Вслед за Эмбер - Кристин Лёненс

вот-вот должно было произойти что-то занимательное. Что ж, собравшиеся не были разочарованы. Грейси пропищала высоким девчачьим голосом: «Я люблю тебя, Эмбел, я будю по тебе скусять!» Поднялся хор из охов-вздохов, и девочка отвернулась.

Не знаю, как выразить словами, но я надеялся в последний раз взглянуть на лицо Эмбер, хотел подержать ее руку и, прежде чем расстаться, поцеловать на прощание в лоб. Наверное, потому, что я вырос в католической семье, я считал само собой разумеющимся, что Эмбер «предадут земле». То, что ее прах будет развеян, вселило в меня чувство беспомощности. Я незаметно стоял в стороне, пока ближайшие родственники, только миссис Диринг и Дэнни, по очереди склонялись под ветвями похутукавы и высыпали прах. Это заняло некоторое время, постепенно земля покрывалась пеплом, и как будто сменилось время года: все выглядело как после снегопада в конце зимы где-то в холодных краях.

На некотором расстоянии покачивалось облако из сотни (или около того) белых гелиевых шаров, связанных в один пучок. Дэнни с бойфрендом обошли присутствующих, раздавая их. Мы отпустили шары более или менее одновременно, и они, как огромная стая, поднялись вверх. Одни держались близко друг к другу, другие постепенно отдалялись, некоторые сразу летели отдельно, повинуясь лишь собственной прихоти. Через минуту-две я уже не мог определить, какой из них мой. Прошло еще несколько минут, и шары, становясь все меньше и меньше, достигли бледно-зеленых холмов. Многие исчезли за пологими гребнями, навсегда скрывшись от наших глаз. Я еще долго наблюдал за оставшимися, даже когда они превратились в крошечные белые точки на фоне ровной синевы неба, пока они не стали еще мельче и в какой-то момент не пропали, и больше их не было видно, но еще долго я стоял и смотрел.

На складных столиках ждали угощения: рулеты со спаржей, рулеты с говядиной и корнишонами, сырные лепешки и рулеты с пастой из лосося – но я не мог смотреть на все это, поэтому уехал так же тихо, как и появился. В последующие недели я пристрастился ходить к старому приятелю Бену, который понимал, что со мной происходит. Мне не нужно было много говорить, пока мы передавали друг другу бутылку того, что попало под руку, и это давало мне хоть какое-то искусственное тепло внутри. Часто я спал в свободной комнате у него (и его жены) дома. В изголовье кровати часто лежала, свернувшись клубком, гималайская кошка, приходилось ложиться осторожно, чтобы она не выцарапала мне глаза. Иногда я спал в монтажной студии, на удобном футоне. Несколько раз я даже спал в машине прямо перед своим домом. Снаружи было еще было ничего, а внутри уже нет, особенно ночью. Шли месяцы, я вроде был в порядке, точнее, работоспособен, скажем так, но глубокая рана, казалось, никогда не закроется, не зарубцуется и не исчезнет. Говорят, время лечит, но нет, магия времени не работала.

10 декабря 1987 года

Я отправился в поездку на Северный остров, у меня было там одно дело. Я прибыл в бухту Духов достаточно рано, когда жидковатый ночной туман все еще простирался над заливом белой дымкой и только начинал неспешно подниматься, отрываясь от полупрозрачных вод, в то время как солнце уже взошло и ярко разгорелось. Нетрудно понять, почему маори верили, что это священное место, где собираются духи умерших, и почему одно из имен маори, Каповайруа, означает что-то вроде «поймать духа». Некоторое время я стоял у кромки воды, сцепив руки за спиной, гадая, мог ли дух Эмбер видеть меня на берегу в одиночестве. Сердце отказывалось верить, что мы с ней больше никогда не встретимся и не поговорим, хотя головой я все понимал.

На следующий день я добрался до мыса Реинга, самой северной точки земли Аотеароа – Северного острова. Слева от меня простиралось Тасманово море, справа – Тихий океан, им не было видно ни конца ни края. Мыс, травянисто-зеленый, горбатый, торчал, как последний узкий выступ голых скал, где встречались воды моря и океана, бурлящие, переменчивые, не знающие покоя. Там не было ничего, кроме одинокого маяка и единственного гигантского дерева похутукава, которому, говорят, восемьсот лет и которое никогда не цветет. Я подумал о том дереве, под чьими ветвями чуть больше трех месяцев назад был развеян прах Эмбер. Согласно мифологии, мыс Реинга – на языке маори Те Реинга Вайруа – означает «место прыжка духов», и именно отсюда они спрыгивали, чтобы начать путь в загробный мир. Казалось, ветер дует сразу с нескольких сторон, и я вдруг заметил, что задерживаю дыхание, словно вокруг достаточно ветра, чтобы дышать за меня.

Моим пунктом назначения был залив Матаури, я прибыл туда поздно утром, имея в запасе менее часа. Я приехал сюда посмотреть кое-что за Эмбер. Именно сегодня, около полудня, «Воина радуги» – подлатанного, снятого с мели, отбуксированного сюда – должны спустить на воду. Я знал, что Эмбер ни за что на свете не пропустила бы это событие, именно поэтому приехал, стремясь почувствовать, что чту ее память. В бухте собралось около сотни лодок – моторных, парусных, гребных, весельных плюс новое судно Гринписа, на борту которого, несомненно, экипаж был весь на эмоциях. Около пяти вертолетов зависли над бухтой, кружась, как стрекозы над прудом в летний день, а я, как и остальные, наблюдал за происходящим с берега. Изначально спуск должен был состояться в первую годовщину бомбардировки, но помешали юридические сложности. Эмбер тогда еще была жива, но я все еще был с Джанет. Поехал бы я? Не знаю, зависело от обстоятельств. Каких? Оглядываясь назад, я понимаю, что не должен был колебаться.

Когда «Воина радуги» отбуксировали к последнему пристанищу, все увидели, что корабль в безнадежном состоянии. Слишком большая часть корпуса была ниже ватерлинии, только небольшой кусочек радуги, нарисованной на носу, все еще был заметен, а белый голубь выныривал прямо из воды, будто летучая рыба. Судно казалось разрушенным и старым, древесина на передней палубе прогнила, а отверстия в носовой части были покрыты ржавчиной. Грубо залатанная корма пошла ко дну, из-за чего нос задрался, но затем и он начал погружаться. На носу виднелась лишь последняя пара ржаво-коричневых дыр, было похоже, будто огромный зверь, пытаясь удержать морду над водой, дышит из последних сил… но потом весь корабль ушел под воду. Вода запузырилась и закипела на поверхности, отчего стала похожа на белое кружево, но и воздух вскоре испарился.

Нечто огромное ушло вместе с «Воином радуги», нечто гораздо большее, чем сам корабль. Как будто время продолжало идти без нас, без всего нашего поколения, и не только Эмбер умерла, но и вся ее эпоха, вместе со всем, что мы любили, к чему стремились и о чем мечтали, все наши чувства, наша чудная одежда и манера речи из семидесятых, наша музыка тех времен, идеологии – все это умерло и было предано забвению. Это было похоже на смерть эпохи, смерть моей молодости, моих глупостей и ошибок, моих безумств и моих мечтаний. Мир двигался дальше, на смену пришло новое, более корпоративно мыслящее поколение с деловой хваткой. Это отражалось и в более четких, современных линиях нового корабля. Новая эра, а я был частью прошлого. Хорошо, что я стоял отдельно от других, в солнцезащитных очках, потому что наконец-то беспрепятственно отпустил себя. Вот сколько времени у меня на это ушло, я боялся, что если отпущу себя, то часть ее тоже уйдет, а я хотел, чтобы она как можно дольше оставалась со мной.

Март 1988 года

Обрушился циклон «Бола», необузданный, безрассудный: ветры выли, захлебываясь в истерике, бушевали ураганы, проливной дождь хлестал несколько дней без передышки. Я не мог понять, откуда взялось такое невероятное количество воды. Как небо вообще было способно удержать столько воды в воздухе? Казалось, что большая часть океана испарилась и обрушилась на наши здания, наши дома и наши головы. Это было настолько сильно, что напомнило о Моисее и Потопе: все известное и знакомое было смыто,