Новый пользователь - Алевтина Варава

Он так и ахнул.

Обозрел сначала свою захламлённую комнату, понюхал заложенным носом воздух. Казалось, что кошаком не пахнет, но это он, скорее всего, привык. К тому же, бардак и убожество — ещё полбеды. Ведь если Пионова зайдёт в гости, её как пить дать увидят предки! Они вон уже через пару часов с работы подтянутся!

Пашка хотел написать, что боится её заразить, но потом представил, как круто было бы Люську увидеть. И проведывать больных — это уже того, настоящие отношения.

Кое-как поднявшись, он принялся за уборку. Собрал вокруг кровати полупустые тарелки и чашки, какой-то мусор и лекарственные коробки. Потом вообще взял и снял провонявшее потом бельё. Приволок новое — и чуть не помер, пока воевал с пододеяльником. И как мамка делает это так ловко и быстро?

Сгрёб в стол всё, что валялось сверху, запихал в шифоньер шмотки со стула и братовой кровати, которую теперь использовал как полку. Потом намочил наволочку и вытер пыль, где углядел. Оценил комнату. Всё равно была она какая-то ублюдочная.

Пашка полез за пылесосом. Стержень сдрыснул в неведомые дали, а он собрал мусор по ковру и под кроватью даже, хотя навряд ли Пионова туда заглянет. Потом пришла в Пашкину голову страшная мысль, что она может на кухню пойти. И так-то логично будет угостить её хотя бы чаем.

Но мыть посуду было уже слишком, к тому же чувствовал Пашка себя всё ещё хреново. Потому он взял две чашки, сахарницу, положил в чашки пакетики, налил в чайник воды и всё это (чайник вместе со шнуром) отнёс к себе в комнату, выставив на освобождённом столе. Порылся на кухонных полках и насыпал в пиалу печенье и какие-то карамельки.

Лёг.

Вскочил, сбегал на кухню, нарезал на блюдце лимон, и принёс на стол тоже. Лёг опять.

Неведомо, что больше поразило Пашкиных родителей впоследствии: явление Люси Пионовой к одру болезни непутёвого сына, или та самая невероятная уборка. Мать настолько обалдела, что даже относиться к Пашке начала как-то иначе. А отец, когда Люська ушла, оставив два кило апельсинов, вообще пришёл и пожал Пашки руку, да ещё и денег дал целый косарь, раз у сына появилась такая девушка.

А до того и вообще было чудесно. Пионова, правда, нацепила голубую медицинскую маску, да ещё и сказала, что нос какой-то там мазью намазала, но зато, благодаря этим предосторожностям, просидела она у Пашкиной кровати почти три часа. И была такая весёлая, позитивная и… соскучившаяся. Пашка глазам своим не верил, если честно. Всё боялся, что вот-вот проснётся от этих чудес никому не нужным, как и раньше, лохом.

Люся рассказывала, как болела в прошлом году воспалением лёгких почти целый месяц, и как ей было скучно. Обещала заходить, если не каждый день, то через день точно. Принесла Пашке какую-то книгу и уверяла, что она ему очень понравится (хотя кому придёт в голову во время болезни читать, он понятия не имел). В общем, вела себя как в кино! Потому что к заболевшему бабы не шастали даже к Серёге. Хотя было их у него пруд пруди.

Ради такого можно и ангину потерпеть, так-то! Хотя горло распухшее и задолбало. Ещё и предки помиловали. Прям чудеса!

Пашка думал, что про землю под подушкой напрочь забыл, но ночью выяснилось, что помнил он о ней прекрасно и тревожить она его не перестала. Во всяком случае, приснился Пашке Иван Лавриков собственной персоной — но не с топором там, или какими упрёками за могильный грабёж, а более чем дружелюбный.

«Ты бы лучше не трясся, а время зря не терял, — напутствовал он. — Сколько баллов за эту неделю накопить можно было, а ты телишься, как целка какая-то! Живи, Пашка! Жизнь она знаешь, какая короткая! Тебе такую возможность предоставили! Ну наберёшь ты свой сороковой уровень, и что? Там все плюшки — платные! Ты знаешь, как быстро эти тысячи баллов разлетятся? Тебе вон на одно лечение сколько пойдёт! А потом? Что, думаешь, не захочется корректировать реальность? Да ты в первый день растратишь всё, сколько бы ни накопил, и ещё захочешь! И правильно! От жизни надо удовольствие получать, всё из неё выжать! Вот стал бы ты тут валяться неделю, если бы мог просто выключить свою ангину? Конечно, нет! Да тебе, язык высунув, надо сейчас очки зарабатывать, и наплевать на всех и вся! Но и про радости не забывать. Ты что вокруг девчонки этой на задних лапках прыгаешь? Да даст она тебе, не видно, что ли? Бери быка за рога, не теряй время! Что ты копейки считаешь? Машины эти трёшь? Вон возьми у предков из тайника бабла и трать себе, а как дойдёшь до сорокового уровня, положишь туда в два раза больше! Или школа твоя дурная? Ну что ты там торчишь? Кому польза от того, что ты штаны свои протираешь? Ладно бы учился, ещё понять можно. Но тебе же пофиг! Ты принципиально учиться отказываешься. И зачем тогда время тратишь? Посмотри на меня, Пашка! Бабосов было — немеряно, а того. Умер. И всё. Никакое бабло не поможет. Знаешь, сколько я дней упустил на скучную обязаловку, которая никому, ну никому вообще не нужна? Не повторяй ошибок, Пашка! Живи вольно, радуйся каждому дню! Ешь вкусно, дери красивых баб во все дыры! Счастливым надо быть. Сча-стли-вым!».

Проснулся Пашка после такой лекции чуть очумевший. Лаврикова видел, как живого, ну точно что с той фотки сошёл, где яхта и синий океан. И ведь правильно он всё говорил, Лавриков этот! Шестнадцать лет уже Пашка потерял, и продолжает перед всеми пресмыкаться, как глиста поганая. Его уже и от шпаны школьной избавили, и бабу ему подогнали. А Пашка продолжает что ни день от чего-то трястись, и жизнь, для радости данную, просаживать. А главное — боится постоянно, не одного, так другого!

Прав Лавриков, как никто никогда за всю Пашкину жизнь прав не был! Только перестроиться враз навряд ли получится, привычку рабскую искоренить. Но уж Пашка постарается, все силы приложит!

Начнёт жить в своё удовольствие, прямо сейчас, не дожидаясь сорокового уровня!

А от земли той ничего Зинке не будет! С Пашкой-то вон, всё в порядке! Он, можно сказать, даже и прозрел вообще!

На всякий случай проверил Пашка показатели здоровья в приложухе и сравнил со вчерашними в тетрадке. Никаких