Новые русские - Михаил Рогожин

Элеонора проводит пальцем под правой грудью и ощущает болезненность прикосновения. Две ранки с запекшейся кровью — не выдумка и не фантазия.

Размышления только усиливают головную боль. Элеонора, превозмогая слабость, встает. С болезненной гримасой разгибает спину. Долго поправляет перекрутившийся вокруг тела пеньюар. Ей необходимо выпить алказельцер. Цепляясь по пути за попадающуюся мебель, идет на кухню. Там в трусах и фартуке орудует Степан. Готовит завтрак.

— Сейчас буду тебя лечить! — заявляет он вместо приветствия.

— Почему? — настораживается Элеонора. Неужели она так плохо выглядит?

— А после меня бабы долго не могут оклематься. Но я знаю верный способ возвращения к жизни.

Не обращая внимания на его глупую похвальбу, Элеонора открывает дверцу кухонного шкафа, ищет алказельцер. Степан подходит сзади. Обнимает. Не сопротивляясь, она просит:

— Не надо.

— Надо. Слушай меня. Пятьдесят грамм коньяку, фужер шампанского, мой фирменный омлет с грибами и луком — и ты начинаешь парить сама над собой.

— Я утром не пью, — отказывается Элеонора. Для большей убедительности добавляет: — Давно не пью.

— Это не проблема, — смеется Степан. Его руки властно ложатся на ее бедра. — Пока я здесь, будешь слушаться меня. Сперва позавтракаем, затем ненадолго в постель, а в пятнадцать ноль-ноль у меня деловая встреча.

Элеонора чувствует, как под фартуком вздыбился его массивный член. Придется соглашаться. Иначе не отстанет.

Может, утром будет менее тяжко. Она возвращает алка-зельцер на полку.

— Отпусти хоть умыться. Я не привыкла находиться перед мужчиной в таком виде.

— А чего? Нормальный вид. Мне объясняли, ежели женщина с утра без краски и прочих прибамбасов смотрится классно, значит, красота у нее натуральная.

— Мне не до краски, — передергивает плечами Элеонора. Освобождаясь от рук надоевшего любовника, скрывается в ванной.

Чтобы оттянуть нежелательный момент нового общения, она решает подольше полежать в ванне. Голова разламывается, в животе неприятное нытье. Хочется замереть, распроститься с собственным телом. Из крана монотонно журчит вода, взбивая пену. Элеоноре невмоготу злиться на наглое поведение Степана. На что он, дурак, надеется? Какой секс? Она же мертвая. Пусть наваливается своей медвежьей тушей, орудует тупой кувалдой, она и не вздохнет. Будет лежать египетской мумией. Неужели не поймет ее безучастного отвращения? Лишь бы побыстрее кончил и мотал отсюда. Какой скандал ему устроит Катя! А уж Таисья по всей Москве разнесет, да еще от себя прибавит кучу солдатских подробностей. Закончился Элеонорин траур. Сегодня же по секрету обо всем сообщит Нинон. И пойдут гулять о ней разговоры. Не каждая из московских подруг способна оторвать себе нового русского миллионера. И у кого? У Кати, которая тем и знаменита, что мужиков зараз уводит…

Дверь в ванную скрипнула. Элеонора закрывает глаза. Гад! Подождать не может. Сейчас, чего доброго, предложит потереть спинку. Она категорически откажется заниматься этим в ванной. Откуда здоровье? По движению воздуха и непонятному тихому звону ясно его присутствие. Стремясь выразить взглядом полнейшее презрение, медленно приоткрывает глаза.

Перед ней, лежащей в ароматной пене, стоит Степан. На нем серый пиджак, черные брюки, аккуратно завязанный красный галстук. В одной руке держит поднос с фужером шампанского, рюмкой коньяка и пышным омлетом на тарелке. Во второй — крахмальная белая салфетка.

Элеонора не в состоянии вымолвить ни слова. Он опускается на колени. Ставит поднос на кафельный бордюр ванны. Элеонора пугается, что фужер перевернется, тянется к нему рукой.

— Нет, нет. Сначала рюмку коньяку, — останавливает Степан. Сам берет рюмку, подносит ее к губам Элеоноры.

Она поражена галантностью его поведения. Безропотно делает глоток, второй. Подчиняясь движению его руки, допивает до конца. Морщится, зажмуривает глаза. Когда снова открывает их, Степан держит перед ней фужер с плавно скользящими внутри пузырьками. Во рту аж пересохло от предвкушения холодного шампанского. Элеонора жадно пьет. Оно оказалось кисловатым. Не то что ее любимое. Это другое. Либо паршивое наше, либо дорогое иностранное. Ей все равно. Она набирает полный рот, исчезает под водой и там выпрыскивает кислятину. С привкусом шампуня на губах, выныривает. От совершенной шалости возникает детская радость, подталкивающая шумно шлепать ладошами по воде. Степан смеется и совсем не собирается уклоняться от брызг. Элеоноре жалко заливать его дорогой пиджак. Она протягивает руку к омлету. Цепляет вилкой поджаренный кусочек. Степан молча наблюдает за ней.

— Тебе жарко? — она задает первый из пришедших на ум вопросов.

— Немного.

— К чему этот маскарад? — продолжает есть омлет, оказавшийся безумно вкусным.

— Планы меняются. Заканчивай с ванной и марш одеваться. Натягивай все самое дорогое. По полной фирме. Брюлики во всевозможные места. Каблук не менее пяти сантиметров. А поверх всего свою чернобурку. И улетный макияж. Понимаешь меня?

Элеонора от растерянности погружается с головой в пену. Трудно, лежа в ванне, беседовать с одетым человеком. Почему-то ему начинаешь верить. Вообще голый подчиняется одетому уже потому, что голый. Остается вынырнуть и утвердительно кивнуть мокрой головой.

Степан забирает поднос и выходит. Элеонора внезапно пьянеет. Легкий, бессмысленный абанкураж не дает сосредоточиться. Понятно одно — они вместе куда-то уходят. Замечательно. Он уберется из ее дома. А там уж она найдет повод от него избавиться. Хотя, кто знает? Может, он ее поведет на обед в посольство? С Ласкаратом не было такого посольства, куда бы их ни приглашали.

Элеонора собирает крупицы воли, выталкивает себя из ванны. Долго стоит под холодным душем. Рассудок немного трезвеет. Странно. Хмель исчезает, а хорошее настроение остается. Закутавшись в халат, бежит в спальню.

Держа работающий фен, одновременно копается в шкафу. На пол летят платья, блузки. Из ящика падают коробки с колготками. Элеонора умеет собираться быстро. Выключает фен. Причесывается. Принимается за лицо. Внешность у нее, как она сама считает, самая обыкновенная. Мелкие резкие черты лица находятся в постоянном движении, чем смазывают общее впечатление. Она знает про это. Поэтому стремится обуздать собственную мимику. Из-за постоянного напряжения лицевых мышц возникает неподвижная маска, притягивающая внимание мужчин. Они уверены, что за этой неподвижностью скрывается чувственная страстность натуры. Этот образ Элеонора придумала сама в пору своих домашних театральных представлений. К тому же неподвижность лица позволяла ей дорисовывать любые его черты. Скользя кисточкой и растушевкой, словно художник по полотну, она предпочитает сиренево-розовые тона. В зеркальном отражении ее облика, благодаря быстрым движениям рук, проступила свойственная ей неприступная нежность.

Закончив с макияжем, надевает белые колготки, розовые туфли на высоком каблуке и небольшой платформе, строгую, расклешенную книзу белую юбку и короткий пиджачок с розовыми овальными лацканами.

Темные волосы, подстриженные каре, выгодно оттеняют розовую матовость ее лица и загадочную сиреневость глаз.

Небрежно набросив на плечи шубу, уверенной походкой, легко и изящно Элеонора выходит из спальни. Крутится перед зеркальной стенкой, остается довольная собой. Идет в залу, где должен ждать ее Степан. Он спокойно сидит в кресле из карельской березы под огромным золотистым абажуром лампы. Абсолютно голый… на его коленях лежат большие портняжные ножницы. Эти-то ножницы и приковывают взгляд Элеоноры.

Она застывает, как вкопанная. Лицо остается неподвижным. Голова отказывается соображать. Слишком много невероятного произошло в этих стенах за последние дни. Большое, полное белое тело с рыжими веснушками, тело Степана, внушает Элеоноре животный страх. Ночью ничего подобного она не испытывала. Когда-то, до Ласкарата, крупные мужчины были ее слабостью. Сейчас она боится его обнаженного тела. Пытается сбросить охватившее оцепенение. Хриплым голосом с прорывающимися высокими звуками пробует кричать:

— Почему ты голый?! А?! А?! А?! Мы же уходим…

Степан похлопывает ножницами по коленке. Молчит.

С восхищением рассматривает Элеонору Ему, безусловно, нравится ее наряд. Элеонора уверена — он сошел с ума. Она с ужасом догадывается о том, что он задумал. Степан собирается на ее глазах отрезать себе это дело! Она отшатывается.

— Зачем тебе ножницы?! Мы же должны идти… Оденься, умоляю тебя.

Степан продолжает как ни в чем не бывало сидеть. Элеонора теряется окончательно. Дрожащим шепотом спрашивает:

— Мне раздеваться?

— Подойди, — властно требует Степан.

И она приближается. Степан хватает полу шубы, тянет к себе. Теперь они рядом. К ее ужасу, он начинает кромсать ее шубу из чернобурки этими самыми ножницами. Элеонора отталкивается руками от его наклоненной головы. Стремится вырваться.