1937. Русские на Луне - Александр Марков

Подложить бомбу в авто Свирского и подгадать, чтобы взлетел он на воздух как раз, когда в нее сядет? Если все сделать аккуратно, а у Шешеля имелся небольшой опыт подобных диверсий, то полиция и не узнает, кто это сделал.

Где вы, славные времена, когда конфликтную ситуацию можно было очень легко разрешить — подойти к оппоненту и надавать ему пощечин перчаткой. Впрочем, хватило бы и одной, после чего пришлось бы выбирать оружие, секундантов, место и время дуэли. Как все просто когда-то было.

8

— Ну как вам? — спросил Томчин, когда они закончили просматривать отснятый материал.

— Впечатляет, — соврал Шешель. К стыду своему, он почти ничего не запомнил, потому что часто отвлекался, и хоть глаза его неотрывно почти, не мигая были устремлены на экран, ничего он на нем не видел, будто в проекторе, который работал за его спиной, пленка была засвечена.

— Правильная формулировка.

Из дюз ракеты вырывались клубы огня. На ее бортах была огромная надпись «Луна-7».

— Почему «Луна-7»? — спросил Шешель.

— «Луна», думаю, понятно почему, а цифра семь оттого, что прежде к Луне были направлены беспилотные ракеты количеством шесть штук. Ясно?

— Куда уж яснее.

Тем временем ракета отделилась от земли, ушла и небо и через несколько секунд затерялась в облаках. Шешель не знал, как удалось добиться этого. Не в самом же деле запускали огромную ракету. Но если бы накануне он не разговаривал с Шагреем и тот не пояснил ему кое-что, поверил бы и в то, что ракета настоящая и что на ней кто-то улетел в космос.

— Можно еще раз посмотреть? — спросил Шешель.

— С самого начала?

— Да, если можно.

— Отчего же нельзя.

Томчин закричал механику, чтобы тот перезарядил пленку. После небольшой паузы проектор вновь застрекотал, белый экран ожил.

Ракета летела к Луне. Все будут думать, что на борту ее находится майор Военно-воздушного флота его Величества императора России Александр Шешель. Он закрыл глаза, чтобы вообразить, что действительно оказался там.

Вначале была только темнота. Но ведь так и должно быть. Потом он стал различать звезды и серебряную Луну, уже не дрожащую от постоянно перемещающихся в атмосфере Земли воздушных потоков, которые искажают ее внешний вид. Сколько серебра!

Кто-то дотронулся до его плеча, затормошил. Его запустили не одного! На борту был еще один космонавт. Странно. Первоначально планировалось, что к Луне он полетит один.

— Да? — сказал Шешель, открывая глаза.

— Вы заснули? — спросил Томчин с некоторой обидой в голосе.

— Нет. Вряд ли.

— Вы чем-то обеспокоены?

— Разве?

— Мне так показалось.

— Вы ошиблись, — улыбнулся Шешель.

— Завтра продолжим.

Днем Томчин поймал Шешеля за руку в коридоре и без прелюдий принялся, сдабривая собственными комментариями, разъяснять очередную придумку Шагрея, который предложил чуть изменить сценарий.

— Вы представляете, теперь он говорит, что хорошо бы, чтобы экипаж лунной экспедиции состоял из трех человек. Из трех! Он говорит, что сегодня ночью него нашло озарение. Один остается на орбите, двое других высаживаются на Луну и там… нет, вы только послушайте, что выдумал этот… — Томчин поискал какое-нибудь из оскорбительных сравнений, но, не найдя его, продолжил без громких эпитетов, — один из них погибает, а другой закапывает его. Шагрей говорит, я его цитирую: «Это прибавит картине трагизма».

— Наверное, так оно и есть, — вставил реплику Шешель.

— Что? Ах, вы с ним заодно? Сговорились? Да? Все рыдать будут, а я первым. Вы хоть представляете, во что обойдутся эти съемки? И где я найду еще двух пилотов, согласных сниматься?

— Возьмите не пилотов.

— Нет. Тогда вся изначальная задумка пойдет прахом. Я не пойду на такое. В общем, я ему отказал, хотя согласен — идея хорошая. Но ничего не получится. И с зелеными человечками — тоже. Вот если мы кого-нибудь на Марс отправим, тогда я над этими предложениями опять поразмышляю, а пока — не стоит. «Луна — каменная глыба, на которой нет и не может быть жизни», — процитировал он из какого-то научного труда.

— Не могу с вами не согласиться. Все-таки я там бывал, — сказал Шешель, вспоминая техника, стиравшего свои следы с лунной поверхности в тот день, когда пилот впервые оказался на студии.

— У меня чуть кусок в горле не застрял, когда он все это мне рассказал. Нашел же время. Я как раз обедал. Не мог подождать. Так вот, я ему сказал, что если он смерти моей хочет, то время выбрал очень подходящее. Но впредь лучше подходить ко мне с такими идеями после еды. Аппетит он мне испортил. Знаете — ел и вкуса совсем не чувствовал. Абсолютно. Испугался, что это навсегда. Но потом, этак через полчасика, пирожное в кабинете попробовал, и на тебе — вернулись вкусовые ощущения. Последняя новость радостная — завтра Спасаломская приступает к съемкам.

Шешель чуть не захлопал в ладоши с криком «ура».

Эх, не было печали, так вот на тебе, придется ломать голову над тем, как от Свирского избавиться. Эх, остановить бы его авто, вытащить его, пусть заодно с двумя дружками, и поговорить с ними. К тому времени, как прибудет полиция, а даже если она и поблизости окажется, то и пары минут хватит, чтобы растолковать Свирскому, что он, преследуя Шешеля, поступает крайне неосмотрительно. От того, сразу ли он поймет это или ему придется еще что-то разъяснять, зависит — вернется ли он домой самостоятельно или ему потребуется чья-то помощь. Хотя, вряд ли дело дойдет до больницы.

Наверняка он уже предупредил всех своих слуг о существовании Шешеля, раздал им фотографии, настоятельно приказав изучить их с тем, чтобы, окажись поблизости Шешель хоть с наклеенной бородой, хоть с бакенбардами, позаимствованными в костюмерной студии, или с ног до головы задрапированный в пальто, шляпу и шарф, закрывающие все его лицо, за исключением глаз, которые он укрыл темными очками, слуги все равно могли бы его распознать. «Человек-невидимка. Тьфу. Александр Шешель», — закричали бы они тогда, и охота на него началась бы.

Не получится у него роль шпиона, и не удастся ему выведать привычки Свирского, когда он из дома выходит, когда возвращается, что любит делать и где убивает время. А впрочем, почему бы и нет. На студии-то хорошие гримеры, с которыми у Шешеля из-за его мирного характера установились отличные взаимоотношения, потому что, в отличие от других звезд кинематографа, задействованных в главных ролях, он никогда не капризничал и не доставлял гримерам практически никаких хлопот. Не кричал на них, если чем-то был недоволен, не бросался в них расческами или флакончиками с красками, а пробовал спокойно объяснить, что его не устраивало. За это гримеры всячески старались угодить ему, выполняли работу свою с удовольствием, вот и выходила она гораздо лучше, чем когда трудились они над образом какой-то капризной и взбалмошной звезды, свет которой померкнет уже через два-три фильма. Но об этом знали только гримеры, а звезда пребывала в уверенности, что будет сиять на небосклоне еще не один десяток лет.

Он поскребся в гримерную, выждал мгновение, отворил дверь в небольшую комнату, заставленную зеркалами от пола до потолка, так что первое, что он увидел — свое отражение на противоположной стене. Очень удобно, потому что сразу можешь убедиться, хорошо ли ты выглядишь, или стоит прикрыть дверь, подправить кое-что, а потом вновь заходить. Но, кажется, все без изъянов. Это же мнение разделял и гример. Мгновением раньше он поднялся с вертящегося кресла, стоявшего возле зеркал, пошел навстречу Шешелю с расцветшей улыбкой на устах, будто вот уже несколько часов ждал дорогого гостя, а дождавшись его, безмерно этому рад.

— Что-нибудь надо поправить? Я думал — съемки закончились.

— Закончились.

— Значит, все смываем?

— Да. Но у меня к вам еще и просьба личного характера.

— Весь во внимании.

На узкий и длинный стол перед зеркалами осела тонким слоем разноцветная пыльца. В любое время года, зайдя сюда, если закрыть глаза, покажется, что оказался на лесной поляне. Сладковатый запах цветов такой странный, что и не определить, что же это за лес. Может, сказочный. Главное — подольше глаза не открывать и не разрушать своего заблуждения.

— Вы можете загримировать меня так, чтобы меня никто не узнал?

— Легче легкого. С лицом могу сделать все, что пожелаете. Превращу вас хоть в старика, хоть, если угодно… нет, в женщину превратить вас будет очень трудно. Попробовать-то можно. Но шрам, боюсь, останется заметен, а вот бородой густой, но не очень длинной, скрыть его легко. Есть, конечно, некоторые нюансы. Итак, вы хотите, чтобы вас никто не узнал?

— Да.

— Если сделать из вас старика, а это самое легкое потому что морщины так избороздят лицо, что и шрам можно принять за одну из них, вас выдаст походка. Вы же не сможете шаркать ногами и сутулиться?