Ароматы кофе - Энтони Капелла

— После того, как примерно полдюжины девушек было распродано, объявили временную остановку торгов. Чтобы якобы обнести участников прохладительными напитками, но на самом деле, чтобы возбудить накал страстей до наивысшей точки. И, — весьма лукавая задумка ханым с ее сынком, — во время кофепития было предложено некое представление. Никаких непристойностей: девушки просто вышли из своего укрытия, одни стали наигрывать на музыкальных инструментах, другие играть друг с другом в шахматы.

Тут мужчины повскакали с мест и начали ходить по зале, как бы беседуя друг с другом или любуясь изразцовым узором колонн, а на самом деле, чтобы получше рассмотреть девушек, которые еще не распроданы. И тут я услыхал: шепот пробежал по собравшимся. Был там один юноша, чьи одежды выдавали в нем знатного султанского вельможу. До меня донесся слух, что он намерен купить самую лучшую девушку и подарить ее султану в надежде получить за это в дар от султана звание правителя какой-нибудь области или что-то в этом роде. Прочие покупатели гадали, какую девушку выберет он.

Я оглядел залу, оценивая товар его глазами. Все светлокожие девушки были, как я уже сказал, распроданы. Возможно, он прельстится той венгеркой с длинными светлыми волосами, которая так искусно танцует? Похоже, и мамаша купца считала также: ханым суетилась вокруг девушки, оправляя на ней одежду, как на невесте, готовящейся идти к алтарю.

И вдруг я заметил за одним из шахматных столиков другую девушку, очень черную, очень красивую. Это была типичная африканка, она определенно несколько лет уже жила в гареме. На ней был кафтан из тонкого сверкающего шелка; она с серьезным видом передвигала фигуры на шахматной доске. Меня это заинтриговало: она играла в шахматы не для вида, как другие, то и дело стрелявшие глазами в мужчин; с истовой решимостью она полностью сосредоточилась на игре. Было видно, что ее задача — именно выиграть.

Такое было ее отношение к торгу, к покупателям, ко всему этому бесстыдному представлению: она попросту отодвинула все это от себя, вместо этого сосредоточившись на занятии, в котором была способна стать истинной победительницей. Это меня в ней восхитило.

Проходя мимо ее столика, я задержался. Ее противница была крайне слабая шахматистка, во всяком случае, явно не шахматы занимали ее в тот момент — ее больше интересовало то, что происходит в зале. Когда после нескольких ходов она сдалась, я шагнул к столику.

— Вы окажете мне великую честь, — сказал я, — если позволите присоединиться к вам в вашей игре.

Африканка повела плечами и расставила на доске фигуры. Я сделал пару простейших начальных ходов. Мне хотелось понаблюдать, как играет она. Приличия гарема требовали, чтобы она мне проиграла, польстила бы моему самолюбию. Через несколько ходов, я почувствовал, что такое возможно. Как вдруг — внезапно — искра отчаянной решимости вспыхнула в ее глазах, и она предприняла попытку меня обыграть.

Во время игры я изучал ее лицо. Она не поднимала на меня глаз — это считалось бы возмутительной наглостью, во всяком случае, в данных обстоятельствах. Но я не мог не оценить ее красоты. Что ж, вы сами видели: не буду описывать ее вам. Но, пожалуй, я опишу ее характер. Это была девушка, которой определенно нельзя овладеть — которую нельзя ударить. Всеми своими жестами она показывала, как ей ненавистно все, что здесь происходит, что ее выставляют напоказ. Победа надо мной была единственно возможной местью ее, пусть малой, но все же свидетельством ее непокорности.

И тут я почувствовал, что кто-то еще остановился у столика, за которым мы играли. Это был тот самый молодой сановник. Он следил за нашей игрой, и что-то в его молчании навело меня на мысль, что и он нашел в этой африканской девушке нечто неординарное. Я поднял голову, надеясь хмурым взглядом его отвадить, но он уже отошел.

Когда мы все вернулись на свои места, торговец огласил следующие лоты. Последней в качестве кульминации выставлялась на продажу самая светлокожая девушка. Первой выпал черед африканке. Торговец бегло зачитал перечень ее достоинств: знание языков, владение музыкальными инструментами, стрельба из лука, бег. Ее явно выставляли как нечто экзотическое, как некую новинку — некое образованное человекообразное. Двое несколько беспорядочно принялись торговаться друг с другом, вздымая цену до величин, судя по всему, весьма значительных. Их соревнование было внезапно прервано усталым взмахом руки вступившего в торг молодого вельможи.

Я тотчас раскусил его игру — он хотел показать, что просто пришла шальная мысль, почему бы не позволить себе и еще одну покупку. Хотя основной его интерес направлялся на иной объект, он был не прочь заодно прихватить и Фикре. Этот маневр мог обмануть иных из присутствовавших в этом зале. Но только не меня. Пусть я был не слишком сведущ в отношении невольниц, но я знал все о торгах. И была еще одна причина, по которой я так точно угадал намерения молодого человека: у меня были те же.

Играя с ней в шахматы, я успел в это короткое время… не то чтобы влюбиться в нее, но, пожалуй, подпасть под ее чары. Нечто поразительное овладело мной — интуитивно, всепоглощающе, всем существом я понял, что не позволю этому человеку и никому другому отнять ее у меня и сломить ее волю.

Торг был кратким и бурным. Молодой вельможа, пожав плечами, назвал солидную сумму. Прочие с поклоном отсеялись. Молоток ударил один раз. Как вдруг — возбужденный шепот, вернее озадаченный. В торг включился еще один покупатель. Некто дерзко осмелился вырвать эту необычную покупку из-под носа вельможи. С внезапным изумлением я обнаружил, что это был я. Моя рука воздета вверх. Вельможа выгнул бровь и снова поднял руку, возвещая, что вызов принят. Я прищелкнул пальцами — этот жест припахивал грубостью, но мне было не до приличий. Все уставились на нас. Вельможа нахмурился и удвоил цену. Тут уж было не до притворства, не до запоздалых намерений. Он хотел ее. Я тоже — но цена уже превышала мою выручку за целый год. Я снова поднял руку. Снова тот другой удвоил цену. Я понял, если мне повезет сейчас, мне придется заложить все, что я имею — в том числе и ее. Меня это не остановило. Я поднял палец, навел на распорядителя торгов и выкрикнул сумму настолько невообразимо громадную, что это граничило с абсурдом. Он принял мою ставку с поклоном и вопросительно взглянул на моего противника. Снова цена была удвоена. Снова я оказывался в проигрыше — но вот после минутного раздумья я снова удвоил цену.

Внезапно вельможа моргнул, развел руками, замотал головой. Все было кончено. Краткий порыв рукоплесканий — которые быстро стихли, как только до присутствующих дошло, что едва ли стоит аплодировать победе бедного купца над могущественным представителем свиты султана. Аукцион продолжался.

Во время всего этого действа Фикре, сидевшая посреди залы, нарочито не поднимала глаз. Но вот она подняла голову и взглянула на меня. Никогда не забуду этот взгляд. Он выражал крайнее презрение.

Я поставил на карту все, лишь бы стать ее обладателем — человеком, от которого зависела бы ее жизнь и смерть, — она же не выразила ни страха передо мной, ни интереса, будто я не более чем жалкий уличный мальчишка, отвесивший ей комплимент.

Где-то позади в серебристой тьме верблюд исходит переливчатым бульканьем, потом чмокает губами, производя звук наподобие хлопка. Хозяин что-то говорит ему, тихое бормотание бедуина.

— Да, я стал ее обладателем, — тихо, как будто про себя произносит Бей. — Представьте, если сможете, что это значит. Всю ответственность… все решения, которые я должен принимать. Представьте, в какое сложное положение теперь я попал.

— Отчего?

— А? — будто очнувшись, переспрашивает Бей.

— Отчего вы попали в сложное положение?

Мне кажется, Бей не столько рассказывал для меня, сколько для себя самого. Он явно весьма удивлен моим вопросом.

— Это, друг мой, уж история для другого раза, — бросает он, припуская своего верблюда вперед к головной части каравана.

Глава тридцатая

Очередная стоянка, очередная попытка заснуть в часы дневного зноя. Когда солнце, наливаясь, как спелый плод, наконец, густо краснеет, мы загружаем своих верблюдов. Песок под ногами теперь уже не похож на кварц, он черен — россыпь черных гагатовых бусинок; теперь мы в вулканической стране, в самаду.

Рядом со мной едет Десмонд Хэммонд, по самые ноздри замотанный бедуинским платком от летучего песка; его задубевшая, в морщинах от солнца физиономия уже почти как у африканца. Долгое время он молчит, потом произносит;

— Вы уж простите, Роберт, только на плантатора, по-моему, вы не слишком похожи.

— Пару месяцев назад я счел бы это за высочайший комплимент.

Хэммонд хмыкнул: