаливому уговору остановились на небольшом пригорке, бездумно глазея на разноцветье ярмарки и привыкая к ее гомону. Собака немедленно отыскала жиденький лоскуток тени и растянулась там, вывалив длинный язык, а лошадь терпеливо ждала, когда хозяин снова тронется в путь.

Внизу шумело пестрое торжище, в точности уподобляясь морскому прибою с его приливами и отливами – приносимые ветром звуки становились то громче, то тише.

– Весело тут у вас, – заметил Конан, кивком указывая на цветастый круговорот.

– Угу, – согласился Деррик, прицельно запустив опустевшим кувшином в прогрохотавший мимо возок с тыквами. Как ни странно, попал – сосуд устойчиво качнулся на вершине ярко-желтой горки. Опаздывавший к открытию возница подхлестнул мулов и ничего не заметил. Деррик продолжал, раздражаясь от слова к слову: – Такое веселье, что дальше некуда. Дважды в год – в начале лета и в конце осени. Во все остальное время здесь милое, тихое, цветущее захолустье. Торговое сословие, как ему и положено, торгует, дворянство по большей части мается бездельем, перемежаемым редкими дуэлями и еще более редкими праздниками… Красота, правда?

– Тогда чего же ты не уедешь? – для самого киммерийца любое, сколь угодно краткое, но вынужденное пребывание на одном и том же месте превращалось в сущее наказание. И неважно, какими причинами оно было вызвано: его собственными делами, противодействием властей или (что случалось чаще всего) – наличием очередной сговорчивой подружки.

– Разве где-то мир устроен по-другому? – ответил вопросом на вопрос Деррик. – Из всех худших место это наилучшее. Так что я, пожалуй, задержусь здесь еще ненамного…

– Это что, из-за Агнессы? – чуть понизив голос, иронически спросил Конан. Конечно, подобное было не слишком вероятно, но сколько раз он уже сталкивался с такими историями – красивая госпожа и излишне преданный ей слуга…

– При чем здесь донна Вальехо? – Деррик, кажется, даже не обратил никакого внимания на недвусмысленный намек, крывшийся в словах корсара. – Она милейшая женщина… и мой друг, если можно так выразиться. Мы кое-чем взаимно обязаны друг другу, она предложила мне место в своей свите, я согласился… – Деррик поправил берет и небрежно осведомился: – Кстати, графиня наверняка захочет знать исход нашей небольшой беседы. Что ей передать?

– Я подумаю, – расплывчато ответил Конан. Он и в самом деле еще не решил, воспользоваться неожиданным предложением Деррика или разыскивать дракона самому. Кроме того, Конан всегда настораживался, если в его дела пытались вмешаться посторонние. От настороженности же всего один шаг до недоверия и подозрительности. – А ты на всякий случай будь наготове. Если сможешь указать, где прячется зверюга, то неплохо будет на днях наведаться к ней в гости.

– Хорошо, – кивнул Деррик. Было непонятно, что он имеет в виду – неопределенный ответ корсара или указание подготовиться к походу.

Два человека, за которыми следовали белая кобыла и рыжая бойцовая собака, спустились вниз по склону и прошли под легкой деревянной аркой, в изобилии украшенной лентами и уже начавшими вянуть цветами. Стражники на воротах, собиравшие плату за вход и разнообразные налоги на ведение торговли, обрадованно дернулись при виде запоздавших посетителей. Однако, переглянувшись, блюстители порядка на редкость единодушно решили, что мысль потребовать мзду с этих гостей не самая лучшая. Городская казна не обеднеет от потери нескольких медных монет, а связываться с грозным корсаром или совершенно не умеющим сдерживать свой язык Дерриком – себе дороже.

– Сейчас дон Карбальо будет долго и нудно распространяться о своих трудах на благо родного города, – сообщил Деррик, прислушиваясь к отдаленному гулу толпы. – Затем настоятель здешней митрианской обители благословит все это скопище и начнется дармовая пьянка. Спорю на дублон, почтенный капитан, что твои подчиненные окажутся у бочек первыми.

Конан с сожалением вспомнил, что сегодня утром он не собирался никуда идти. Чего ради он тащился по жаре – поглазеть на здешнюю толкотню, что ли? Бесплатная выпивка – наверняка самое дешевое и кислое пойло из имеющихся – его не прельщала. За командой, конечно, не помешает присмотреть, но там вполне справятся и без него…

– Вот и неизменное развлечение – спор между торгующими и власть имущими, – вполголоса заметил Деррик.

Где-то неподалеку в самом деле ссорились – шумно, с увлечением и несомненным знанием дела. Доносились визгливые голоса женщин, то причитавших, то начинавших на чем свет стоит крыть своих обидчиков. Иногда в эту трескотню вмешивались мужчины, пытавшиеся что-то указывать.

Деррик остановился на полушаге, став похожим на кулика, поджавшего лапу, и выжидательно посмотрел на своего спутника. Рыжая псина еле слышно заворчала, недовольно косясь в сторону источника громких звуков.

Еще со времен бесшабашной юности Конан на собственной шкуре усвоил одно хорошее правило: не лезь в драку, пока не узнаешь ее причин. Вмешательство же в семейные или торговые ссоры никогда не доводило до добра. Чаще всего ссорящиеся немедленно объединялись против того, кто дерзнул оторвать их от такого занимательного времяпровождения.

Всё решило имя Эвана, запальчиво выкрикнутое одной из женщин. Раз ссылаются на Плоскомордого, значит, имеют к нему какое-то отношение. Кроме того, Конан, прожив на свете почти три с половиной десятка беспокойных лет, так и не научился справляться со своим любопытством. Впрочем, он и не слишком старался. Человек, лишенный интереса к жизни – почти то же самое, что стоячее болото.