Немного солнца для Скарлетт - Наталия Миронина

– Слушай, объясни ему, что это мое место в моей спальне, – просил Дик.

– Хорошо, я поговорю, – отвечала Летти. Кот Хвост был совершенно очеловечен ими.

Когда дул этот самый ветер и Летти застывала в кресле, Хвост неизменно был рядом. Он следил, чтобы ни один незнакомец не вторгся в их с Летти пространство.

А Летти ждала, когда стихнет головная боль, и думала. Она отводила это время воспоминаниям, размышлениям, тому, на что сил порой у нее недоставало. Есть категория размышлений, которая доступна нам лишь иногда. Лишь в полном одиночестве или наедине с тем, что сильнее нас и что подчиняет нас себе, что доставляет неудобство и при этом неизменно восхищает. Есть категория размышлений, которые возможны только рядом с природой. Летти, сидя на веранде, отпускала все повседневное, все ежеминутное, все, что ее окружало. Она оставляла то, что требовало исключительного внимания.

Дик и Летти жили счастливо. Сейчас, сидя на этой веранде, она могла себе в этом признаться. Летти была уверена в себе, она была уверена в Дике. И она точно знала, почему у них так получилось. Они оба оказались полными сосудами. И никому из них не пришлось делиться, заполнять, выравнивать. Они были полны своим творчеством, своим серьезным отношением к нему. И она, и Дик свои жизни выстроили так, что ориентированы были не только на творческий успех, но и на каждодневную работу, а самое главное, на потребность в этой работе. Летти иногда себе представляла, как выглядели бы их отношения, окажись она, допустим, врачом. Спору нет, профессия нужная, захватывающая и требующая полной отдачи. Но как сложно было бы говорить о творчестве. Как сложно было бы понять друг друга. Понять это стремление к полной, без остатка, отдаче. Летти сравнивала и понимала, что их профессии не подчиняются ничему – ни времени, ни внешним условиям, ни каким-либо другим обстоятельствам. Творить с девяти до восемнадцати и делать перерыв на обед в строго указанное время здесь не получается. А потому они оба были в состоянии прислушивания к себе. Они больше уделяли внимания своим мыслям, чем друг другу, потому что оба понимали, что очень важно поймать момент – когда реальность превращается в дым, а остаются ты и замысел.

Летти и Дик никогда не соревновались и никогда не пытались мериться известностью. Телефон Дика разрывался от звонков с предложениями, агент его вынужден был отказывать просителям, которые приглашали Дика на телевидение и на концертные площадки. Дик был неумолим – он не хотел сниматься в кино. Он не доверял сценариям, не доверял режиссерам, он не хотел менять свою манеру игры. Он отлично сознавал разницу между сценой и кинопленкой. Летти переживала по этому поводу, но вскоре поняла, что бессильна что-либо изменить. Она оставила Дика в покое, только изредка советовалась с Майлзом.

– Стив, но что же делать? Время идет. Он уже сыграл всю классику. Стив, мы же понимаем, что кино не избежать!

Майлз молчал. Да, он знал, что Дик безумно талантлив, но он также знал, что Дик Чемниз относится к той категории артистов, на которых давить категорически нельзя. «Этот тип актера – сам себе режиссер!» – любил повторять Майлз о Дике.

Сама Летти сделала несколько работ, которые успешно выставлялись. Она была верна своему слову – работала резцом, она лепила и отливала скульптуру в бронзе. Летти не стала современным скульптором, который, лукаво и многозначительно улыбаясь, нанизывал мусор на проволочки и выдавал это за высокое искусство. Летти несколько раз вступала в полемику с такими мастерами и как-то, обвиненная в предвзятости и необъективности, написала своим оппонентам ответ. Она написала большую статью в известное издание и тем самым привлекла к себе внимание. Летти стали приглашать на выставки, в разные передачи. Но она, как и Дик, не любила публичности. Планы относительно себя у нее были иные. И она, как и в институте, свой день начинала в мастерской. И для нее не было странным и удивительным планировать свой день – она не выходила за порог дома, но отрабатывала рабочее время, словно над ней довлела офисная дисциплина. Разница была лишь в том, что даже после того, как прозвенел условный звонок, Летти не спешила покидать мастерскую, она готова была работать хоть до поздней ночи. Дик, глядя на жену, переживал. Он понимал, что после первых внезапных успехов начинается самая тяжелая пора творческого человека, начинается пора выбора цели. А если цель уже есть, начинается долгий путь к ней. И очень многое зависит от человека – сумеет ли он не раствориться в желаниях, исканиях. Дик понимал, что для Летти наступил сложный период.

– Не бойся. Я знаю, что я делаю, – успокоила его жена.

И вскоре Дик понял, что Летти сильнее, чем можно подумать. Летти работала над двумя сложными заказами, которые выиграла на общих основаниях. Она боролась с маститыми художниками, она противопоставила себя мэтрам и… неожиданно выиграла.

– Как у тебя это получилось? – спрашивал Дик, радуясь за жену.

– Я не поленилась. Я представила несколько вариантов, и все они были добросовестно классическими.

Но были дни, когда они превращались в нормальных людей. И это была награда за их будни. Такие дни они всегда проводили вместе, как будто не виделись вечность. Так много надо было рассказать друг другу, объяснить.

Летти и Дик были одиночками. Они сторонились людей – общество друг друга было достаточным условием для душевного комфорта. Близкие люди, а к ним относились Стив Майлз и еще несколько человек, бывали у них часто. Но эти посещения носили характер странный, как бы родственный. Ни один из гостей не удивлялся, если Летти сутки не показывается из мастерской, а Дик пропадает на репетициях или учит роль. Гости чувствовали себя как дома, а хозяева относились к ним как к близким родственникам, которые сами все объяснят себе и оправдают их. Одним словом, жизнь Летти и Дика была гармоничной. И Летти не переставала этому радоваться.

Детей у них не было. Об этом Летти тоже думала. Она считала, что ничего страшного в этом нет. Они молоды. И дети могут еще появиться. Летти окидывала взглядом горизонт, смотрела на волны, тучки, сначала бродившие где-то далеко, а потом потихоньку превращавшиеся в небо, и понимала, что всему свое время.

Летти наконец вспомнила о чае. Он уже остыл, и в чашку нанесло песчинки. Летти вздохнула, все поставила обратно на стол и взялась за яблоко. Его форма была почти совершенна – такие рисуют в детских книжках. Летти, обожавшая из всего представлять скульптуры, подержала яблоко на ладони. «И постамент, небольшой, но вытянутый вверх! – подумала она машинально и тут же добавила: – И кому это нужно – яблоко, хоть и классическое, на постаменте». Летти вытянула ноги, плотнее запахнула плед и тут краем глаза уловила движение кота. Кот навострил уши, вжался в пол и посмотрел на Летти. «Иди, это – тебя, но не бойся, я за тобой пойду!» – словно бы говорил он. Летти прислушалась – должно быть, приехал Дик. Но нет, шагов слышно не было. Был слышен странный звук, словно в стеклянную стену ударился камешек. Летти вскочила на ноги и осмотрелась. Стекло было ровное, прозрачное, не было никаких камней, не было ничего, что могло издать такой звук. «Я задремала, и мне все приснилось!» – подумала про себя Летти, и тут опять на глаза ей попался кот. Он деловитой трусцой бежал в дом. Летти вошла вслед за ним и услышала, как разрывается телефон. «Я тебе говорил!» – так и было написано на пушистой кошачьей морде. Летти подошла к телефону и сняла трубку.