Упрямое время - Игорь Вереснев

Проснулся я больным. И голова, и желудок чувствовали себя отвратительно. Но хуже всего чувствовала себя моя совесть. Что сказать бабушке, я не знал. Лежал, пока она сама не заглянула в комнату.

– Геня, как самочувствие?

– Ничего.

– Я тебе чайку крепкого заварила, попей с сухариками. Крепкий чаёк сейчас самое полезное, желудок сразу на место станет.

– Ба, не надо, я встаю уже. Малину рвать нужно…

– Успеешь с малиной. Отдыхай.

Бабушка принесла чашку горячего, дымящегося чая, тарелку с сухариками, поставила на тумбочку у изголовья кровати. Сама села на стул.

– Курил, наверно, вчера?

– Курил, – вздохнул я, вылезая из-под одеяла.

– И самогонку пил, – утвердительно добавила бабушка.

– Я чуть-чуть, с ситром.

– Ещё и с ситром! Кто же это придумал, мешать?

Я сидел и смотрел на свои голые коленки. Поднять глаза выше, на бабушку, стыдился.

– Ба, там все пили. У них так принято, правила такие. Если бы я отказался, они обиделись бы, не стали со мной водиться. А они хорошие, правда. Я же не знал, что так получится! Ба, ты маме не говори, пожалуйста.

– О-хо-хо. Теперь-то уж что говорить? Не скажу.

– Ба, если хочешь, я с ними больше гулять не буду. Никогда.

– Зачем же никогда? Ты не монах, чтобы взаперти сидеть. Гуляй, раз хорошие. Только, Геня, не всё за другими повторять нужно. Чужие порядки и правила уважай, но живи по своим собственным. Которые вот тут, – она ласково погладила меня по голове. – Если у человека свой закон имеется, никто не заставит его против воли идти. Никто и ничто.

…Всё же я заснул. Потому как открыл глаза – а ночи-то и нет! Рассвет занимается. Солнце ещё не взошло, но небо уже посветлело, звёзды погасли.

Я сел, поёжился от утренней прохлады. И удивился – тихо вокруг как! Только соловей трели выводит. Будто далеко-далеко я оказался, в том крошечном посёлке, где когда-то жила моя бабушка. На той самой скамейке… Скамейка, кстати, была точь-в-точь такая, даже цвет совпадал. А на крайней доске должно быть вырезано: «Лена + Грин =» и сердечко…

Надписи, разумеется, не было. Я встал, потянулся смачно, разминая кости. Впереди меня ждал трудный день – первое июля. И я знал, что буду делать. Я буду беречь свою дочь. Не отчаиваться, не психовать, не падать в обморок. Спокойно и рассудительно выискивать новые каверзы, придумывать, как их обойти. Я смогу, я упрямый. Пусть мне для этого придётся прожить хоть сто первых июля, хоть тысячу. Да хоть миллион! Другого пути у меня нет.

Правильно бабушка говорила – чужие законы уважать нужно, а жить по своим собственным. Так и старался всегда. А тут вдруг воздаяния захотелось, высшей справедливости. Сам себе придумал, что за хорошие дела, за великодушие дурацкое и мне помогут. Вот и отхватил по полной. Нет, не существует никакой справедливости, никаких воздаяний. Нечего рассчитывать, что где-то там что-то зачтётся. Глупости это, не зачтётся и не воздастся. По своему закону жить следует. Нужно убить – убей, украсть – кради, прелюбодействуй, ври, клянись и нарушай клятву. Лишь бы своего добиться, лишь бы сделать то, что тебе нужно.

Усмехнулся я криво эдаким рассуждениям. Вроде правильно всё, логично, а не сходится. Когда я жену и сынишку майора из огня вытащил – на душе хорошо было! Когда на Светку злость прошла – хорошо. И когда дурочку эту, Мандрыкину, простил, тоже хорошо. Даже когда Мазур из окна выпрыгнуть успел, когда за Вороном скорая приехала, когда я монтировку из рук выпустил, так и не приложившись лейтенанту по темечку – радовался. И не из-за того вовсе, что испытание какое-то выдержал. Просто мне было хорошо, легко и свободно.

По моему собственному закону – хорошо.

Глава 17. 1 июля 2001

В этот раз Ксюша вообще не должна была выйти из квартиры. Пусть переждёт чёрный день дома. Дома-то с ней ничего не случится! Сорвать поход в цирк я мог единственным способом – выманить себя-тогдашнего из дому. Отозвать из отпуска, так сказать.

В две тысячи первом мобильники ещё были дорогой роскошью, ещё не вытеснили уличные таксофоны. Я позвонил с ближайшего автомата, что висел на углу соседнего дома. На что другое, а на телефонную карточку денег у меня в кошельке хватило.

– Да? – раздалось в трубке после третьего гудка. И ноги сразу стали свинцовыми, а в голове знакомая муть поплыла. Я-нынешний разговаривал с собой-тогдашним.

– Геннадий Викторович? Здравствуйте.

Фраза далась с трудом. Если бы не продумал разговор заранее, сбился бы сразу.

– Добрый день.

– Это Грушин вас беспокоит, Вадим Алексеевич, – вряд ли мой голос был похож на голос заведующего роно, но это единственное мужское имя-отчество из тех времён, которое мне удалось вспомнить.

– Да, Вадим Алексеевич.

Я-тогдашний наживку заглотил. Поехали дальше. Главное, не сбиться, не запаниковать. Я-нынешний вытер тыльной стороной ладони испарину со лба.

– Вы не могли бы сейчас подъехать в облоно?

Это я тоже специально придумал. Роно находился рядом – три остановки троллейбусом, – подлог слишком быстро обнаружится. В облоно же придётся добираться через весь город. Да и там пусть-ка Грушина поищет! Ко всему прочему «облоно» звучало увесистей, рядовых учителей туда за здорово живёшь не вызывают.

– Прямо сейчас? – удивление на том конце провода.

– Да, да, сейчас.

– Вообще-то я в отпуске… И сегодня же воскресенье?

– Знаю, знаю. Но дело неотложное, Геннадий Викторович. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.

– Вадим Алексеевич… – я-тогдашний замялся. Субординация субординацией, но всё же… – Понимаете, мы с дочкой сегодня в цирк собирались, у меня билеты на руках.

– Цирк… так сходите завтра. Или на следующих выходных. О билетах не беспокойтесь, вам поменяют, я договорюсь. Директор цирка – мой хороший знакомый, – я врал не краснея.

На том конце провода задумались. Почти поддались.

– Да я обещал дочке…

– Геннадий Викторович, вы не будете разочарованы, когда узнаете, зачем я вас приглашаю.

А вот это истинная правда! И я-тогдашний будто почувствовал неподдельную искренность в голосе собеседника. Согласился.

– Хорошо, я сейчас приеду.

Сил у меня хватило только трубку на рычажок повесить, за карточкой руку поднять я уже не смог. И колени подкосились. Как стоял, прислонившись плечом к стене, так и сползать начал.

– Мужчина, вам плохо?

В сердце кольнуло. Опять?! Оглянулся, почти уверенный, кого там увижу.