Наш старый добрый двор - Евгений Астахов

— Почему раскисну? — повторил Люлька. — Опыт имею, двух уже уложил. — И добавил не без гордости: — За два дня всего.

— Ну что ж… Посмотрим, как поведешь себя в настоящем деле, — неопределенно закончил первый служебный разговор «маленький Ганс».

Форма, которую выдали Люльке, очень понравилась ему. Особенно черная лента на рукаве с надписью: «SS-Sonderkommande 6а»[35]. Он был щеголем. Люлька Карадашев, и еще любил властвовать, любил, чтоб его боялись, ужасно любил. Правда, теперь он был не Карадашев, а Горобец, потому что немцы верили только документам, а в красноармейской книжке стояло: Горобец Тарас Иванович. Ну что ж, это даже лучше — Горобец.

А кличка осталась старая. Так и записали в специальной графе заявления-обязательства: «Присвоенный псевдоним — Кривой…»

Чем дальше, тем больше Люльку беспокоило будущее. Все на глазах менялось в зондеркоманде: немцы нервничали, суетились, спешили замести следы, убрать возможных свидетелей. Раньше они не беспокоились о таких пустяках. К тому же партизаны стали действовать настолько решительно и смело, что иной раз было не понять, кто кого преследует и кто кого блокирует: зондеркоманда партизан или они зондеркоманду.

После неожиданного налета на лагерь военнопленных в Верхне-Лесном, когда более двухсот человек ушли в лес с партизанами да еще прихватили с собой коменданта лагеря, взбешенный Зингер решил выжечь все деревни в районе действия «лесных бандитов». Часть этой широко задуманной им операции была поручена охранному батальону СС, в котором служил Люлька Карадашев.

Деревни сожгли, жителей, не успевших уйти в лес, расстреляли, побросали в колодцы или согнали на сборные пункты для отправки в Германию.

По следам охранного батальона и шел Алик, не встречая на своем пути ни жилья, ни людей, словно все обратилось в безмолвную, спаленную огнем, остуженную инеем пустыню…

Телегу Колтун устлал свежим сеном. Алика посадили в нее бережно, одернули разрезанный Евдокией комбинезон. Подумав, Колтун вынул нож, полоснул по веревке, стягивавшей Аликины руки, ухмыльнулся:

— Только не хитайся, товарищ герой, куда не надо. Без толку это. Богомол сзаду пойдет, я спереду, де уж тут хитаться? Не упустим мы тебя, понял? Нема дурных…

Лошадь тронулась шагом. Снова подступившие вплотную к дороге осины тянули свои тонкие ветви, будто прощались. Колеса мерно постукивали по бревнам гати, низкое небо висело над головой намокшей мешке виной.

Пасмурное утро, пахнущее дождем, палой листвой и дымом далеких пожарищ, незаметно перешло в день, такой же бесцветный и стылый.

Колтун достал из торбы краюху хлеба, кусок солонины и бутылку самогона. Нарезал хлеб и мясо, протянул Алику.

— Ешь! Ешь, говорю, не верти харей! Мы тебя справного сдать должны, понял?

— Мы ж к тебе по-хрестьянски, с добром, — добавил Богомол. — Бимбера вот даже нальем, не побрезгуй уж.

Алик молчал. Хлеб лежал перед ним. Казалось, целую вечность не ел он такого хлеба, душистого и мягкого, чуть кисловатого на вкус. Не нужно никакой солонины, ничего не нужно, только бы этого хлеба, краюшку с бурой корочкой, с угольком, прилипшим к ней…

— Ну ладно, — сказал Колтун, увязывая торбу. — Не хошь, как хошь.

— Брезгует.

— Недолго ему брезговать осталось. Поглядывай за ним, Богомол… Но, пошла! Но-о!..

За поворотом лесной дороги показалось большое село. Дома тремя улицами спускались к подернутой туманом низине. В зарослях ивняка пряталась невидимая с дороги речка.

— Ну вот и Ржавка, приехали с божьей помощью. Дальше тебя, товарищ герой, на машине повезут; только вот сдадим господину Кёлеру, а они уж распорядятся как надо…

Он не успел договорить — из придорожных кустов вышли несколько человек с немецкими автоматами наизготовку.

— Господи! — выдохнул Богомол. — Откуда ж они здесь, в самой Ржавке?!

Присев, он метнулся за телегу, нырнул в заросли орешника, подступавшие к самой дороге. В пропитанном влагой воздухе глухо прозвучала короткая автоматная очередь. Богомол ткнулся головой в переплетение ветвей и замер. Заброшенный за плечи карабин сполз ему на затылок.

— Не стреляйте, браточки! — завопил Колтун. — Мы ж вас ищем который день! Ховаем от немца раненого летчика, героя, вот его документы туточки!

Он лихорадочно шарил за пазухой, искал завернутые в тряпицу газету, летную книжку и комсомольский билет младшего лейтенанта Александра Пинчука.

«Особо секретно

Начальнику зондеркоманды 6а

штурмбаннфюреру Г. Зингеру.

Довожу до Вашего сведения, что крупный отряд партизан, численностью до пятисот человек, неожиданно атаковал 9-й охранный батальон СС, базировавшийся в с. Ржавка. В результате упорного боя батальон понес значительные потери и отступил в беспорядке. Командир батальона, гауптштурмфюрер СС О. Кёлер убит…»

О других убитых эсэсовцах в рапорте не сообщалось, поэтому никто и никогда не узнал, где и как был убит Тарас Горобец, он же Карадашев, он же Кривой.

Новое название старого озера

Повестки из райвоенкомата пришли всем одновременно: Минасу, Иве и Ромке.

— Ну что ж… — сказал Ивин отец. — Пришел твой черед выполнить долг перед Родиной. Мне вот не удалось, а ты…

— Как же не удалось?! — возмутился Ива. — Да ты на заводе день и ночь!..

— То гражданский долг, Ива. А бывают такие моменты в жизни человека, в жизни его Отечества, когда мужчина должен, обязан взять в руки оружие, понимаешь, именно оружие! Не логарифмическую линейку, не ручку с пером, не карандаш, а ружье. Ружье!..

Он не сказал: «винтовку» или «автомат», сказал — «ружье». И, вслушиваясь в это совсем невоенное слово, Ива подумал, что не смог бы представить своего отца в погонах, в каске, с автоматом поперек груди. Все это никак не вязалось с его подчеркнуто штатским обликом, с его мешковатым пиджаком и близорукими глазами. А вот «ружье» — другое дело, это слово почему-то воспринималось, оно как-то «шло» отцу.

— Видишь ли, — продолжал тот. — Так уж получилось, что в нашей семье ни одного солдата. Ни мне, ни моему брату Петру не привелось попасть на фронт. Да, мы с ним «заводские люди». Кто спорит, это очень нужно, то, что мы делаем. Без крепкого тыла невозможны успехи на фронте, но… Когда кончится война и вернутся домой ее герои, мы в глубине души будем завидовать им, их солдатской славе. Да, да, Ива, обязательно будем, что поделать, — он развел руками, улыбнулся. — Буду завидовать тебе, вот увидишь. Еще бы! Ты ведь представишь нашу семью в действующей армии!.. Я, наверное, очень торжественно выражаюсь?

— Нет, папа…

— Твой дед, Ива, сражался под командованием генерала Брусилова. Был участником знаменитого прорыва Австро-венгерского фронта. Брусилов Алексей Алексеевич лично вручил ему тогда Георгиевский крест. О твоем деде вообще рассказывали как о человеке удивительной храбрости.

— Ты говоришь все это так, будто сомневаешься во мне.

— Нет, нет! Что ты, Ива! Напротив… Просто в такой ситуации я не мог не вспомнить о твоем деде… Он погиб зимой шестнадцатого года. Мне было тогда одиннадцать лет. А Петр еще и в гимназию не ходил…

Родители Минаса тоже вспоминали. Только совсем о другом — перебирали в памяти всех своих клиентов, прикидывали, кто из них смог бы помочь в получении отсрочки от призыва. Хотя бы на год.

— Если вы это сделаете, — кричал на родителей Минас (впервые в жизни он кричал на папу с мамой), — то я уеду в другой город и там сдам документы в военкомат!

— Что ты говоришь, мальчик?! — Родители Минасика метались, охваченные паникой. — Ты не понял нас, все совершенно законно! Ведь ты такой болезненный, у тебя хроническая ангина. И потом ты единственный сын, это тоже обязаны учитывать.

— А разве Алик не был единственным?! Или тот же Ива? Или Ромка?

— У Ромы есть все же сестра… — Они пытались возражать, уговаривать, приводили десятки доводов, в отчаянии призывали на помощь всю родню, но чем дальше, тем больше убеждались: усилия их, видимо, бесполезны, придется смириться с мыслью, что Минасик, такой неприспособленный и слабый здоровьем, пойдет служить в армию и еще, не дай бог, угодит на фронт.

— А может быть, — начинали сдаваться они, — ты подашь заявление в школу военных фельдшеров? Туда, где учится Рэма? Ведь ты студент мединститута, о тебе так хорошо отзывается профессор Ростомбеков.

— Куда мне идти, решит военкомат. Я хочу как все…

— Да, да, — печально кивали головами родители. — Мы понимаем тебя, Минасик…

Что же касается Ромки, то у него, как всегда, все обошлось благополучно.

— Аоэ! В армию иду! — громогласно сообщил он, получив повестку. — Сразу в повара запишусь. Вокруг меня все как вокруг елки ходить будут, потому что повар в армии главный человек!.. Только жалко, что волосы заставят постричь под машинку. Очень некрасиво это!..