Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Эдуард Федорович Макаревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас можно и удобно говорить о ликвидации левой оппозиции, о том или другом отдельном, очередном шаге власти, умеючи находить реальные звенья подлинной жизни (сравните деятельность профессора Кондратьева — “устряловского полпреда в Москве”, по выражению Зиновьева). И рядом можно и должно продолжать за границею рассуждения идеологические о начертании русской истории, об идеократии и т.д. Исподволь это можно делать даже и в СССР. Эти рассуждения нужны, полезны, они выковывают новых людей, духовно тренируют их. Я согласен с Вами насчет “идейно-политического кристаллизатора”. Но, кристаллизуя идеологию, он должен вырабатывать и рецепты на сегодняшний день, если хочет стать жизненным политическим фактором. Вы им никогда не станете, если не научитесь “маневрировать”, если не станете политиками в собственном смысле слова. И, философствуя об “идеократии”, нельзя забывать о массах, о социальных силах, об их наличной психологии, о “классовых интересах” (ничего не поделаешь!). …Нечего говорить, что большевики держатся тем же»63.
Говоря об идеологических рассуждениях за границей, которые «духовно тренируют», Устрялов скорее всего имел в виду съезды русских ученых-эмигрантов, регулярно проходившие в те годы в Праге, Париже, Берлине. О таких съездах регулярно сообщали европейские резидентуры Иностранного отдела ОГПУ. Вот информация венской резидентуры о научном съезде профессоров-эмигрантов в октябре 1924 года в Праге.
«…Необходимо отметить ряд своеобразных выступлений. Так, например, П.Н. Савицкий после своего доклада предложил съезду приветствовать… великого Чингисхана, как первого идеолога Евразии.
…Лазарев Е.Е. заметил, что определение Струве слишком марксистское, что социализм это кооперация… Общее впечатление следующее: евразийцы были представлены очень слабо (Савицкий), зато очень популярны были славянофильские доклады, как выступления Вернадского, Шахматова, Тарановского. Наиболее конкретен был Ясинский, утверждающий, что в московской Руси не было ни сословия, ни деспотизма. Тарановский указал, что “русские, изгнанные с родины коммунистическим деспотизмом, увидали, что в Европе во многих странах с демократической формой властвования управление оказалось более деспотическим и гораздо хуже организованным, чем было в императорской России последнего полувека”»64.
Идеи, звучавшие на таких съездах, в выходящих потом сборниках выступлений захватывали не только эмигрантскую среду, но и доходили до ученых и политиков в СССР. Доходили не только благодаря сообщениям советской разведки (это в основном для политического руководства), но и благодаря не прекращавшимся научным и личным контактам между профессорской эмиграцией и учеными в СССР, занимавшимися исследовательской работой в ведущих университетах страны, в научных институтах, обслуживающих власть. Это было то, что Устрялов называл «идеологическими рассуждениями», которые исподволь «можно делать даже в СССР», которые в конечном счете «выковывают новых людей, духовно тренируют их».
Лучше всего выразила эту ситуацию деятельность Александра Васильевича Чаянова — экономиста-аграрника, теоретика кооперации. На момент Октябрьской революции он был заместителем министра земледелия во Временном правительстве Керенского. Не без колебаний, но принял советскую власть. В 1920 году он член коллегии народного комиссариата земледелия и включен Лениным в состав Госплана — государственного планирующего органа. А в 1922 году Чаянов возглавил Научно-исследовательский институт сельскохозяйственной экономии и политики, руководил которым до 1929 года. Он гордится институтом: «Мы имеем теперь большой дом, библиотеку более чем 100 000 книг, хорошо обставленные кабинеты, налаженную исследовательскую работу и великолепные связи с научными центрами всего мира». «Великолепные связи» — это не только связи с мировыми научными центрами, но и контакты с эмигрантскими научными кругами. Он сам, ученые его института ездили в научные командировки, проводили отпуска в европейских странах, публиковали работы в зарубежных изданиях. Одно из свидетельство этому — переписка Чаянова с Сергеем Николаевичем Прокоповичем и его супругой — Екатериной Дмитриевной Кусковой, длившаяся с 1922 по 1928 год, когда Чаянов бывал в заграничных командировках и отпусках и посылал им свои письма из Лондона, Парижа, Гейдельберга и Обервега (Германия).
Прокопович, ставший адресатом Чаянова, ученый-экономист, в правительстве Керенского — министр торговли и промышленности, затем министр продовольствия. Как принципиальный противник большевизма, сторонник парламентской демократии, в 1922 году выслан из советской России. Его супруга Е.Д. Кускова — известный публицист, активно публиковалась в эмиграционных изданиях, придерживалась внепартийной ориентации «здравого смысла». Когда Чаянов в 1923 году был в командировке в Гейдельберге, между ним и четой Прокопович шла активная переписка, затрагивающая и идеи евразийства. В частности, он пишет Кусковой (из Гейдельберга в Берлин, начало 1923 года): «Не был ли у Вас Савицкий, которого я просил урегулировать поездки в Берлин пражских профессоров к нам в Институт?»
Контакты Чаянова с Савицким, одним из лидеров евразийства, начавшись на научной стезе, касались потом организации связей с русскими «пражскими» профессорами по темам экономического развития советской России и евразийских идей, которые совсем неоднозначно воспринимались и среди научной эмиграции, и среди советских исследователей того времени, консультирующих власть. Это видно из письма Чаянова Прокоповичу.
Чаянов — Прокоповичу (из Гейдельберга в Берлин, весна 1923 года) «Дорогой Сергей Николаевич! Мне было опять очень грустно получить Ваше письмо в такой краткой и холодной форме.
Те строчки, которые посвящены в моей статье коммунизму или, точнее, государственному коллективизму, занимают в ней третьестепенное место, и мне хотелось бы знать Ваше мнение о центральных ее частях — об анализе рабского и крепостного хозяйства. Неужели и это, по-Вашему, «Евразия»?
Мне вообще кажется, что если Вы признаете необходимость построить теорию крестьянского хозяйства без понятия заработной платы и чистой прибыли в капиталистическом смысле, то все разногласия между нами легко устранимы, и достаточно одного вечера, вплотную затраченного на обсуждение, чтобы они пропали.
Ведь Ваши обвинения меня в Евразийстве, Сергей Николаевич, основаны не на теории трудового хозяйства, а на предполагаемых Вами политических выводах из этой теории. “Предполагаемых”, потому что я их никому и никогда еще не формулировал.
Здесь, быть может, сговор будет труднее, но все же я полагаю, что и здесь найдутся некоторые точки соприкосновения, если, конечно, исключить проблемы сегодняшнего дня, в отношении которых мы даже факты воспринимаем по-разному»65.
Трудно давались евразийские идеи профессорским умам, особенно, когда совмещались с идеями организации крестьянского хозяйства. Вокруг этого шла жесткая полемика как в связи с евразийством, так и минуя его. Все эти идеи тем не менее имели хождение и в эмиграции, и в СССР. Чаянов пишет в августе 1923 года Прокоповичу: «Меня очень огорчило Ваше очень резкое Пражское выступление в области того же крестьянского хозяйства…» А огорчило потому, что Прокопович, выступая с докладом по проблемам развития крестьянского хозяйства в России на семинаре при Пражском институте сельскохозяйственной кооперации, проигнорировал позицию русских аграрных кругов, сосредоточившихся на взглядах немецких и швейцарских экономистов-аграрников. Через полгода Чаянов в своем институте в Москве проводит научную дискуссию на ту же тему. Власть отреагировала на московскую дискуссию статьей некоего С. Дубровского в журнале «Большевик», который заявил, что, критикуя «белогвардейских» ученых-эмигрантов, аграрники-марксисты не без прицела на будущее объединили взгляды «пражан» с позицией экономистов чаяновской группы. А ведь это было время, когда экономисты-чаяновцы еще давали советы правительству в решении проблем крестьянских хозяйств.
Ну, это экономические споры. А ведь были и «исторические» контакты евразийцев с учеными из СССР. Здесь стоит назвать советского академика Сергея Федоровича Платонова, историка-государственника, убежденного сторонника территориальной целостности и единства страны, автора «Очерков по теории смуты», книг «Борис Годунов», «Иван Грозный», «Петр Великий», «Москва и Запад в XVI—XVII вв.». В 1920 году он говорит одному из коллег, что Белое движение —
