Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот поэтому пребывание на сцене – это и есть некая неизвестная величина. Существует, скажем, удостоверение Героя Советского Союза или удостоверение ветерана войны, а удостоверения, что ты чего-то уже добился на сцене, не существует. Ты каждый вечер должен заново это доказывать. И вот это “заново” и есть самое сложное: никогда не знаешь, в каком ты выйдешь состоянии, а публика-то и не должна этого знать, она идет тебя слушать в надежде, что ты будешь лучшим. И если состояние неубедительное, остается только вызывать духов, чтобы совсем не оплошать ни перед собой, ни перед музыкой. Ведь ты служишь тем звукам, которые схвачены в партитуре, и тем авторам, которые ее написали.
С. С. Вот что мне очень интересно: это пресловутое волнение, охватывающее исполнителя на сцене, – представим, что вы владеете самогипнозом или изобрели таблетки, от которых волнение на один раз исчезает. Как вам кажется, результат будет лучше или, напротив, что-то уйдет?
Г. К. Позвольте мне привести аналогию. Известно, что есть такие бактерии, которые необходимы организму, а есть бактерии, которые вызывают болезнь. Так же и волнение: есть состояние нервное, которое вас собирает, помогает сосредоточиться, а есть нервозность, которая отвлекает. Их надо уметь различать и пытаться контролировать. Конечно, все равно найдутся какие-нибудь отвлекающие детские ножки в первом ряду партера, или прожектор лопается и создает невероятный шум, даже движение партнеров, дирижера отвлекает от нот. Я описал это в книге “Обертоны”, посвятил целую главу тому, что всякое случается на сцене. Приходится придумывать себе какую-то фишку, свой индивидуальный способ борьбы с неизбежными “отвлечениями”. Сценический страх – это одно из “отвлечений”, нездоровых, ненужных, но всех нас посещающих. Совсем избавиться от него нельзя. Недавно у меня была смешная история, которую расскажу тоже без упоминания имен. Одна очень талантливая молодая коллега, игравшая со мной, в кругу друзей рассказала: в двенадцать лет она решила, что не будет бояться, и всё – ей неизвестно чувство страха. Это было искреннее заявление, по-своему наивное: она еще настолько юная, что недалеко от этих двенадцати лет ушла. Но действительно, ее выступления казались настолько естественными, она просто купалась в своем таланте и умении обращаться с инструментом. Однако как-то раз на нашем совместном выступлении я почувствовал, что сегодня она немного волнуется, чего я не ожидал. На следующий день я спросил: “Как же так? Я вчера почувствовал ваше волнение”. И она без капли юмора ответила: “Это же от вас передалось!”
Я, как вы сейчас, рассмеялся ей в ответ, но заподозрил, что могло быть и так. Потому что я, увы, не свободен от этого. К счастью, есть некоторые способы борьбы со сценическим страхом, и в первую очередь – настройка на звук, на музыку. Когда не даешь себя отвлечь посторонним мыслям, страх съеживается, становится меньше.
С. С. Скажите, а у вас бывало ощущение, что вы устали от профессии?
Г. К. Сати, я хронически устал! Я так устал, что даже передать не могу. С одной оговоркой: я не устал от профессии, я устал от образа жизни, который я веду, от бессонных ночей, от всей той обузы, которая идет вместе с профессией, но не касается игры на скрипке или изучения новых сочинений. Я устал от ответственности за тридцать молодых – в возрасте от девятнадцати до тридцати с небольшим – исполнителей, составляющих оркестр “Кремерата Балтика”. Как Маленький принц Экзюпери был в ответе за свою прекрасную розу, так и я в ответе за них: это моя прекрасная роза. Вы не представляете, сколько административной работы я делаю, у меня нет полагающегося штата.
С. С. Обычно штат только мешает.
Г. К. Штат мешает, да, но на него можно было бы что-то сваливать, а я многим занимаюсь сам. И я устал от этих размышлений, как разобраться с делами, устал от переездов, от одиночества, от отсутствия причала, уюта и прочего, и прочего. Но я не устал от музыки. И поэтому я уже много лет руковожу фестивалем в Локкенхаусе[37], в этом году фестиваль будет справлять двадцатипятилетний юбилей. И это такая работа!.. Программа фестиваля окончательно утверждается за двадцать четыре часа до концерта, хотя всю эту кухню я готовлю в течение года, чтобы можно было предложить публике двадцать разных программ за двенадцать дней. Там я и организую, и играю, и приветствую, и тусуюсь, и в результате сплю не больше, чем на гастролях, четыре – пять часов. Но как бы я ни устал, стоит мне сесть за пульт, начать играть концерт Шостаковича – и я тут же просыпаюсь. Музыка меня возвращает к жизни, а так я просто еле стою на ногах.
То же бывает и после каждого концерта: поначалу адреналин еще как-то воздействует, но через час я падаю с ног. В иные вечера усталость даже преобладает над потребностью поделиться с публикой звуками, эмоциями. Но будем считать их исключениями, на концерт я обычно все-таки иду с желанием, чтобы единение с музыкой свершилось. Я не говорю, что вдохновение посещает всегда. Но скорее оно посещает тех, кто к этому как-то подготовился. И я вижу с ужасом, сколько моих коллег даже не готовятся к этой встрече, потому что им лень, или они ведут такой образ жизни, или просто считают, что это не важно: не сегодня, так завтра они отработают свое. Обидно, что они занимаются этой профессией, за их талант, за то, что такое возможно. Глядя на них, еще лучше понимаю, что сам должен вести себя по-другому.
С. С. Мы сейчас говорили про образ жизни музыканта, и мне вспомнилось, как трепетно вы пишете о Давиде Федоровиче Ойстрахе, о том, что он был человеком, который, в отличие от многих звезд, откровенно не соблюдал дистанции, не использовал этот способ себя оберегать и отстраняться. Наоборот, он был открыт, доступен. То есть не только музыкой себя сжигал, но еще и тем, что был всегда на расстоянии вытянутой руки для тех, кому он был нужен.
Г. К. Я не стал бы это абсолютизировать, потому что, наверное, и Давид Федорович имел свои рамки. К
