Люди без имени - Леонид Золотарев

— Владимир, — ответил переводчик и крепко пожал руку военнопленному. — Я всегда готов оказать вам услугу и помощь!

Всю ночь Михаил думал, какой же найти выход из положения? Каким образом помочь военнопленным? При раздаче завтрака в голову неожиданно пришла мысль.

— Стоп! — сказал он вслух, — я кажется, придумал. Он положил черпак, которым вечером был Максимова, подошел к военнопленным.

— Я кажется придумал … Это идея — дело нетрудное …

Военнопленные изумленно глядели на него и переглядывались между собою.

— А что, если мы будем брать отходы на финской кухне в поселке, питание увеличится? — спросил Шаров.

— Правильно! — одобрил кто-то из толпы.

— Что мы свиньи? — возразил ему другой.

— А то, чем кормят нас, разве лучше, чем у свиней? — послышались голоса из толпы.

Шаров вспомнил, что скоро будет звонок на работу и начал быстро раздавать суп. Новость мгновенно распространилась, и к Шарову обращались с вопросами:

— Скоро будет дополнительное питание?

— Обождите немного, я переговорю с начальником, — отвечал Шаров.

На следующий день он вызвал переводчика и долго беседовал с ним.

— Мецала, — несомненно, — хороший человек, но слишком гордый и вряд ли согласится ходить по помойкам и собирать отбросы для вчерашних врагов, — ответил Пуранковский.

Но гордый финн — Мецала согласился. Разгневанный директор завода не хотел слушать его, боялся, что свиньи, которым шли отходы, могут подохнуть, и выразил свое недовольство. Тогда начальник стал наряжать по пять человек, под охраной одного солдата, на немецкие свалки собирать отбросы. Вышестоящее же начальство запретило и указало ему, на то, что он дискредитирует финскую армию в глазах союзников. Мецала вторично переговорил с хозяином столовой и добился результата. Около столовой поставили ящик — помойку, куда сбрасывали отходы. Большинство рабочих, особенно шахтеров, приносили куски хлеба и бережно клали в ящик.

— Оставшиеся в живых, — говорили военнопленные, — результат заботы повара Михаила Шарова.

— А за то, что думали о тебе плохо и выбирали удобный случай задушить — прости нас!

17. Последние дни в Нискокосках.

В бараке время тянется медленно, на работе мучительно тяжело. Новостей не слыхать. Шутки и анекдоты среди военнопленных слышатся реже. Газету «Северное слово», предназначенную для военнопленных, не привозят больше трех месяцев. Рабочие финны сами ничего не знают или не хотят сообщать о положении на фронте. Настроение у них упадочное. Не слышно былых восторгов о скорой победе. Больше нет веселых и беззаботных людей, какими были многие раньше. И реже реплики: «Русса капут!»

На пленных смотрят с озлоблением. Промелькнул слух: Красная Армия перешла в наступление и немцы бегут. Пленные делают догадки, что произошли очень важные события, которые не дошли до них: их скрыли от пленных финны.

Как-то утром в барак зашли два финских солдата-фронтовика. Один с перевязанной рукой, второй с перебинтованной головой и на костылях. Угостили русских сигаретами и поинтересовались жизнью. Им приходилось видеть своих врагов на фронте, но издали, а здесь стояли рядом, напротив, не испытывая злобы.

Кто-то от кого-то слышал или просто от нечего делать придумал, что немцы взяли Мурманск, и сообщение с Америкой прервано. «Мурманск остался единственной связью с внешним миром для России», — твердило непрерывно финское радио, и писали все газеты.

Финны-фронтовики с интересом разглядывали лепешки Рогова из гнилой картошки, когда в барак вошел Громов и, увидев забинтованных солдат, неосторожно произнес: — Довоевались, союзнички!

— А ты доболтаешь языком, — ответил на русском языке финн с перевязанной рукой.

Чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов и выйти из неловкого положения (он не знал, что солдат знает русский язык), Громов задал вопрос: — Действительно немцы взяли Мурманск?

Солдат улыбнулся и ответил: — Они взяли Мурманск так, как в 1941 году Москву.

На просьбы рассказать подробно, что произошло именно под Москвой, ничего не ответил, и ни на какие уговоры не пошел: понял, что проговорился. Он предполагал, что пленные знакомы с действиями на фронте. После ухода солдат разговоры были одни: пока военнопленные «отсиживались» в лагерях, на Родине произошли чрезвычайно важные события.

Многие уверяли, события под Москвой сыграли решающую роль в дальнейшем ходе войны, но какую именно, осталось предположением и догадкой.

«Северное слово» все мелкие успехи немцев на фронте раздувало сенсационными сообщениями о победе немецкого и финского оружия.

Пленные читали, когда страницы всей газеты были заполнены сообщениями о «штурме Москвы», а последний номер сообщил, что падение Москвы — вопрос сегодняшнего дня. 1942 год, март месяц, но газета упорно молчит и не сообщает «причины» отхода немцев от Москвы.

От радости Рогов принялся выбивать чечетку босыми ногами вокруг печки и раздарил все лепешки. Громов не знал, как выразить чувство восторга, на конце нар сделал стойку на руках, но руки были слабые, и он свалился на голову подвернувшемуся Рогову. Драчливый Рогов в другое время не спустил бы ему, и обязательно была бы драка, но в ту минуту их охватила общая радость, и они пустились в пляс, откуда взялась у них сила?

В бараке стало тихо только вечером, за несколько часов до работы. Только потом, на Родине из газет и политбесед, проведенных с пленными, они узнали истинную картину разгрома немцев под Москвой, и какую роль это оказало на ход дальнейших событий.

От новости у пленных в душе осталась радость за Родину, и поднялось настроение. Но жизнь в плену шла своим чередом. Не проходило дня, который обошелся бы без происшествий, служивших темой споров и разговоров.

Пленный Бортманский не вышел на работу: не в силах был подняться на ноги. Угрозы Иванова не дали результата. Бортманский приподнял голову и безжизненным взором посмотрел на Иванова и подумал: «За что меня бьют? Что от меня нужно этому продажному человеку, — разве он не видит?»

Пленный неузнаваем. Лицо опухло, сделалось прозрачным, налилось бесцветной жидкостью и, казалось, должно лопнуть; ноги опухли и не лезли в сапоги. Привычный взгляд, видевший ранее худощавого Бортманского, отказывался верить, что это он. Одна ночь изменила его. Финны смеялись над ним, а он смотрел и слушал оскорбления: «О какой толстый и жирный, а работать не хочет… Дать ему плетей!»

Все знали, что причина этому — истощение организма и изнурительный, каторжный труд.