Люди без имени - Леонид Золотарев

Подошли к будке, построенной на льду, и поднялись по лестнице. Леонид впервые увидел картину громадного строительства. Он здесь не был раньше и определил, что судьба плотины зависит от машины, которую он пришел ремонтировать. Скапливающаяся вода может хлынуть через верх, и строительство затянется на долгое время. В лучшем случае, если вода замерзнет, разлившись по всем закоулкам, лед можно скалывать. Вопрос был в том, смогут ли выдержать напор воды верхние надстройки, где еще не успел взяться бетон, а местами не связана арматура. Позднее Леонид убедился в бессилии воды уничтожить плотину, но сейчас, казалось, есть возможность помешать планомерному строительству.

Всего было три водооткачивающих мотопомпы: две на плотине, третья, самая мощная, пристроена прямо на льду возле плотины с северной стороны.

На верху плотины спешно строилась опалубка, и пленный русский слесарь — арматурщик Гурьев оскорбительными словами кричал на финнов; его резкий голос доносился до Маевского.

— Эй, вы, веселые нищие, пошевеливайтесь! Корвики (кофе- суррогат) сегодня нет! Учитесь работать у славян!

— В другое время за грубое обращение, — сказал Солдатов, осматривая мотопомпу, — его спустили бы вниз головой с плотины.

— Это было бы законным явлением! — воскликнул Леонид.

— Да, но сейчас старший мастер не жалеет кулаков, подгоняя ленивых финнов.

— Чувствуя поддержку мастера, Гурьев вымещает всю накопившуюся злобу на рабочих, не подумав о последствиях, — хорош, пока нужен!

— В этом ты прав Леонид, а каково твое мнение о машине?

Леонид бросил взор на машину и покачал головой.

— Не поднимается рука Николай. Отремонтировать пустяк, но у меня есть убеждение — не приносить пользу врагу. Путь меня расстреляют — я не хочу, чтобы мой труд явился вкладом в работу, которая принесет вред моей Родине. Наоборот — могу!

— О том, что будет польза для врага, — это факт, но ты обеспечишь свое положение и спасешь товарищей от напрасной и трудной работы носить воду ведрами, а потом, все равно не ты, так другой отремонтирует. Была бы шея — хомут найдется! Не будет этой работы, русских пошлют на другую, не легче, чем воду таскать. — Леонид вышел из будки, не сказав ни слова.

— Смотри, тебе жить! — сказал Солдатов и направился к тем двум насосам, которые, еще стуча моторами, медленно откачивали воду. Леонид таскал воду и все время думал, как ему поступить. Наконец, убедившись еще раз, что вода не может принести большого вреда постройке, бросил ведра в сторону и, не обращая внимания на протест финна, пошел в кабинет старшего мастера.

— Я отремонтирую машину и пущу вход, если разрешите военнопленным взять выброшенный картофель. Мне будет помогать финн и делать то, что я скажу. Мастер переспросил, о каком картофеле идет речь.

— Неделю тому назад, — пояснил переводчик Иванов, — за бараком из столовой выбросили машину порченого картофеля, и русские (он не причислял себя к ним), возвращаясь с работы, набрасываются на него и на ходу набирают в карманы.

Иванов скрыл, что за найденный картофель, русскому при входе в барак, если он не успел съесть его мерзлым, выбивали зубы. Мастер дал согласие, предупредив охрану.

— Да и к лучшему: русские уберут лишнюю грязь! — смеялся он, когда остался наедине с начальником лагеря.

Утром пленные возвращались с работы и набирали попутно картофель. Приготовили завтрак. В бараке было шумно. Военнопленные спорили из-за печи и посуды: каждому хотелось сварить быстрее. Громов ожидал Леонида. Его задержали на работе. Громов поставил котелок на печь, чтобы не остыл картофель, собирался прилечь отдохнуть. Растворилась дверь барака, и на пороге показался Леонид.

Михаил не узнал его. Шуба и валенки придали ему другой вид; с любопытством разглядывали пленные Леонида. Как не завидовать: у многих от солдатских шинелей остались одни клочья. Леонид поймал на себе десяток завистливых глаз…

Есть отказался. Бросил пачку сигарет и буханку хлеба на стол, разделся и лег на нары, но тотчас приподнялся, сел на край и пристально глядел, как руки пленных потянулись за сигаретами. По мере того, как руки приближались к сигаретам, лицо Леонида меняло выражение и становилось угрюмее. Неожиданно он закричал и спрыгнул с нар, схватил сигареты и бросил в печь. В это время Леонид был похож на финна, который вырывал у него окурки и бросал в костер. Пленные с сожалением смотрели в печь и на стол, где только что лежала пачка заветных сигарет.

— Лешка-моряк продал совесть за пачку сигарет. Слышите! — крикнул он — Я не хочу, чтобы вы курили. Лучше, как нищему, выпрашивать окурки, чем курить «преподнесенные» за услугу.

Он лег на нары и заплакал. Солдатов сочувственно смотрел на него. Он впервые увидел, как человек, выдержавший пытки без единого крика и слез, плачет без всякой на то причины; по крайней мере, так казалось Солдатову. Пленные по-разному объяснили его поведение. Многим приходилось сталкиваться с таким явлением, когда люди, помогая финнам, получали за услугу кусок хлеба или табак, не испытывая ни малейшего угрызения совести. Поэтому мучения его были непонятны для некоторых, а уничтожение сигарет казалось странным. По их мнению, он оказался счастливее всех. Только Иван Григорьев, хорошо зная характер Леонида, понимал происходившую в его душе борьбу, его мысли. Всхлипывая, Леонид вздрагивал всем телом.

Маевский, уткнувшись в голые нары (постельного белья не полагалось), сотни раз передумал случившееся. Он согласился отремонтировать помпу затем, чтобы получить доступ к откачивающим воду машинам. Но когда пришел в барак, ему показалось, что пленные смотрят на него с насмешкой и презрением. В душу вкралось сомнение: он поступил неправильно.

«Ничего, когда строительство зальется водой, а плотина покроется сплошным льдом, тогда они узнают мои настоящие цели», — успокаивал он себя.

— А если план сорвется, тогда что подумают обо мне … На меня будут показывать пальцем и упрекать! — говорил он.

Душевные противоречия, расшатанные нервы, отсутствие поддержки со стороны, вызвали большие сомнения в правильности действий.

Утром шли на работу. Громов обратил внимание на Маевского. Он как-то сразу осунулся, под глазами появились синие мешки, сгорбился, постарел.

«Трудный путь в плену медленно истощил его силы!» — заключил про себя Громов. Не стало больше веселого, всегда улыбающегося матроса. Волоча ноги, сутулясь, он избегал смотреть в глаза своим друзьям. Молча, без пререканий, и с охотой пошел на свою новую работу.

— Я вижу как на моих глазах портятся лучшие люди, — говорил Рогов — И Лешка не выдержал, покатился … покатился по наклонной плоскости — в пропасть: на него я надеялся как на каменную гору.