Зеркала - Нагиб Махфуз

— Красивый злодей, — со смехом ответил Адли. — Говорят, таким был Исмаил Сидки в молодости.

— Но отца-то своего ты, конечно, уважаешь?! — сказал я.

Неожиданно для меня Адли, со злобой сплюнув на землю, воскликнул:

— Будь он проклят, презренное насекомое!

Вот так я обнаружил, что отца он ненавидит. Живший по соседству с домом Баракятов музыкант рассказал мне, что Адли давно уже не скрывает своей ненависти, хотя отец будто заискивает перед ним. Я спросил, в чем же причина. Музыкант объяснил, что точно никто этого не знает, но многие считают, что все дело тут в женитьбе его отца после смерти матери Адли.

Когда мы с Адли сошлись поближе, я решился наконец спросить его о причине ненависти к отцу. Смерив меня суровым взглядом, он ответил вопросом на вопрос:

— Разве недостаточно того, что он передал мне по наследству свою внешность?

— Ты красивый феллах, — заметил я.

— Если ты еще раз позволишь себе лицемерить со мной, — сказал он нахмурившись, — я возненавижу тебя сильнее, чем его.

Избегая отца, стремясь как можно реже видеть его, Адли жил в небольшом доме, расположенном в саду дворца и предназначавшемся когда-то для приема гостей. Бывало, что отец и сын не встречались друг с другом и по месяцу, а то и по два. К концу пребывания в университете Адли выбрал себе в друзья сокурсников, известных своим безнравственным поведением. Тесно сошелся с ними и через них узнал дорогу в увеселительные заведения и в кафе «Аль-Фишауи». Его домик в саду превратился в настоящий притон! Паша, несомненно, знал о недостойном поведении сына, но, предпочитая спокойствие, не вмешивался в его жизнь.

— Благодаря общению с подонками лучше узнаешь самого себя, — сказал мне однажды Адли.

Что он имел и виду, я понял позже, когда узнал, что Адли, хоть и любит светских красивых женщин, на самом деле предпочитает им самых низкопробных проституток.

В 1938 году он окончил университет с опозданием — из-за многократных провалов на экзаменах — на четыре года. Используя все свое влияние, паша пытался устроить сына в государственную прокуратуру. Однако туда принимали только после тщательной предварительной проверки кандидатуры. Обнаружилось, что жилище Адли в саду дворца превращено в притон. Об этом уведомили пашу, и в просьбе ему было отказано. Он пытался поговорить с Адли начистоту, но услышал презрительный ответ:

— Государственная прокуратура — довольно забавное заведение!

Отец вышел из себя, сын тоже. Потребовалось вмешательство старшего брата Адли, чтоб успокоить их. Договорились, что паша оборудует дом, где жил Адли, под частную адвокатскую контору, а свои вечеринки Адли будет устраивать где-нибудь в другом месте. Одну из двух комнат дома обставили как кабинет, разместив в ней необходимую юридическую библиотеку, и у входа во дворец появилась дощечка с именем нового адвоката. Но договоренность оставалась в силе считанные дни, а потом все возвратилось на круги своя. Вернулись приятели, и снова пошла по кругу трубка с гашишем, навсегда захватившим Адли в свой плен. Под видом клиенток новоиспеченного адвоката его приятели приводили с собой проституток, и контора стала одновременно и курильней гашиша, и публичным домом. Как-то ночью, напившись до потери сознания, одна из проституток нагишом плясала в саду при свете луны.

Впервые тогда паша дал выход своему гневу, обрушившись на сына с руганью и проклятиями. Сын в долгу не остался. Отец дал ему пощечину. Адли пригрозил избить отца. В конце концов паша выгнал его из дому, запретив показываться ему на глаза. Произошло это в первые дни второй мировой войны. Адли ушел из дворца в чем был. Ночевал у своих приятелей, то у одного, то у другого, и они давали ему разные советы. Предлагали подыскать какую-нибудь работу, чтоб он мог хоть как-то перебиться, но Адли с гордостью отвечал:

— Я предпочитаю бродяжничать.

Реда Хаммада предложил ему работать адвокатом в своей конторе, но Адли заявил, что забыл все законы и вспоминать их не желает.

— Тогда займись любой работой в конторе! — сказал ему Реда без всякой задней мысли.

Адли понял это как предложение работать просто писцом и с гневом воскликнул:

— Презираю тебя и твоих родителей!

Он и в самом деле предпочел бродяжничество, жил на деньги, которые занимал под обещание вернуть после смерти отца. Паше в то время перевалило за семьдесят. Адли голодал, довольствовался лишь бутербродами да вареными бобами. А по вечерам бродил по курильням, где курил гашиш бесплатно. Ночи проводил у друзей или в задней комнате кафе «Аль-Фишауи». Он совсем опустился, похудел, одежда его пришла в ветхость. С виду он был типичным бродягой, но гордость его становилась безмерной, превратившись теперь в наглость. Однажды мы сидели в «Аль-Фишауи», когда он, появившись, подошел вдруг к столику с громким, циничным смехом. Я спросил, над чем он смеется.

— Представь себе, — воскликнул он, — ведь я могу умереть раньше этой собаки!

— Вполне вероятно, — заметил я.

Обругав меня, Адли сказал:

— Я уверую в аллаха, если он поскорее приберет отца к себе. А впрочем, пока я каждый вечер имею возможность выкурить трубку с гашишем, мне нечего жаловаться.

Там же, в «Аль-Фишауи», году в 1947 или 1948 его разыскал посланец брата и, сообщив о смерти отца, пригласил Адли в его дворец. Адли только что накурился и не сразу понял, что ему говорят. А когда эта новость дошла наконец до его сознания, он, пошатываясь, встал и тупо уставился в расписанную арабесками стену. Мысли его все еще бродили неизвестно где. Ни с кем не попрощавшись, он вышел из кафе.

Во дворце Адли встретил брат, председатель суда, и сказал:

— Отец приказал долго жить. Что было, то было. Забудем прошлое.

Проводив его до комнаты паши, он открыл дверь и пригласил:

— Войди, попрощайся с телом отца. Да простит аллах тебя, и его, и всех нас.

Адли вошел в комнату — как он рассказывал нам потом — и остановился у изголовья накрытого тела. Откинув покрывало, долго смотрел в лицо покойного. Накрывая его, пробормотал:

— Чтоб вечно гореть тебе в аду, негодяй!

Одни из нас не верили ни единому слову из этого рассказа, другие, напротив, считали, что Адли способен и на большее. Как бы то ни было, фортуна улыбнулась ему. Паша оставил огромное состояние: земли, дома, наличные капиталы. Адли достались два дома, приносившие в месяц тысячу фунтов чистого дохода, и сорок тысяч фунтов деньгами. Почти все его друзья считали, что годы лишений и нужды должны были научить Адли ценить деньги, обращаться с ними бережно. После похорон паши, окружив его, они в радужных красках стали рисовать картины его будущего:

— Потребности твои теперь скромны, и ты сможешь жить как король до конца дней своих.

— Подыщи себе благоустроенный дом. Покажись знающему врачу. Благодари аллаха, что ты не пристрастился к картам. Еда — это не в счет. В отношении женщин запросы твои умеренны. А гашиш вовсе уж не такая большая опасность. Живи и наслаждайся жизнью!

— К черту ваши советы! — заорал в ответ Адли.

Терпеть не мог он советы и советчиков. И все же казался почти пьяным от счастья. Первую ночь провел в отеле «Семирамис», где поселился до устройства всех дел. Развил бурную деятельность, снял квартиру на набережной Нила, обставил ее роскошной мебелью. Мы, народ небогатый, просто обомлели, когда узнали, что меблировка обошлась ему в двадцать тысяч фунтов. Больше всего в новой квартире поразила нас «восточная» комната с американским баром и принадлежностями для курения гашиша, отделанными золотом и серебром. Купил он и «кадиллак». На все, включая одежду, потратил тридцать тысяч. Это была баснословная сумма. Но друзья оправдывали его, ведь он долгое время терпел нужду. Говорили еще, что первоначальное устройство всегда обходится намного дороже, чем повседневная жизнь. Однако после переселения из отеля в «восточной» комнате начались вечеринки, на которые собирались всякие тунеядцы, певички из ночных клубов, актеры и актрисы. Вино лилось рекой, клубился синий дым, еду доставляли лучшие рестораны. Сам Адли, облаченный в шелковые одежды, расхаживал среди гостей, принимая выражения восторга и почитания. Последние десять тысяч улетучились в мгновение ока, и остался только доход от двух домов. Оптимисты говорили, что теперь-то он угомонится и будет вести размеренный, спокойный образ жизни. Но Адли уже пристрастился к расточительству, привык жить в атмосфере сказочной роскоши «тысячи и одной ночи». Однако, швыряя деньги на певичек из дорогих ресторанов, он куда с большим удовольствием развлекался с дешевыми проститутками и крестьянкой, торговавшей неподалеку от «Аль-Фишауи» суданскими орешками. Уже ничто не могло заставить его угомониться, и вскоре, несмотря на протесты друзей, он был вынужден продать один из двух домов. За одним последовал и другой. Все это время Адли выглядел счастливым до безумия. Не думал ни о чем — ни о прошлом, ни о будущем. В 1950 году он продал квартиру и вернулся жить в «Семирамис». Потом продал и машину. Будущее предстало перед ним в своем истинном свете. Помню, мы говорили об Адли с Редой Хаммадой.