Вслед за Эмбер - Кристин Лёненс

Мы снимали квартиру в Парнелле (каморку с двумя спальнями, отделанную лепниной, которую Джанет любила называть ар-деко), и у меня просто пар валил из ушей, когда я пешком добрался до почты, а там женщина указала мне на необходимость сначала доказать, что телефон сломан и не подлежит ремонту, и только после этого они могли бы его заменить. И знаете что? Чтобы доказать это, я должен был пройти весь путь до дома, взять телефон (ведь мое слово ничего не стоило), вернуться и показать его. Но когда я это сделал, положив его, возможно, слишком самоуверенно на маленькую полочку перед ней, она спустила очки-полумесяцы на нос, отклонилась, осматривая аппарат, и заявила, что его можно починить, поэтому мне не разрешили получить новый. На том этапе моей жизни я не дал бы даже собственной матери указывать мне, что я могу делать и что не могу, поэтому не собирался позволять какой-то почтовой дамочке командовать мной.

Так-то! Я отправился домой и сам несколько раз дал по телефону ножиком для удаления сердцевины из яблок. На самом деле я боролся не с телефоном, а с отношением ко мне Джанет, к которому примешивалось раздражающее отношение госслужащей. К моему удивлению, когда я вернулся на следующий день, чтобы показать повреждения даме на почте (обвинив, конечно, моего непослушного пасынка: «Ах, мальчики – такие мальчики…»), она все еще не согласилась, что телефон «не подлежит ремонту». И переубедить эту женщину не получалось, потому что, как и у Джанет, у нее на все был готов ответ. Получение «сменных частей» заняло целую вечность, и как-то в этот период мне срочно понадобилось позвонить на работу Джанет и сказать, что Лиама отправили из школы домой с ветрянкой. Не везет так не везет – телефон-автомат тоже не работал: в него засунули не ту монету. Я поспешил к другой будке, радуясь, что смогу укрыться от ветра, сырости и холода, но меня ждало горькое разочарование, потому что будкой воспользовались как туалетом, сделав страницы телефонного справочника отнюдь не белыми. Тогда я решил, что звонок не такой уж срочный. Следующие пять часов я использовал весь свой дар убеждения, чтобы удержать Лиама от расчесывания сотен, а может, и тысяч зудящих болячек. Это было все равно что заставить ребенка съесть стручковую фасоль: ТОННА энергии, чтобы добиться ОДНОГО съеденного стручка, НОЛЬ благодарности. Худший обменный курс, который только может быть.

Однажды в июле мы собирали Лиама в школу под включенное на полную мощность радио на кухне, поскольку я хотел слышать, что происходит в мире, а не одно только шипение бекона, хлопанье ящиков для столовых приборов и крики «Завтрак стынет!» на весь дом. Внезапно Джанет, бросившись к радиоприемнику, велела мне выключить огонь, быстрее! Когда я подошел к ней, мы оба не могли поверить своим ушам. Что?! Разбомбили «Воина радуги»[24]? Затонул прямо здесь, в Оклендской гавани, прошлой ночью? Один человек погиб? Фотограф Гринписа, Фернандо Перейра. Ошеломленные и возмущенные, мы обменялись взглядами, общий враг объединил нас. Вот только кто был этим «общим врагом»? Первая мысль, которая пришла мне в голову, – американцы. Они наказали нас за то, что мы не хотели видеть здесь их военные атомоходы. Возможно, это работа секретных агентов ЦРУ. Они выждали некоторое время, чтобы избежать подозрений, но кого они хотели одурачить?

А потом это стало казаться слишком очевидным, и я подумал: а может, на самом деле это был СССР? Хотели таким образом подставить США? Что, если это работа КГБ и их секретных агентов? Во время гонки ядерных вооружений, холодной войны все было возможно. Первый взрыв пробил в корпусе корабля дыру, настолько большую, что через нее мог бы проплыть серый кит, а через несколько минут после этого на корме произошел еще один. На судне праздновали день рождения. И это была именно та вечеринка, на которую Эмбер точно пошла бы, получи она приглашение.

Поскольку Джанет начинала работать только в час дня, ей приспичило потащить нас в гавань. Такие вещи, сказала она, случаются не каждый день. Мне эта идея не понравилась. Я не хотел чувствовать себя зевакой, который глазеет на подобное, но она настаивала, что мы должны выказать поддержку. Признаться, главная причина, почему я не хотел идти, заключалась в том, что я не хотел встретить там Эмбер, а шансы были высоки. Вскрывать старые раны не входило в мои планы.

Даже издалека я видел толпу людей и полицию, а когда мы приблизились к пристани Марсден, невозможно было не заметить шок на лицах людей. Это было похоже на коллективное чувство утраченной наивности из-за проникновения безликого зла в наш идиллический рай. Не теряя времени, Джанет потащила нас к кромке воды, где мы увидели корабль, на четыре пятых затонувший, его мачта уходила вниз под углом. Грустное зрелище: некогда гордое и смелое судно напоминало левиафана, плавающего на боку, раздутого и мертвого, в морской воде, усеянной обломками и смешанной с дизельным топливом. В солнечном свете лужи переливались маслянистыми цветными узорами, словно по гавани разлилась радуга. Это было импрессионистично и многозначительно, но, судя по озадаченному выражению лица Джанет, думаю, она меня не поняла.

Люди сидели на ступеньках полицейского участка, закутавшись в одеяла, будто провели там всю ночь, – кажется, это были члены экипажа, – и тогда меня осенило, что «Воин радуги» был их домом, где они, собственно, и жили. К середине утра сцену переполнили доброжелатели, которые принесли горячую еду и выпечку, а также термосы с супом и кофе. Жестяные банки быстро наполнялись банкнотами и монетами; одежду жертвовали спонтанно, некоторые снимали ее с себя прямо там. Джанет решительно добавила в общую кучу свое шерстяное пальто, и, поскольку на мне не было ничего такого, что я мог бы ей отдать, я крепко обнял ее, чтобы она не простудилась. Если Эмбер и была неподалеку, я ее не видел, но с тех пор я часто задавался вопросом, присутствовала она там или все же нет, и если да, то видела ли она меня и Джанет вместе или нет. Инстинкт подсказывал мне положительный ответ на оба вопроса.

В начале ноября в будний день я лежал дома на диване и смотрел прямую трансляцию предварительного слушания по делу двух французских агентов (поймали только их из тринадцати или даже больше участников операции). Не то чтобы я бездельничал и пялился в телевизор, вернее, практически так и было, но только потому, что мне прооперировали грыжу, которую я заполучил, помогая подруге Джанет с переездом, и поэтому я все еще был нездоров и «активно восстанавливался». В зал суда репортеров не пускали, но это не мешало им снимать фасад Верховного суда и толпы людей. Если бы Эмбер была среди них, ее трудно было бы не заметить, потому что, даже если камера пронесется мимо тысяч болельщиков на стадионе регби, она будет единственным человеком, выбивающимся из толпы. Высокая, стройная, с эффектными светлыми волосами – просто то, как она себя держала, уже притягивало взгляд.

Фургон без окон в сопровождении полицейских машин с орущими и мигающими сиренами подъехал к толпе журналистов, щелкающих камерами. Обвиняемые прошли, съежившись и укрыв головы, за ними закрылись тяжелые двери здания суда. Внутри два агента признали себя виновными по меньшему, заранее оговоренному обвинению, и через пару минут все было кончено. Шок, ведь я планировал наблюдать за всем этим несколько дней. По мере того как мое разочарование утихало, появилось чувство, что Эмбер тоже смотрит трансляцию, ощущение, что я нахожусь там же, где и она. Я спрашивал себя: не думает ли она случайно обо мне сейчас? Тогда я понял, что мне не на пользу целыми