Сыновья человека с каменным сердцем - Мор Йокаи

Рихард спокойно смотрел на толпу.

– Господин Пал, – окликнул он спешившегося гусара, – горит у тебя трубка?

– Извольте! – отозвался старый служака, подавая огонь капитану.

– Закуривай, ребята! – крикнул Рихард. – Поглядим, что будет дальше.

В это время из-за ближайшего угла показался какой-то запыхавшийся человек в мундире и при оружии.

Такой военной формы Рихард до сих пор не видывал.

На неизвестном была черная куртка с желто-красно-черными аксельбантами, такого же цвета петлицы на воротнике, широкий палаш с медной рукоятью, островерхая калабрийская шапочка с большим черным страусовым пером; человек носил острую бородку-эспаньолку и тоненькие усы; он держался бодро, почти весело, но отнюдь не походил на военного.

Приблизившись к отряду, человек с палашом обратился к Рихарду.

– Приветствую тебя, гражданин. Слава порядку, слава конституции!

Рихард промолчал: слава так слава.

Молодой человек протянул ему руку, капитан пожал ее.

– Я Фриц Гольднер, – с места в карьер представился юноша. – Капитан второго легиона революционной молодежи.

– Вот как? Выходит, мы в одном чине.

– Мы оба – солдаты отечества и престола, не правда ли?

– Полагаю.

– Итак, да здравствует братство!

Они вновь обменялись рукопожатием.

– Что скажешь хорошего, друг? – спросил Рихард.

– Я узнал, что в этом районе введенная в заблуждение толпа совершила поступки, которые бросают тень на знамя свободы, и пришел для того, чтобы утихомирить бурю.

Рихард изумленно покачал головой.

– Один? Я вот уже трое суток с эскадроном в триста сабель пробую утихомирить толпу, а она все бурли?.

Молодой герой с гордостью откинул назад голову, страусовое перо на его шапочке заколыхалось.

– Да, один! Я верю в силу убеждения, в силу духа. Я это уже проверил, товарищ. Я наблюдал, как народ, увлеченный моими словами, поднимался, словно гигантское чудовище, с земли и бросался навстречу пушкам и штыкам. И я видел, как те же люди, покорные моим призывам радоваться, смеяться, обнимать вчерашних врагов, хранить молчание, – радовались, смеялись, обнимались или умолкали.

– Гм… любопытно.

– Ты сейчас сам увидишь. Одно пламенное слово стоит больше, чем батарея пушек. Поэтому прошу тебя, отведи своих гусар назад и предоставь мне действовать одному.

– Пожалуйста, делай что пожелаешь. Но оставить эту позицию я не могу, потому что занять ее обратно будет трудненько.

– Тогда оставайся здесь, но только простым наблюдателем. Как твое имя?

– Рихард Барадлан.

– А! Рад тебя приветствовать. Мы большие друзья с твоим братом. Познакомились недавно на баррикадах.

– С моим братом? С Енё? На баррикадах?

– Разумеется. Он был с нами всюду, он славный малый, един из руководителей нашего штаба во дворце Планкенхорст.

При этих словах Рихард свесился с седла и пристально посмотрел в глаза говорящему.

– Ваш штаб во дворце Планкенхорст?

– Ах да, мой друг. Ты ведь еще ничего не знаешь. Эти две дамы стали самыми рьяными сторонницами дела свободы. От них исходят самые прекрасные идеи. Они предупреждают нас о происках и кознях реакции, ведь они прекрасно знают все ее уловки и хитрости. Эти женщины много сделали для нашей победы. Они – настоящие героини.

Рихард спешился. Бросив поводья своему ординарцу, он взял Фрица под руку и прошел с ним к воротам монастыря.

– Значит, обе баронессы Планкенхорст остались в городе? Ты говоришь, они задают теперь тон освободительному движению? Да знаете ли вы, кто они такие?

Фриц самодовольно улыбнулся:

– Положись на нас, товарищ. Мы отлично знаем их прошлое. Но сейчас они, безусловно, с нами. Это не подлежит сомнению. Душа женщины не может устоять перед хмелем свободы. Тем не менее мы всегда держим ухо востро. Каждый их шаг контролируется. Встреться они хотя бы с одним человеком из своего прошлого окружения, напиши они хоть какое-нибудь подозрительное письмо, мы немедленно об этом узнали бы, и они бы погибли. О, у нас все отлично организовано.

– Допустим, И мой брат Енё тоже с вами?

– В первых рядах.

– И он тоже носит калабрийскую шапочку с пером, саблю на перевязи и пистолет за поясом?

– Конечно. Аксельбант к его мундиру прикрепляла сама Альфонсина Планкенхорст. Мы присвоили ему чин почетного младшего лейтенанта.

Рихард с сомнением покачал головой.

– Скоро ты сам его увидишь. Мы все договорились' направиться сегодня на окраины, чтобы объяснить народу благородные цели нашего движения. Мы погасим вулкан своими руками. Енё тоже сейчас придет сюда. Я, должно быть, выбрал самый короткий путь. Остальные несколько запаздывают.

– Ну, друг мой, – проговорил Рихард, похлопывая юношу по плечу, – всему, что ты говорил до сих пор, я верил, но тому, что касается моего брата Енё, – бог свидетель! – я смогу поверить лишь тогда, когда увижу его здесь своими глазами; да и в этом случае у меня еще останутся сомнения.

Пока они разговаривали, людской поток одолел горящую реку, и среди угасающих сине-зеленых языков пламени в серо-оранжевой дымке начали вырисовываться силуэты людей. Увидев их, молодой вождь студентов начал готовиться к выполнению задачи, которую он сам поставил перед собой.

Перед ним была отнюдь не вдохновенная армия борцов за свободу; это надвигалась скорее дикая орда заклятых ее врагов!

Когда толпе удалось погасить огонь на мостовой и перебросить мостики на тротуар, она разом хлынула на прилегавшую к монастырю площадь.

То был мутный поток, который лишь с содроганием может списать перо, рискуя быть при этом замаранным.

Каждый, увидев этот сброд, прежде всего испытал бы изумление: откуда в цивилизованном мире взялось столько дикарей, столько одетых в лохмотья, оборванных, уродливых существ? Где скрываются они в обычное, мирное время? Где обитают: на земле или в преисподней? Как и чем живут? По их виду незаметно было, что они где-либо трудятся. Это были подонки общества, отбросы большого города, попрошайки, воры, бежавшие из тюрем уголовники, уличные девки, беспробудные пьяницы, мошенники. Они шли не в одиночку, а скопом. Как они попали сюда, кто собрал их в кучу? Кто их вел, кто натравливал на беззащитных горожан? Кто убедил их в том, что бедняки только потому бедняки, что другие богаты? Кто дал им в руки красное полотнище, когда всюду реют белые флаги свободы?

Среди них не видно было людей из трудового народа.

Когда они прорвались сквозь дым и огонь, даже Фриц Гольднер ужаснулся, увидев их.

Это был вовсе не тот народ-титан, которому он говорил: «Поднимись!» – и тот вставал; говорил: «Молчи!» – и тот умолкал.

В толпе выделялся какой-то лохматый верзила. На нем было такое же рубище, как и на других; закопченное дымом лицо, саженная железная палка в руке, которой он взмахивал над головой словно тростинкой. Он первый выскочил на площадь из пламени, и там, где он ступал, поднимались кверху синие язычки огня. Он шел вперед напролом.

Увидев перед собой отряд гусар, великан попятился, остановился, подождал, пока его нагонят товарищи, а затем, указывая поднятым ломом на стены монастыря, заорал диким надтреснутым голосом:

– В огонь монахов!

Толпа ответила бешеным гиканьем и воем.

В этот вой врезался пронзительно тонкий звук гусарского рожка, подававшего сигнал подготовиться к атаке. Это несколько охладило пыл толпы.

– Умоляю, друг, – обратился к Рихарду студент, – не отдавай приказа к атаке. Мы можем избежать кровопролития. Я попробую воззвать к сердцам этих людей.

– Попробуй, – сказал Рихард. – Я буду рядом с тобой.

И, не садясь на коня, не вынимая сабли из ножен, Рихард спокойно закурил сигару и стал ждать.

– Встань ближе ко мне, – предложил Фриц. – Пусть народ почувствует единство граждан и солдат. Здесь, рядом со мною, ты будешь в безопасности.

Рихард поднялся вместе с Фрицем к самому входу в монастырь, куда вели четыре ступеньки, служившие теперь студенту трибуной.

– Братья! – начал студент.

И он заговорил о великих и прекрасных вещах: о свободе, конституции, гражданском долге и о кознях реакции, о родине, об императоре, о славных революционных днях.

Тем не менее место оказалось не таким уж безопасным: нет-нет над их головами пролетали гнилые картофелины или даже обломки кирпича, – этим способом слушатели вносили в речь свои поправки и замечания. В кивер Рихарда угодило несколько таких «замечаний».

Наконец общий хор голосов и вовсе заглушил речь юного оратора; он вынужден был сделать паузу.

– Друг, с меня довольно гнилой картошки, – сказал ему Рихард. – Если можешь, быстрее договаривайся со своими братьями, а то придется мне вступить с ними в беседу. Пожалуй, так будет вернее.

– Положение весьма трудное, – отдувался Фриц, вытирая платком взмокший лоб. – Народ враждебно относится к священникам. Лигурианцев он уже разогнал и теперь хочет разгромить все монастыри, что и говорить, неблагодарное это дело защищать монахов! Но здесь – женский монастырь, а с женщинами и революция должна обращаться деликатно.