Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты - Борис Барков

— Как могло случиться, что комитет просмотрел такое идейно порочное произведение? Только политической близорукостью, утратой бдительности или прямым вредительством председателя комитета можно объяснить…

Когда Сталин произнес слово «вредительство», высший руководитель советского искусства вскочил на стул и закукарекал. Тут же появились охранники, под руки вывели несчастного из зала и отправили в больницу.

На приеме у Сталина был шахтер Засядько.

— Что вы будете пить? — спросил Сталин.

— Водку, — ответил Засядько.

Налили фужер — выпил. Налили еще — выпил. Третий — тоже, а от четвертого отказался — накрыл рюмку рукой и сказал:

— Засядько знает меру.

Через год Сталин предложил сделать Засядько министром угольной промышленности. Ему доложили: «Он пьет, товарищ Сталин». Сталин ответил: «Засядько знает меру». И Засядько стал министром.

Коллективизация подорвала сельское хозяйство и вызвала в начале 30-х годов голод, сознательно поддерживаемый Сталиным. Хлеб продавали за границу, а во многих районах страны люди умирали от голода. Появилась частушка:

Дорогой товарищ Сталин,Ты без хлеба нас оставил.

Киноартисты Максим Штраух и Михаил Геловани ехали на правительственный концерт в Кремль. Подъехав к воротам Спасской башни, Геловани, загримированный Сталиным, высунулся из машины и спросил у часового:

— Вы меня пропустите?

— Так точно, товарищ Сталин!

— А меня? — высунулся Штраух, загримированный Лениным.

Часового пришлось отпаивать водкой.

Рассказывают, что Сталин, прочитав о себе в «Известиях» фразу «мудрый вождь» без «р», пропущенного по недогляду, пожалел известинцев: трудно, наверное, приходится, устают очень, раз делают такие ошибки… И распорядился повысить им зарплату на 10 процентов.

В доме политкаторжан на набережной Невы однажды появилось объявление, текст которого запал Ахматовой в душу на всю жизнь. Оно гласило: «Всем — повидло, а цареубийцам — варенье».

В 30-х годах, когда главным редактором «Известий» был Бухарин, сотрудник редакции Б. зашел к нему в кабинет. Редактора на месте не оказалось, и Б. повернул было назад, как в этот момент зазвонил телефон из Кремля. Б. поднял трубку.

— Николай Иванович? — с характерной медлительностью произнес голос.

— Нет, — ответил Б. — А кто его спрашивает?

— Сталин.

Растерявшийся Б., заикаясь от потрясения, промямлил:

— К-к-какой Ста-ста-а-лин?

— Тот самый! — ответили на другом конце и положили трубку.

Однажды, не застав Бухарина, звонивший по кремлевской связи попросил секретаршу главного редактора связать его с ним, как только Бухарин появится.

— А кто говорит?

— Секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев.

— Раз вы секретарь, как и я, то сами ему и перезвоните…

Однажды, довольно поздно возвращаясь из гостей, знаменитый певец Козловский шел по ночной улице. Навстречу ему попались две девушки. Будучи в хорошем настроении, он остановился перед ними и вполголоса запел своим чудесным тенором: «Куда, куда, куда вы удалились…» Девушки прыснули, обошли его, и одна сказала другой: «Вот чудак, воображает, что он Козловский».

С первых же лет своей жизни в Москве молодая Лидия Русланова завоевала искреннюю и горячую любовь столичных зрителей. Слушать ее приходили и ученые, и рабочие, и учителя, и врачи, и студенты. Легендарной популярностью пользовалась певица у военных. Солдаты и офицеры ее ждали, после выступления вызывали без счета, а потом приносили цветы и писали письма. Рассказывают, как однажды перед концертом маршал Буденный спросил:

— А будет ли петь Русланова?

— Руслановой в программе нет, — ответили ему. — Русские песни будет петь другая певица.

— Других я знать не хочу. Я знаю только Русланову.

И ушел.

Однажды, как рассказывал академик Павлов, он ехал на трамвае и, увидев в окно храм Божий, как обычно, перекрестился. «Темнота!» — громко сказал ему рядом стоящий матрос.

Известными озорниками были великие актеры МХАТа Василий Иванович Качалов и Иван Михайлович Москвин. Однажды студенты спросили у Москвина, какое качество актер должен сохранять всю жизнь. Он ответил:

— Самое главное — до конца дней оставаться шалопаем!

Рассказывают, что на дверях квартиры Бриков, близких друзей Маяковского, какой-то недоброжелатель нацарапал однажды четверостишие:

Вы думаете, здесь живет Брик —исследователь языка?Нет, здесь живет шпики следователь ЧК.

Говорили даже, что сочинил это не кто иной, как Есенин. А Осипу Брику четверостишие так понравилось, что он обвел буквы масляной краской.

Однажды Маяковский пришел в Госиздат за гонораром, но ему в четвертый раз сказали, что денег в кассе нет. Тогда он снял пиджак, закатал рукава и с мрачной серьезностью предупредил главбуха, что будет танцевать чечетку в его уважаемом кабинете, пока сполна не получит причитающейся ему суммы. «Паркет трясся под его ботинками», — вспоминал очевидец. Через несколько минут бухгалтер сдался и принес наличность.

Эйзенштейн возвращался в Москву из загранкомандировки. Его попутчиком был некий партийный бюрократ. Узнав, что с ним в купе едет сам Эйзенштейн, попутчик стал расспрашивать о работе. Эйзенштейн с удовольствием рассказывал ему о рабочих буднях кинематографиста и т. д. На вокзале попутчик, не скрывая своего восторга, на прощание сказал:

— Никогда бы не подумал, что такой великий физик занимается еще и кинематографом!

Однажды писатель Бабель потратил полторы страницы на описание мертвого тела, потом он все зачеркнул и вписал одно прилагательное — «на столе лежал длинный труп».

Известный кинорежиссер Александр Петрович Довженко сдавал кинокомиссии свой фильм о Мичурине. После просмотра встал очередной «знаток» и начал упрекать создателей картины, что в ней не отражена роль партии, комсомола, профсоюзных организаций…

— Но позвольте! — вежливо возразил режиссер. — Зачем же все сразу. Это же не последний фильм советской власти!

В 30-х годах XX века благодаря плановой государственной экономике в СССР все подряд нормировали и распределяли. Однажды Елена Сергеевна Булгакова отправилась в магазин Литфонда получить бумагу для писателя Михаила Булгакова. А там ей — от ворот поворот. Оказывается, Булгаков и так получил больше нормы. Норма составляла тогда аж четыре килограмма бумаги в год.