Лед и фраки. Записка Анке - Николай Шпанов

   — Алло… — он дернул спящего старика за ногу. — Алло, скорее, доктор.

Фритьоф Хансен удивленно протер глаза, спуская ноги с койки. Толстяк воодушевленно объяснял ему:

   — …нет, не качайте головой, уважаемый доктор. Я не могу ошибаться. Я замечаю эти необычайные явления в течение почти целых суток… Из–за них сегодня ни на минуту не прилег. Я не могу ошибаться, нет… Вы только взгляните на совершенно изумительные записи приборов. Все как одна…

Хансен прервал толстяка:

   — Не сердитесь, профессор. Я, полностью доверяя вам и вашим изумительным приборам, не понимаю только одного — в чем именно вы не ошибаетесь и что говорят записи приборов?

Профессор на момент опешил:

   — Позвольте… Ах, да! — он хлопнул себя по лбу. — Я же не сказал вам самого главного: по–видимому, мы приближаемся к суше значительных размеров.

Хансен вскочил. Он порывисто схватил толстяка за руку. Красные пальцы беспомощно повисли в воздухе. Немец радостно заморгал.

Хансен быстро бросал слова:

   — Примерное расстояние до земли?

   — Думаю, что не более двухсот миль.

   — Направление?

   — Вот об этом–то я и хотел с вами поговорить. Чтобы определить направление, необходимо сделать маневры дирижаблем, поставив его по очереди на различные румбы.

Хансен, не отвечая, побежал в рубку. Толстяк с трудом поспевал за стариком.

Зарсен удивленно обернулся на влетевшего в рубку Хансена. Лицо старика поразило его радостью, которой уже давно не было на нем заметно. Радость живила морщинки собранного в мелкую сетку лица.

Отдав все распоряжения, о которых просил немецкий магнитолог, Хансен не отходил от него ни на одну минуту. Успокоившись от первого возбуждения, старик внимательно следил за движениями дрожащих стрелочек, неохотно поворачивающихся на кварцевых волосках. Спокойные мысли потекли в седой голове. Тихой чередой пошли перед глазами былые походы и спутники. Новые земли и воды. Везде и всюду одни и те же льды. Всегда одинаковые — на поверхности ли океана, на плоской ли, никогда не топтанной человеком земле. Сверкающие глыбы великанов- айсбергов, отвесные стены глетчеров, беспорядочные нагромождения торосов и плоские, беспредельные в сияющем просторе паки. Всю жизнь один только лед. Менялись только лица и имена спутников.

Едва заметно дрожат чувствительные магнитники на прозрачных ниточках. Поворачиваются неуловимо для глаза. И так же медленно течет перед Хансеном длинный черед знакомых обветренных лиц, ставших родными, самыми близкими и дорогими. А за этими лицами мачты и ванты, крутые борта судов. Вот первым идет «Викинг». Первое плавание. Первые льды. Первый медведь. Это — 1882 год. А вот он, — великий скептик Норденшельд, — «Старый Нор». Вот, как живая, его широченная спина, про которую рассказывают, что именно ею он загородил шлюпку от грозивших залить ее волн во время плавания по Енисею…

Старый Нор… Великий Нор… Его первое рукопожатие и удивленный вопрос: «Вы хотите пересечь Гренландию? Так, так…» Это — 1886… Через два года Гамель — первый человек, открывший свой кошелек для молодого сумасброда. А вот и они, первые сподвижники первой настоящей победы — Свердруп, Дитрихсен, Трана… А за ними скуластые широкие лица маленьких несуразных лапландцев Бал- то и Равна… Это — Гренландия. 1888… Здесь мысли Хансена сразу перескочили к накрепко вмерзшему в ледяное поле круглому «Фраму». Какой пушистый снежный ковер покрыл его палубу!.. А реи, а ванты… Точно их нарисовали для театральной декорации… Да, это 1895… Бессмертный поход с Иогансеном к так и не достигнутому полюсу. А вот и «Коррект» добряка Самюэльсона… Интересно, сколько лет нужно было потратить, хотя бы с тем же Свердрупом или со славным неутомимым Иогансеном, чтобы пройти тот путь, к концу которого, может быть, сегодня, подлетает «Граф Цеппелин»…

   — Доктор Хансен! — неожиданно раздалось над самым ухом.

Фритьоф вздрогнул. Провел ладонью по глазам.

   — Простите, профессор, я весь внимание.

Но толстяк от волнения нечего не мог сказать.

   — Смотрите, смотрите, доктор, — выдавил он, наконец, из себя, показывая на трепещущие в чудесном предчувствии магниты. — Теперь уже наверно… О, наверняка… Ведь это наш немецкий прибор…

Хансен хотел склониться над прибором, но громовой голос из носовой рубки заставил его вскочить как на пружине:

   — Херре… херре… Земля по левому, борту!

Это кричал Зарсен.

Хансен торопливо пожал руку магнитологу. Он стремительно расправился во весь рост. Длинный, сухой, с блестящей на ярких отсветах солнца серебряной головой, он медленно твердыми шагами прошел в главную рубку. Каждая морщинка в сетке, обволакивающей обветренную кожу лица, смеялась. Счастье струилось из каждой складоч-

ки. Счастье, доступное немногим — счастье открытия новой земли среди льдов. Тем большее, что ведь это — Земля Недоступности.

V.

ЗЕМЛЯ НЕДОСТУПНОСТИ

1. ХАНСЕН ДЕЛАЕТ НЕОБЫЧАЙНОЕ ОТКРЫТИЕ

Зуль с настойчивым терпением исследовал каждый фут земли, старательно раскапывая снежной покров и при помощи инструментов проникая в твердую корку вечной мерзлоты. При этом рабочей силой ему служил Гисер—Зарсен. С медвежьим усердием он орудовал инструментом, разворачивая породу не хуже машины.

   — Природа сделала ошибку, наделив вас человеческой наружностью, дорогой Зарсен, — острил Зуль. — Минимум того, что вы должны были от нее получить, это — корпуленция слона. А еще правильнее было бы, если допустить возможность превращения материи при сохранении количества энергии, заложенной в теле, — переделать вас в трактор. Из вас вышел бы неплохой фордзончик.

Зарсен сопел и отдувался. Потел, точно работал под палящим солнцем.

Однако, увлекаясь геологическими разведками, Зуль ни одной минуты не забывал того, что в другом направлении от лагеря с таким же рвением разгребают снег и пробиваются сквозь сахарно–звенящую мерзлоту американцы. Как и ожидал Зуль, они не сдержали своего слова. В первый же день пребывания на Земле Недоступности повели энергичные работы по выяснению геологической природы острова. Работа американцев не давала Зулю покоя. Он разрывался между собственными разведками и желанием знать, что делают соперники.

Результаты работ беспокоили его тем больше, что, поставленный в условия почти совершенной изоляции, он располагал только одним помощником — Зарсеном. Американцы же имели в своем распоряжении весь экипаж «Наутилуса».

Зуль не спал несколько ночей. Ему мерещились американские разрезы с перепоясывающими их жирной черной чертой фантастически–мощными пластами.

Наконец доцент не выдержал.

Выбрав ненастную ночь, когда лагерь спал, забившись в плотно затянутые палатки, Зуль нацепил лыжи и, часто оглядываясь, побежал в том направлении, куда каждый день уходили американские партии. Пройдя всего какой- нибудь километр, Зуль с неудовольствием констатировал, что направление, выбранное американцами, гораздо более удачно для работ уже по одному тому, что в этом месте поверхность островного пласта резко понижается и образует небольшой обрыв. Это сулило возможность естественных обнажений. Следующий километр принес Зулю подтверждение его худших опасений. На понижающемся скате берега он обнаружил старательно снятый снежный покров по всей высоте берегового откоса. Из глубокой снежной траншеи на доцента глядели точно нарисованные пласты породы. К своему ужасу, Зуль увидел, что таких траншей американцы успели сделать уже довольно много на протяжении нескольких километров. Картина геологического образования должна была быть для них в этом месте уже совершенно ясной. Оставалось сделать геологический разрез. Только в одном или двух местах, носящих ясные следы смещений и оползней, Зуль нашел шурфы. По–видимому, американцы не удовлетворились внешней картиной для составления профиля и взяли глубинные пробы. При этом Зулю даже не оставалось места для сомнений — ради чего произвели всю эту разведку американцы. Их интересовал горизонт мощного пласта, от одного внешнего вида которого Зуль потерял способность двигаться. Его лыжи приросли к снегу. Он отбросил палки и на коленях пополз по вырытой в снегу траншее. Сомнений быть не могло. Это были выходы угля. При этом опытным глазом геолога, привыкшего к своеобразию обнажений на островных образованиях Северного полярного моря, Зуль оценил неслучайность этих выходов. Картина была достаточно ясной для того, чтобы начать немедленную геологическую съемку всей местности. Обдирая колени, Зуль ползал по траншее и молотком отбивал кусочки проб, набивая себе карманы.

Солнце коснулось горизонта и снова начало свое восхождение по бледному куполу неба, а Зуль переходил от траншеи к траншее. Скоро в карманах не стало места. Он совал пробы прямо за пазуху. У последних траншей доцент уже с трудом поднимался на ноги под тяжестью оттопыренных карманов. Совершенно измученный, он отыскал, наконец, брошенные палки и, тяжело вытягивая ноги из начавшего отмокать под действием солнечных лучей снега, побрел к лагерю.