Тезей - Валентин Проталин

- Мы вам не судьи, - уклончиво ответила Ипполита. - К тому же Геракл ушел не без моего слова.

- Геракл ушел сам, - не согласился Солоент.

- Дело не в Геракле, - продолжал Тезей, решив, сохраняя вежливость, взять быка за рога. - Он, конечно, ушел по твоему слову. Но наши люди, Солоент прав, действительно, свободнее в своих поступках. На этом строятся новые Афины, откуда я прибыл. Со мною герои из других мест. Из других..., на мгновение затруднился Тезей. - Из других, однако, земли эти как бы из одного мира. Люди из разных мест так или иначе связаны друг с другом. Мы прекрасно понимаем друг друга.

- Ну и что? - спросила Ипполита.

- ...Я сам пришел в Афины из Трезен.

- Если вы нас рассердите, то мы и до Афин дойдем, - опять не удержалась грозная Меланиппа.

- Подожди, сестра, - остановила ее Ипполита. - И что?

- Ну..., - опять затруднился Тезей, - вот так, сами по себе... Не обречены ли вы в своей изоляции на погибель?

- На севере, за горами, за морем, по которому вы приплыли, сами по себе целые племена живут. И верховодят там мужчины, - рассудила Ипполита.

- ...Замкнувшиеся в себе. И этим они обречены на погибель, - стоял на своем Тезей. - Мир велик, и он меняется. Ему не дано застыть...

- И ты, Тезей, странствуя по миру сам по себе, можешь погибнуть до срока. - Это произнесла главная старая жрица.

Произнесла мягко, но убежденно.

- Ты мне пророчествуешь? - повернулся к ней Тезей.

- Может быть, - подумав, ответила жрица. - И одиноко погибнешь.

- Вот именно, если буду один, - согласился Тезей. - Но мир, по которому я ступаю, останется.

- Наши девочки тоже погибают. Но погибают рядом с подругами, на наших глазах, и смерть славна. Или тебе славы не надо, - сказала старая жрица.

- Мне нужна моя слава, - подчеркнул слово "моя" Тезей. - Однако сейчас не в ней дело... Я хочу ошибаться, - опять искал он нужные слова, - чтобы хотя бы приблизиться к истине... Или к себе. А тут отряды в мирное время, списки... Как-то невесело... Заскучаю.

- А со мной тебе не скучно?

Тезей обернулся на уже знакомый голос и рядом с собой, на месте, где недавно сидел Геракл, увидел Антиопу.

Вся наша неустроенность отсюда.

А пропасть по краям обожжена.

Войдет ли в мир великая жена,

Когда с ней рядом этакий зануда.

Вглядись в себя - наброски да этюды.

Не внявший тьме достоин ли утра?

Ценители, а не творцы добра.

Кисть отложи, несбывшийся покуда.

В рай станем звать - то непременно грубо.

Кипит нутро - лишь истинное любо?

Благая весть на наш манер проста.

И тянешь на себя конец набата.

И в этом опьяненьи видишь брата.

Величье омывает суета.

И все-таки нечто совершенно непривычное происходило вокруг греческих героев. Казалось бы, что уж такого: встречаются мужчина и женщина. Сближаются даже. Однако здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель сильного пола ощущал, что попадает в какую-то западню, словно мышка в клетку. И ничего трогательного. Нет, трогать, трогать и трогать женщину можно. Это сколько угодно. Но ты должен, обязан ее трогать. Такая твоя работа. Вот и трудись. Ты здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И выдают тебя какой-либо женщине чаще по списку, в который она занесена. Как дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие сюда, ни в каких списках не состоят. Достаточно женских списков. Раз на этой земле перепись осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь на заметку. Ты уже не сам по себе. Таково могущество списков. И устанавливается тревожащий тебя, задевающий тебя порядок.

Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот близость достигла своего предела и тут же куда-то исчезла. Расслабленный мужчина, отдавший своей подруге часть собственной энергии и желавший понежиться в остатках только что окутавшего и дурманящего его тепла, сталкивался словно со стеной. И это во время любовного-то похождения. И в стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего ее желания. Но вот огонь погашен, и - как ничего и не было. Конечно, пламя снова могло пробудиться, но мужчина в конечном счете опять ударялся о стенку. Или о несколько стенок подряд.

Получалось, и не мужчина он совсем, а какая-то заурядная афинская гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, - весьма обидное.

- Девочки! - то и дело доносилось с улицы, где праздник продолжался и куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной.

И никто из этой списочной праздничной женской толпы не кричал: "Мальчики!". Или хотя бы - "Девочки и мальчики!".

Не выстроенных по спискам мужчин как бы и не существовало. Только что были, и вдруг нету их совсем.

И ни капельки благодарности, ни крошки признательности обычному, нормальному представителю иного - сильного - пола. Даже и несколько больше, чем нормальному. Какой слабак на подобное мореходство решится. Впрочем, пусть - ни благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но обескураживала очевидная жесткость этих мягких по своей физической природе созданий. Точнее, черствость. Исключение, - если рядом с ними такой крепыш, такая громадина, как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут от восхищения им. И до, и после. Да и кто не плывет от чудес в здешнем мире. Но неизменная черствость ко всем остальным. Вообще к мужчинам. Откуда она? Откуда?

Конечно, это чувство обиды мешало гостям из Греции сосредоточиться. Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего подобное и они, успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки... В той же Греции есть места и местечки, откуда мужчины всякий год отъезжают на заработки. В Афины, скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие священные праздники они возвращаются к своим женам, чтобы привезти чего-нибудь из заработанного и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на себе, а главное, - без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не черствость - суровость какая-то, жесткость. Она в них со временем как-то сгущается, словно природной их составляющей становясь.

И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать.

Мужчинам подумать бы следует.

Ну, да это ладно. Все равно подобные проблемы, может быть, еще и по мужской нерасторопности, по ограниченности мужской рассудительности, по сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие.

Впрочем, с ходом дней и ночей для греков наметилась и некоторая отдушина. Те из местных хозяек, в основном из здешнего высшего, относительно, конечно, общества, с которыми можно было касаться тем посторонних, а то и потусторонних, все-таки иначе строили свое общение с греческими гостями. Иначе, чем эти темные биотянки и дикие амазонки, с которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с царицами и их окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что, чего руками-то не потрогаешь. Только воображением или измышлением каким-нибудь. И близость даже особенная возникает. Казалось бы, на пустом месте.

У Тезея же с Антиопой вообще довольно быстро возникла обоюдная открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут же эти мужчина и женщина бесхитростно и безоглядно насладились друг другом, словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность.

- Ты знаешь, - признался он Антиопе, - еще маленьким мальчиком я хотел жениться на амазонке.

- Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться.

- Да... Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя.

- От чего?

- От судьбы, которая ждет всех вас. Вам не удержаться в этом мире, вы обречены... Я уже говорил об этом. Я спасу тебя, я увезу тебя в другой, большой мир.

- Путешествуют только наши души, - задумчиво ответила Антиопа.

- Как это? - не понял Тезей.

- Уходишь же ты в сновидения ,- объяснила Антиопа, - это твоя душа покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему странствуют.

- А если она не вернется?

- Душа?

- Конечно.

- Она всегда возвращается. Только нельзя, когда спишь, закрывать голову, а то душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей можешь не понравиться.

- Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь.

- А если я не захочу бросить здесь все?

- Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа.

- Как бы не так, - усмехнулась Антиона.

- Так, - настаивал Тезей.

- Завтра утром пойдем к старухе Орифии, - сказала Антиопа.

- Зачем?

- Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня.

На следующее утро Антиопа и Тезей действительно направились в Каменный дом Великой матери. На широкой лестнице храма дежурил целый отряд вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими щитами, словно стенками, они перекрывали дорогу в Каменный дом богини. Вряд ли в иные дни, до прибытия греков, здесь предпринимались такие предосторожности. Перед Антиопой амазонки молча расступились, пропустив ее вместе с Тезеем, что тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно необычным: мужчины в святилище не допускались.