Проклятые - Чак Паланик

― Стой, сам догадаюсь… Ты оделась под ту девочку, ну, ту дочку кинозвезды, которую задушил брат-психопат, да?

Рядом со мной стоит Горан в водолазке и берете; он курит пустую трубку. Даже за тяжелыми очками в роговой оправе его черные глаза выглядят обиженно.

Возможно, что Сатана описал этот момент. Или все происходит на самом деле.

― Нет, сэр, — говорю я мужчине. — Я как раз-таки Симона де Бовуар. — Жестом указывая на Горана, я добавляю: — А это, конечно, знаменитый месье Жан-Поль Сартр.

Все равно я в растерянности: я проявила сообразительность и сочувствие — или просто прочитала диалог, в котором дьявол заставил меня умничать?

Мы возвращаемся на улицу. Внезапно Арчер отстает от всех, и я бегу за ним, чтобы вернуть его в общую компанию. Схватившись за черный кожаный рукав, я тяну его за собой, но Арчер продолжает двигаться в противоположном направлении, явно с какой-то целью, уходя от остальных все дальше и дальше. От нашего «Клуба „Завтрак“». Я молча иду за ним; фонарей становится меньше, а потом они вовсе пропадают. Асфальтовый тротуар кончается, потом кончаются дома, и вот мы уже бредем по гравийной обочине пустой темной дороги.

Арчер смотрит на меня и спрашивает:

― Мэдди, ты как?

Он действительно беспокоится или играет роль? Сатана описал нашу прогулку? Я не знаю, поэтому не отвечаю.

Сбоку из теней вырастает чугунная калитка, и Арчер сворачивает в нее. За чугунным забором нас сразу окружают могильные камни. Мы идем по подстриженной траве, слушаем чириканье сверчков. Даже в почти кромешной темноте Арчер ступает уверенно. Я успеваю за ним только потому, что сжимаю рукав его кожаной куртки, и то спотыкаюсь о могильные таблички.

Я сшибаю букеты срезанных цветов, промачиваю свои туфли на высоких каблуках.

Арчер резко останавливается, и я запутываюсь у него в ногах. Не говоря ни слова, он смотрит на могилу, где на камне вырезан спящий ягненок и выгравированы две даты, всего на год отстающие друг от друга.

― Моя сестра, — говорит Арчер. — Наверное, она попала на небо, потому что я никогда ее не видел.

Рядом с этой могилой второй камень с именем «Арчибальд Мерлин Арчер».

― Я, — говорит Арчер и стукает по камню носком ботинка.

Мы стоим молча. Над нами нависла тусклая луна, вокруг во все стороны тянутся бесчисленные надгробия. Залитая лунным светом трава покрывает землю. Не зная, как себя вести, я всматриваюсь в лицо Арчера в поисках подсказок. Лунный свет мерцает синим в его ирокезе, сияет серебром на булавке. Наконец я говорю:

― Так тебя звали Арчи Арчер?

― Еще раз спросишь, дам в глаз.

В ночь после того, как похоронили его сестричку, рассказывает Арчер, он вернулся на могилу. Собиралась гроза, на небе копились тучи. Арчер побежал в магазин и украл бутылку гербицида — такого аэрозоля, которым убивают сорняки и траву. Он опрыскивал свои мотоциклетные ботинки, пока кожа не промокла насквозь, а потом пошел к свеженасыпанной могиле. А там, чавкая и брызгая ядом при каждом шаге, Арчер исполнил примитивный танец, танец дождя в последний час перед грозой. Он выделывал пируэты и скакал. Хлопал полами кожаной куртки, ругался, задирал голову и закатывал глаза. Топая ядовитыми подошвами, Арчер матерился и орал под растущим натиском ветра. Гроза усиливалась, а он все скакал, резвился и прыгал. Он рычал и выл. Когда его лица коснулись первые капли, воздух потрескивал от статического электричества. Его синие волосы стояли дыбом, а булавка в щеке искрила и вибрировала.

И тут с неба, говорит Арчер, зигзагом спустился белый палец света, и все его тело зажарилось на огромной булавке.

― Прямо здесь, — говорит он, встав рядом с могилой сестры, на то место, где закопали его самого. Он ухмыляется: — Приход знатный!

На этом участке стриженой травы больше дюжины могил в каждую сторону, на этой аллее еще витает дух танца Арчера. Новое поколение травы, зеленое и мягкое, как первые травинки, выросшие на поле боя, очерчивает каждый ядовитый след, оставленный Арчером до удара молнии. Везде, где он топнул своими ядовитыми ботинками, говорит он, трава умерла, и только теперь выросла снова, чтобы стереть его ночную хореографию.

Всего пару дней спустя после того, как Арчер превратился в гигантский богохульный шашлык на собственном раскалившемся докрасна пирсинге, его последние слова выступили ядовитыми желтыми буквами, четко видимыми на ухоженном зеленом фоне. Гробовщики, которые несли его гроб к могиле, прошли по его последним па, по мертвенно-желтым буквам, слишком большим, чтобы их мог прочитать кто-то, кроме божества. Это были два слова: «Я ЕБАЛ».

― Двое детей за неделю… — вздыхает Арчер. — Бедная мама!

Наступает тишина. И тут я ловлю в ночном ветерке свое имя, слабое, как далекий запах свечей, поджаривающих внутренности тыкв. Где-то за горизонтом меня зовет хор трех тихих голосов. В далекой темноте три разных голоса повторяют:

― Мэдисон Спенсер… Мэдди Спенсер… Мэдисон Дезерт Флауэр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер…

Эта песня сирен зачаровывает, захватывает, манит меня в неизвестное, и я, спотыкаясь, иду на поиски. Я пробираюсь между надгробиями, загипнотизированная. И ужасно злая.

За мной Арчер кричит:

― Ты куда?

У меня встреча, кричу ему в ответ. Только не знаю где.

― На Хэллоуин? — кричит Арчер. — Нам всем надо вернуться в ад к полуночи.

Не волнуйся, кричу я, а сама стремлюсь, заколдованная, на поиски таинственных голосов, спешу на звук собственного имени.

― Не беспокойся! Увидимся в аду!

38

Ты там!, Сатана? Это я, Мэдисон Дезерт Флауэр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер.

Ты бросил мне перчатку. Ты навлек мой гнев на свой дом. Теперь, чтобы доказать, что я существую, я должна тебя убить. Как ребенок переживает отца, так и герой должен похоронить автора. Если ты действительно меня пишешь, твоя смерть положит конец и моему существованию. Что ж, невелика потеря. Жизнь в роли марионетки не стоит того, чтобы ее проживать. Но если я уничтожу тебя и твой дурацкий сценарий и все еще буду существовать — то слава мне, ибо я стану хозяйкой собственной судьбы.

Когда я вернусь в ад, готовься умереть от моей руки. Или будь готов убить меня.

Сбылись мои худшие страхи. В швейцарском интернате, где я однажды заперла себя на улице голой посреди снежной ночи, я стала призраком и ожила в россказнях глупых девчонок из богатых семей.

Почему это всем моя жизнь кажется историей кроме меня самой?

Набившись в маленькую комнату, где когда-то жила я, ученицы разных классов — хихикающие, нервные девчонки — провели этот Хэллоуин вокруг моей бывшей кровати. На ней приблизительно в тех же позах, как тогда, когда душили, а потом дразнили и возвращали к жизни меня, сидят эти три мисс Стервы фон Стервоски. Это хор их голосков, голосков мисс Прости Проститутсон повторяет:

― Мы призываем вечную душу покойной Мэдисон Спенсер. — В унисон: — Приди к нам, Мэдисон Дезерт Флауэр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер.

И все трое хихикают над моим абсурдным именем. Потом нараспев говорят:

― Мы требуем, чтобы призрак Мэдди Спенсер пришел и слушался нас…

То эти мисс Стервоски, то Сатана. Почему все хотят, чтобы я их слушалась?

На середине кровати стоит тарелка, украденная из столовой, с несколькими зажженными свечами. Свет в моей бывшей комнате не горит. Шторы открыты, видны рваные контуры деревьев в холодной ночи. Дверь в коридор заперта.

Одна мисс Блуд Макблудон свешивается с края кровати, засовывает руку под матрас и достает книгу с истрепанными страницами.

― Этим личным предметом, — говорит эта мисс Шлю де Шлюхон, — мы заклинаем тебя подчиняться нам, Мэдди Спенсер…

Что за книга? Моя любимая, «Доводы рассудка». Целое собрание героев, которые давно пережили своего автора.

При виде моего личного имущества, моей любимой книги другие хихикающие девочки замолкают. В их вытаращенных глазах отражается свет свечей.

И тут, будто нажав Ctrl+Alt+C на мамином ноутбуке, я начинаю медленно закрывать шторы. При первых признаках движения девочки заходятся криком. Те, что помладше, лезут и натыкаются друг на друга, прямо кувыркаются, так спешат убежать из комнаты. Легко, как нажатием Ctrl+Alt+A, я усиливаю мощность кондиционера и снижаю температуру в комнате, пока дыхание оставшихся девочек не повисает туманом в свете свечей. Как Ctrl+Alt+L, я включаю и выключаю свет, включаю и выключаю, он мигает быстро, как молния. Наполняю комнату эквивалентом всех вспышек каждого фотографа «Пипл». Я ослепляю девочек, как целая армия воинственных папарацци.

Девочки процарапывают себе дорогу к открытой двери, выскакивают в коридор, крича и завывая, как проклятые души, запертые в грязные клетки ада; они обдирают локти и колени, перелезая друг через друга. И теперь на кровати сидят только трое злобных мисс Изврат Извраткинс.