Ватерлиния - Александр Громов

Ну вот… Я с ужасом посмотрел на фляжку, наполненную более чем на две трети. Только доверительных разговоров под жуткое пойло мне сейчас не хватало. Может, он тоже из этих… из русских? Как Морж?

– На Земле мне однажды дали совет: не позволять убить себя ради чужих игр.

Старик крякнул.

– Любопытный совет. И ты ему следуешь?

Я пожал плечами.

– Когда как.

– Не скажешь по секрету, кто тебе его дал?

Можно подумать, он знает все население Земли…

– Морж дал… то есть вице-адмирал Могильный. Он у нас в Центре на Сумбаве читал тактику.

– Вот как, – с неясной интонацией сказал старик и вдруг, разом опрокинув в рот кружку, глубоко задышал. – Понятно… Грехи замаливает. До вице-адмирала, значит, дослужился… При мне кавторангом был, а после той истории с лагерем его разжаловали в капитан-лейтенанты – и пинком под зад в действующий флот, искупать вину. Выслужился, собака…

Сдержался я. А может, не успел разогреться. Уж слишком неожиданно это прозвучало.

– Ты не путай, капитан. Морж никогда не плавал вне метрополии, он сам говорил.

Лысый гном неприятно засмеялся:

– Так-таки сам и говорил? За какие же заслуги он получил свои награды и чин? Или в озере Виктория всплыла лодка Лиги?

Я не нашелся с ответом. Может быть, старик специально ждал момента моей растерянности, чтобы налить мне полную кружку.

– Выпей, парень. Такие разговоры на трезвую голову не идут. За центральный пост не беспокойся, автоматика справится. Выпей залпом – и полегчает. За всех, кто в Капле: за тех, кто не всплыл, и за тех, кому пока везет… До дна!

– Удачных всплытий, – пробормотал я, с содроганием разглядывая мутную жидкость в кружке.

– Кхм. Ты что, издеваешься?

– Нет… Ах да, прости…

– Соображать надо! – проскрипел старик и, выдув кружку единым махом, потянулся к второму пакету с сухпайком. – Черт, хотел на завтра оставить… А, ладно!.. Пей!

Не знаю, притупилось ли мое обоняние, жидкость ли обладала такими свойствами, только со второй попытки пошло много лучше. Организм перестал бороться, как бы говоря: «Давай дерзай, я тебя предупредил, а что с тобой завтра будет – не моя забота».

Ну и ладно.

– Ты что, вообще не всплываешь? – поинтересовался я, усердно заедая пойло крилем.

– Только под шнорхель, раз в полгода. Ну, понятно, в перископ на океан поглядишь, пока воздухом закачиваешься…

– И все время в Гольфстриме?

– Ну да. Двадцать второй год пошел. Тебя это удивляет?

Еще бы меня это не удивляло! Хотя, конечно, ударный крейсер – это не какая-то там капсула и против полудохлых торпед он что кит против сельди. Даже без доработанного постановщика помех, без антиторпед, одним лазерным гарпуном, буравящим толщу воды штреком раскаленного газа… Звено таких лодок могло бы полностью вычистить Гольфстрим за год-два.

Но чем бы тогда занимались штрафники?

В военное время – понятно чем. А в мирное? С риском для жизни устранять повреждения после желтых приливов? Сколь ни разнообразны природные пакости Капли, их на всех не хватит.

– Все хочу спросить, – сказал старик. – Командование обо мне что-нибудь знает?

Я пожал плечами. Нашел у кого спрашивать!

– В приказах, кажется не было. Так, слухи ходят… легенды. Мол, с той войны ходит где-то Сонная субмарина со свихнувшимся… – я поперхнулся – капитаном и экипажем лунатиков… Извини, капитан, не я это придумал.

Старый гном заперхал. Я не сразу понял, что он смеется.

– Знаю, не ты. Меня эта байка не первый год забавляет. Думаешь, я тебя одного пожалел? Как умер Витус, мне поговорить стало не с кем, вот иногда и вылавливаю бедствующих штрафников: человеку – спасение, мне – разнообразие… – Он помолчал. – Может, согласишься остаться?

Я отвел глаза. Не люблю рушить чужие надежды. Старик вздохнул.

– Понятно. Тогда поживи здесь хоть неделю. Те, кто был до тебя, обычно соглашались. Только один буйным оказался, за горло меня взял, ну и пришлось его… сам понимаешь.

– А потом?

– А потом я их отпускал вне Гольфстрима. Кто не соглашался, того отпускал сразу. Правда, в Гольфстриме.

– И не брал слово молчать?

Старик опять заперхал.

– Плохо ты соображаешь, как я погляжу. Вот ты, штрафник, доложишь обо мне начальству? Нет? Так я и думал. Контакт с изменником, сам понимаешь, срока давности за измену нет… хотя я никому не изменял. Да и не поверит тебе никто. А засечь меня в Гольфстриме не так-то просто.

Он взболтал жидкость во фляге, посмотрел на свет, одобрительно хмыкнул и снова наполнил кружки. Как раз хватило по полной. Пьяным он не выглядел, скорее чуть-чуть сумасшедшим. Неудивительно…

– Война за Воссоединение, ха! – сказал он с желчью. – Правда, северяне почему-то называли ее войной за Независимость. Ну да не мне их судить, особенно теперь. Сколько людей утонуло, сколько лодок… Девять лет войны! Обычно чаще мы их били, чем они нас, но однажды Федерации туго пришлось. Тогда целый флот сдался… вернее, то, что северяне от него оставили. Об Экваториальном побоище слыхал небось? – Старик сердито пошмыгал. – Сказать вернее, об Экваториальном разгроме. Адмирал Штиттен, мать… До сих пор вспоминать больно. Ну, дальше лагерь военнопленных на плоту, понятное дело… для тех, кто не согласился Лиге служить. А через полгода вышло перемирие и обмен пленными. Обрадовались, дураки… А нас – за жабры! Трибунал: почему, мол, сдались? Нижние чины на офицеров кивают, офицеры – на командиров кораблей, а те на адмирала Штиттена: был, мол, приказ… А адмирал не то потонул со всем штабом, не то тоже сдался и скрывается Лигой – помню, насчет этого контрразведка особенно допытывалась. Ту логику сейчас понять трудно… Короче говоря, дали нижним чинам по пять лет лагеря, а офицерам по десять – до ловли торпед в Гольфстриме тогда еще не додумались…

Старик надолго присосался к сивушной кружке, а когда оторвался, воспаленные веки его, с сеточкой красных жилок, дрожали. Рукавом смахнул слезу:

– Не обращай внимания…

– Не хватит ли пить? – спросил я.

– Что ты понимаешь, молокосос? – возмутился старик. – Ты слушай! Знаешь, где они устроили лагерь? На Южной шапке, в десяти градусах от полюса! Лагер-коменданта не знаю, просто сволочь какая-то, а начальником охраны под ним был кавторанг Борис Могильный, Морж твой. Я с ним когда-то учился, он на курс старше был, шпынял меня, салагу… Боевой офицер – пошел в тюремщики, каково! Ну да это еще не все, слушай дальше. Бараки у нас были надувные, один на сто человек, мы своим теплом их и грели. Кое-кто и замерзал, не без этого… Лето холодное выдалось. Льдина голая, ветра такие, что на ногах не устоишь, один барак просто сдуло вместе с людьми, говорят, так и не нашли его. Всей работы нам – снег отгребать да ветрозащитные стенки наращивать. Сами и проволоку вокруг лагеря тянули, в один ряд, больше для виду. Бежать все равно некуда – везде лед, смерть, полярная ночь, а если и доберешься чудом до края льдины – что дальше? Капля… В общем, пока лето держалось, никто ни о чем таком и не заикался, а осенью начали замечать у охраны чемоданное настроение… Понял? Нам-то вкручивали, что, мол, для нашего размещения освобождается специальный плот, а оказалось намного проще: нас собирались просто бросить! Зимой Южная шапка тает полностью, а верхом на надувном бараке много не наплаваешь…

Я содрогнулся.

– На самом деле мы перемерли бы раньше, – продолжал старик. – Кто бы нам в военное время запасы оставил? До полярной базы две тысячи километров, да и встретили бы нас там… понятно как. А был слух о том, что, мол, километрах в трехстах от нас, почти у края поля, вмерзла в лед вот эта самая «Анаконда». Почти никто в это всерьез не верил – а все же надежда. Ты человеку лучик света впереди покажи – он за ним на край света пойдет, не то что на край льдины. Говоря короче, не стали мы ждать, покуда нас бросят, начали сами. До сих пор жалею, что не до всех охранников добрались, утек кое-кто… Летающую платформу нам тоже отбить не удалось. Ну и пошли… Полторы тысячи человек. Не мне одному приходило в голову, что «Анаконда» вместит едва ли одного из десятерых да поди еще ее отбей – а куда деваться? Слабых бросали… это теперь я понимаю, что некоторые из них смогли бы дойти, а тогда и сильные не очень-то надеялись – триста километров по льдам, без одежды с подогревом, почти без пищи. В похвалу людям скажу: до трупоедства дело дошло очень не сразу…

Старик отхлебнул сивухи, сморщился и вдруг захохотал:

– Флайдарты! Ты оцени честь: на нас бросили не только боевые платформы и геликоптеры – истребительную авиацию! Вреда нам от нее, правда, было чуть, а вот платформы… – Старик выругался. – После первого налета от нас едва половина осталась. Висит над головой такая сволочь, лупит на выбор, а достать ее теми пукалками, что мы у охраны поотбирали, руки коротки. Если бы не пурга да не торосы, никто бы не дошел. Разбежались… Чуть что – прятаться. Пурга, я скажу, нас тоже не жалела, на ходу люди замерзали. В моей группе семнадцать человек было, а до лодки дошло одиннадцать. Повезло, считай… Ты чего не пьешь?