Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Прямолинейно, может, даже грубовато с моей стороны, но ведь это была правда.

Веки Эдуарда опустились как шторы, которые должны были что-то скрывать за собой. Но за ними никого не было. С таким лицом он иногда убивал, хотя случалось, что в эти минуты оно выражало радость, какой я при других обстоятельствах у него не видела.

– Ты мне говорила, что они льнут к твоей человеческой сути. А можно сказать, что ты льнешь к их сути монстров?

Поглядев в его непроницаемое лицо, я кивнула.

– Да, я не сразу поняла и еще позже приняла это. Я слишком многих потеряла в своей жизни, Эдуард. И мне это надоело. Сейчас есть хорошие шансы, что мальчики меня оба переживут. – Я подняла руку, не давая ему заговорить. – Я знаю, что Жан-Клод не живой. Можешь мне поверить, я это знаю лучше тебя.

– Серьезный у вас вид, ребята. Дело обсуждаете?

Бернардо вошел в комнату в синих джинсах – и больше ни в чем. Волосы он заплел в свободную косу. Он прошлепал к нам босиком, и у меня стеснилось в груди. Именно так любил расхаживать по дому Ричард. Он надевал рубашку и ботинки только для выхода наружу или если кто-то приходил.

Я смотрела, как ко мне идет очень красивый мужчина, но на самом деле я видела не его. Я видела Ричарда, я тосковала по нему. Вздохнув, я попыталась сесть прямее. Может, это мне чутье подсказывало, но я могла поручиться, что Эдуард не станет вести задушевный разговор с Бернардо, тем более про Донну.

Эдуард тоже выпрямился.

– Нет, мы не говорили о деле.

Бернардо посмотрел на нас обоих по очереди, на губах его играла улыбка, чего нельзя было сказать о глазах. Ему не понравился ни наш серьезный вид, ни то, что разговор шел не о деле, а он не знал, о чем. Я бы спросила. Эдуард бы мне не сказал, но я бы все равно спросила. Быть женщиной – это иногда преимущество.

– Ты говорил, что у тебя есть досье по случаям в Санта-Фе, – напомнила я.

Эдуард кивнул и встал.

– Я их принесу в столовую. Бернардо, проводи ее.

– С удовольствием.

Эдуард сказал:

– Обращаться с Анитой как с девушкой с твоей стороны будет ошибкой, Бернардо. Это разозлит меня настолько, что придется тебя заменить даже на этом позднем этапе.

С этими словами он вышел через правую дальнюю дверь. Пахнуло ночным воздухом, послышался стрекот цикад, и дверь закрылась.

Бернардо глядел на меня, качая головой.

– Никогда не слышал, чтобы Эдуард так говорил о какой-нибудь женщине, как говорит о тебе.

Я подняла брови:

– То есть?

– Он говорит так, будто ты очень опасна.

В этих темно-карих глазах светился ум, который скрывался за красивой внешностью и очаровательной улыбкой. Ум этот не был виден, когда Бернардо натягивал маску монстра. Впервые я подумала, что будет ошибкой его недооценить. Он был не просто человек с пистолетом. А кем еще – предстояло узнать.

– А я что, должна сказать: да, я опасна?

– А это так? – спросил он все с тем же внимательным выражением на лице.

Я в ответ улыбнулась:

– Ладно, по коридору ты пойдешь впереди.

Он склонил голову набок:

– А почему нам не пойти вдвоем, рядом?

– Потому что коридор слишком узок. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься, но ты действительно думаешь, что я застрелю тебя в спину? – Он широко развел руками и медленно повернулся. – Куда бы я мог спрятать оружие?

Когда он описал полный оборот, на лице его была все та же чарующая улыбка.

Я не купилась.

– Пока я не переберу эти густые волосы и не охлопаю тебя по штанам, я буду считать, что ты вооружен.

Улыбка чуть поблекла.

– Мало кто подумал бы о волосах.

Значит, у него действительно что-то спрятано. Если бы он на самом деле был безоружен, он бы поддразнил меня и предложил себя обыскать.

– Наверняка нож. Для пистолета, даже для «дерринджера», у тебя волосы недостаточно густые.

Он протянул руку за голову и вытащил узкий клинок, вплетенный в волосы. Потом он стал играть ножом, вертя его то за лезвие, то за рукоятку, пропуская через длинные тонкие пальцы.

– Это благодаря этническим навыкам ты так хорошо владеешь ножом? – спросила я.

Он засмеялся, но как-то невесело. Еще раз перекрутив лезвие в руке, он перехватил его за рукоятку, и я напряглась. Я стояла за диваном, но если он действительно умеет обращаться с ножом, у меня не хватит времени скрыться или выхватить пистолет. Слишком он был близко.

– Я мог бы обрезать волосы и надеть костюм, но для большинства людей я все равно останусь индейцем. Если не можешь чего-то изменить, то получи от этого удовольствие.

Он сунул нож обратно в волосы – плавным небрежным движением. Мне нужно было бы для этого зеркало, да и то я бы половину волос у себя отрезала при этом.

– Пытаешься играть по правилам корпоративной Америки?

– Ага.

– Но сейчас ты занят чем-то совсем другим.

– Я все еще играю за корпоративную Америку. Защищаю носителей костюмов, которым нужны яркие громилы. Такие, чтобы друзья обзавидовались, какие они крутые.

– И это представление с ножом устраиваешь по команде? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Иногда.

– Надеюсь, тебе за него хорошо платят.

Он улыбнулся:

– Либо да, либо я этого не делаю. Может, я для них знаковый индеец, но я – богатый знаковый индеец. Если ты так знаешь свое дело, как Эдуард про тебя думает, то ты была бы лучшим телохранителем, чем я.

– Почему?

– Потому что в большинстве случаев телохранитель не должен бросаться в глаза. От него не требуется яркость или экзотика. Ты симпатичная девушка, но вполне обыкновенная, ничего слишком ослепительного.

Я с ним согласилась, но сказала:

– О, вот сейчас ты много очков заработал.

– Ты мне отлично объяснила, что у меня шансов нет, так чего мне трудиться врать?

Я не могла не улыбнуться:

– Ход мыслей поняла.

– Может, ты немного смугловатая, но можешь сойти за белую, – сказал Бернардо.

– А мне не надо. Я и есть белая. Просто моя мать случайно была мексиканкой.

– А у тебя кожа отцовская? – спросил он.

– Да, а что? – кивнула я.

– И тебя никто об этом напрямую не спрашивал?

Я задумалась. Моя мачеха старалась побыстрее просветить незнакомцев, что я – не ее дочь. Нет, я не приемыш. Я ее падчерица. (Ага, вроде Золушки.) Люди грубые спрашивали: «А кто была ее мать?»

На это Джудит быстро отвечала: «Она была мексиканка». Хотя последнее время она стала говорить «испаноамериканка». Никто никогда не мог бы обвинить Джудит в политической некорректности по расовым вопросам. Моя мать погибла задолго до того, как политическая корректность стала модой. Если ее спрашивали, она всегда гордо отвечала: «Мексиканка». Что годилось для моей матери, годится и для меня.