«Рубин» прерывает молчание - Богдан Петецкий

Я спокойно смотрел, как житель города Новых маневрирует парусом. Оранжево-золотое яйцо было послушно каждому его жесту, словно законом ему был не ветер, а невыраженное намерение человека. Управление этим квази-парусом шло исключительно через механизмы, спрятанные в мачте. На борту не было ни кусочка веревки. Собственно руль представлял собою какую-то конструкцию, смонтированную из целой системы переключателей. Я мог бы присягнуть в том, что держать его ручку во время сильнейшего шторма не требует приложения силы, большей, чем та, которую может выжать из себя двухлетний ребенок. Не было сомнений, что Мота оказался прав. Я управляюсь без труда! Что не значит — что с удовольствием!

Лодка остановилась. Я видел, как человек на корме медленно поднимает голову и поглядывает на Моту вопросительным взглядом. Он носил на голове что-то вроде полупрозрачного тюрбана, края которого образовывали затеняющий лицо козырек. Его грудь и спину покрывали свободно свисающие куски похожего на тонкую вуаль материала, сцепленные на плечах округлыми эполетами, украшенными вышитыми или наклеенными цветами.

— Что-нибудь случилось? — спросил он тихим голосом, немилосердно растягивая гласные.

— Очень извиняюсь, — повторил свое Мото, осторожно хватаясь за борт лодки. Очень медленно тормозимая ленивым течением яхта начала двигаться к берегу. Голова Моты сантиметр за сантиметром перемещалась к корме. Наконец она заслонила голову человека, сидящего в кокпите. Тот немного приподнялся. Его ладонь упала на борт яхты. Он наклонился к незнакомцу, который так неожиданно вырос в воде, чтобы помешать ему…

6.

— Пристань имеет очертания подковы, — говорил я шепотом, стараясь не двигать губами.

До берега было еще добрых сто метров, но в опускающемся сумраке я мог не заметить кого-то, кому вид человека в лодке, рассказывающего самому себе, что он видит и что делает, наверняка заставил бы задуматься.

— Огибаю волнолом, — продолжал я. — Вижу проходящий по середине подковы… низкий помост, у которого стоят яхты. Их действительно много. Быть может, лодки имеют и свои постоянные места у мола, но не буду его больше ни о чем расспрашивать, — я машинально взглянул в сторону фортика, где в темноте маячил невыразительный продолговатый предмет — силуэт, в котором кто-то, не сориентированный, не рассмотрел бы очертаний человеческой фигуры. — Все лодки стоят под парусами, — сказал я еще, — и я плыву в первый же просвет между ними. Это пока все. Отзовусь уже из города, — закончил я.

Побережье, с которого сбегал плоско положенный на воду помост, сияло сотнями ламп. Они не были слишком яркими. На гладкой поверхности реки едва поблескивали слабые цветные дорожки, не доводящие тот свет даже до половины длины разведенных плеч волнолома. Мне не без труда удалось высмотреть свободное место у помоста и вывести туда лодку так, чтобы бортами не задеть соседних. Я заметил уже до того, что из носов всех причаливаемых лодок торчат какие-то палкообразные прутья или манипуляторы. Каждый из них заканчивался воронкообразным утолщением, прикрепленным к плите помоста. Я встал, и, держась за край паруса, прошел на нос лодки, увязая по щиколотки в мягкой эластичной обшивке, часть которой я должен был оторвать от пола, чтобы прикрыть то, что находилось в форпике. В этот момент от носа отскочила словно бы длинная планка, узкая как клинок. Она пролетела, на миллиметр разойдясь с моей головой и с громким чавканьем прилипла к помосту. Я подождал немного, а потом опустился на колени, что бы вблизи присмотреться к такому странному швартовому. Утолщение на конце планки оказалось разновидностью резиновой присоски. Все устройство во время плавания плотно прилегало к обшивке носа. Видимо, оно выскакивало, когда лодка попадала дном в какой-либо зацеп или вытянутую поверхность воды веревку. Это был автомат. Обычный механизм, только снова немного чересчур хитрый, как на мой вкус.

Я встал и прошел на помост. Топнул. Не слишком сильно. Ответило приглушенное тупое эхо. Плита была выложена каким-то мясистым, скользким материалом, похожим на те, из которых делают скафандры для аквалангистов. Я еще стоял, прислушиваясь, когда сразу позади меня раздался сонный и удивительно мягкий голос:

— Ты опоздал…

Я окаменел. Первое, что мне пришло в голову, что меня приняли за кого-то другого. Кого-то, кто забыл о назначенной встрече. Но голос мог с таким же успехом принадлежать и человеку, который ожидал «нашего» одинокого моряка, а сейчас узнал его лодку и пришел пожаловаться.

— Не так уж и поздно, — ответил я на всякий случай, стараясь максимально растягивать гласные. Не помню, чтобы когда-либо мой голос звук так мило.

— Пройди, пожалуйста, — прозвучало в ответ.

Я вздохнул с облегчением. Во всяком случае, этот не из тех, кого я обязан знать.

— Да, уже иду, — сказал я вежливо. Я отвернулся и поднял с палубы приготовленный там сверточек. Это была та серебристая чешуйчатая блуза, которую я взял с собой на всякий случай, не знаю, как жители города одеваются с наступлением ночи. То, что было на человеке из лодки и что сейчас развевалось на моих спине и груди, могло быть костюм, предназначенным исключительно для прогулок под парусом.

Я выпрямился и в этот момент увидел лицо человека, который напомнил мне об опоздании. Оно было взяло в какую-то прямоугольную рамку, замкнутую сверху куполообразный шлемом. Мои движения тотчас же стали плавными. Наверно, им нельзя оставаться на воде после захода солнца.

Речь может идти как об безопасности самих водников, так и опасение, чтобы ночью не подплыл кто-нибудь из конкурирующего города. Если у меня спросят документы…

Я выпрямился, как человек, которому надоело долгое, ленивое времяпрепровождение и, послав человеку в шлеме извиняющийся взгляд, спокойным, но не слишком медленным шагом двинулся в сторону города. Пятнадцать, двадцать метров… Ничего. Тишина. Я глубоко вздохнул. Мне оставалось только питать надежду, что их стражники не имеют обязанности обыскивать подплывающие вечером лодки. Если бы он заглянул в форпик…

Я ускорил шаг. Лампы побережья сверкали все ярче. Их свет открывал каменные укрепления набережной и сразу за ними широкую дорогу, замкнутую, высокой бетонной стеной. С каждым шагом все выразительнее рисовались торчащие из нее тарелки и фермы антенн. Я подумал, что мы были правы, отказывая себе в роскоши двусторонней связи. За мой направленный передатчик-малютку я мог быть спокоен. Тем не менее город не был так доброжелателен к пришельцам, как следовало из рассказов его жителей, отдыхающих сейчас в багажнике трансера.