Богач, бедняк... Том 1 - Ирвин Шоу

– Убирайся отсюда, – сказал Том, – пока сюда не пришел мой дядя и не спросил меня, взял ли я у тебя талоны на бензин.

– Где мы встретимся вечером? – спросила она, заводя мотор.

– Перед библиотекой. В восемь тридцать. Идет?

– Восемь тридцать, мальчик-любовник, – сказала она. – Я буду лежать на жарком солнце весь день, думая о тебе и страстно вздыхая. – Помахав ему на прощание, нажала на педаль газа, и машина рванула с места.

Том сидел в тени на сломанном стуле. Интересно, размышлял он, разговаривает ли его сестра Гретхен в таком игривом тоне с Теодором Бойланом? Сунув руку в пакет, извлек оттуда второй сэндвич, развернул его. Он был завернут в сложенный вдвое лист бумаги. Том развернул обертку. На ней увидел написанную карандашом аккуратным почерком старательной школьницы фразу: «Я люблю тебя». Том разглядывал признание. Он сразу узнал, чей это почерк. Клотильда всегда предварительно составляла список всего, что ей нужно заказать по телефону, и хранила этот список на полке в одном и том же месте на кухне.

Том тихо присвистнул и громко прочитал фразу: «Я люблю тебя».

Ему совсем недавно перевалило за шестнадцать, но голос у него по-прежнему оставался высоким, как у мальчишки. Ничего себе: двадцатипятилетняя женщина, с которой он, по сути дела, и парой слов не обмолвился! Осторожно сложив оберточную бумагу, он сунул ее в карман. Долго смотрел на поток машин, едущих быстро по дороге к Кливленду. Потом неторопливо стал есть сэндвич с беконом, с веточкой зеленого салата, помидорными кругляшками, обильно политыми острым майонезом.

Он знал, что сегодня вечером он на озеро не поедет ни за какие копченые жареные сосиски.

«Пятеро с реки» играли мелодию из «Твое время – мое время», а Рудольф исполнял на трубе соло, вкладывая все свои чувства в исполнение. Еще бы! В зале за столиком сидела Джулия. Она, не спуская с него своих красивых глаз, увлеченно слушала его игру. «Пятеро с реки» – так назывался джаз-банд Рудольфа. Он играл на трубе, Кесслер – на контрабасе, Уэстерман – на саксофоне, Дейли – на ударных и Фланнери – на кларнете. Это он, Рудольф, придумал название для своей группы. «Пятеро с реки», потому что все они жили в Порт-Филипе, на реке Гудзон, и потому что, как ему казалось, в таком названии есть что-то и профессиональное, и артистическое.

Они заключили контракт на три недели и играли по шесть вечеров в неделю в придорожном ресторане неподалеку от города. Он назывался «Джек и Джилл» и представлял из себя громадную, обшитую досками развалюху, которая вся сотрясалась до основания от топота ног танцующих. В ресторане был и бар с длинной стойкой, маленькие столики для посетителей. Большинство клиентов здесь пили только пиво. Вечерами по воскресеньям требования к их внешнему виду со стороны владельцев ресторана не были столь строгими, как обычно. Ребята надевали рубашки с открытым воротничком, а девушки – узкие обтягивающие брючки. Сюда приходили стайками девушки, обычно без кавалеров, в надежде, что кто-нибудь пригласит их на танец, а тем временем танцевали с подругой. Конечно, этот ресторанчик не сравнить с «Плазой» на Пятьдесят второй улице в Нью-Йорке, но все же здесь платили музыкантам неплохие бабки. Рудольф играл на своей трубе, и ему было очень приятно видеть, как Джулия покачала головой, отказывая какому-то мальчишке в пиджаке с галстуком, явно из младших классов. Он подошел к ее столику и пригласил ее на танец.

Родители Джулии разрешали дочери оставаться с Рудольфом допоздна по вечерам в воскресенье. Потому что они ему, несомненно, доверяли. Рудольф всегда нравился всем родителям – этого у него не отнимешь. И у них были все основания для такого доверия. Если бы она только попала в жесткие объятия крепко выпившего парня, которые целовались и обнимались здесь со всеми подряд, демонстрируя свое превосходство аффектированной манерой говорить, то Бог ведает, в какой переплет она могла бы попасть. Этот ее жест – отрицательное покачивание головой – сулил ему обещание, он свидетельствовал о возникшей симпатии между ними.

Рудольф исполнил три замысловатых такта обычной концовки джаз-банда перед пятнадцатиминутным перерывом, отложил в сторону трубу и помахал Джулии, приглашая ее выйти вместе с ним на улицу – подышать свежим воздухом. В этой развалюхе, несмотря на то что все окна были распахнуты настежь, в зале было душно и жарко, как в низовьях реки Конго в Африке.

Джулия взяла его за руку, и они пошли к деревьям, где стояли припаркованные автомобили. Какая у нее сухая, теплая, мягкая ручка, такая дорогая ему, желанная. Трудно поверить, что лишь одно прикосновение к руке девушки может вызвать столько сложнейших, запутанных эмоций!

– Когда ты играл соло, – говорила ему Джулия, – я сидела и не могла унять охватившую меня дрожь. Я сжалась, съежилась, стала как бы меньше в размерах, словно устрица, на которую выдавливают лимонный сок.

Рудольф фыркнул. Ему очень понравилось такое неожиданное сравнение. Джулия тоже засмеялась. У нее в голове всегда был, казалось, целый список необычных, неожиданных фраз, чтобы передать различные состояния ее души. «Я чувствую себя гоночной лодкой», – сказала она, когда гонялась за ним в городском плавательном бассейне. «Мне казалось, что я стала темной, обратной стороной Луны», – сказала она, когда однажды родители заставили ее мыть посуду, и она не смогла прийти на свидание с ним. Они прошли до конца автостоянки, чтобы уйти подальше от крыльца ресторана, на которое высыпали почти все танцующие пары, чтобы подышать свежим воздухом. Они подошли к какой-то машине, Рудольф открыл перед ней дверцу. Джулия проскользнула в темный салон. Он забрался за ней и захлопнул дверцу. Они, крепко обнявшись, слились в поцелуе – этому способствовала темнота в машине. Они целовались и целовались, все крепче прижимаясь друг к другу. Ее рот, ее губы казались ему то благоухающим пионом, то пушистым, нежным котенком, то мятным леденцом, а кожа на шее напоминала легкие крылышки бабочки. Они целовались жадно, беспрерывно, но больше ничего себе не позволяли.

Плавая в неизъяснимом блаженстве, Рудольф, как ему казалось, скользил куда-то в неведомое; глубоко нырял; плыл через истоки рек; проникал через завесу тумана; перелетал с одного облака на другое. Сейчас он сам превратился в свою трубу, которая сама исполняла берущую за душу мелодию. Он перестал чувствовать отдельные части своего тела, он превратился в нечто единое целое, неразделимое, нечто, изнывающее от любви, дарящее любовь… Он, с трудом оторвав свои губы от нежных губ Джулии, скользнул на нежную шею, а она, откинув голову, оперлась рукой о сиденье.

– Я люблю тебя, – сказал он, и его сразу же окатило потоком неизведанной прежде радости – ведь он впервые произнес эти колдовские слова. Она порывисто прижала его голову к своей груди, и от ее удивительно крепких, сильных, гладких рук изумительно пахло абрикосами.

Вдруг неожиданно кто-то резко рванул на себя дверцу. Раздался грубый мужской голос:

– Какого черта вы здесь делаете?

Рудольф резко выпрямился на сиденье, обняв рукой Джулию за плечи, чтобы не дать ее в обиду.

– Обсуждаем проблему атомной бомбы, – спокойным тоном сказал он. – Ну, как по-вашему, чем мы здесь занимаемся? – Сейчас он был готов умереть, умереть на месте, только не подать вида перед Джулией, что он смущен, что он стушевался.

Какой-то мужчина стоял у дверцы автомобиля с его стороны. Было темно, и Рудольф сразу не мог разглядеть, кто это. И вдруг этот человек рассмеялся.

– Ну вот, – сказал он, – задай глупый вопрос и получишь глупый ответ! – Он шагнул в сторону, и бледный луч от гирлянды лампочек под деревьями осветил его лицо. Рудольф сразу же его узнал. Желтоватые, тщательно зачесанные волосы, густые кустики белесых бровей.

– Прошу меня простить, Джордах, – сказал Бойлан. Это был он. По голосу чувствовалось, что такая неожиданная встреча его позабавила.

Он знает меня, подумал Рудольф. Интересно, откуда?

– Между прочим, этот автомобиль принадлежит мне, но ничего страшного, располагайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома, – продолжал Бойлан. – Я вовсе не намерен мешать артисту в короткие минуты его досуга. Я всегда знал, что юные леди отдают предпочтение трубачам.

Рудольфу, конечно, было бы приятно услышать такие слова, но только в другой ситуации и из другого источника.

– В любом случае я не собирался уезжать так рано, – продолжал Бойлан. – Вообще-то я хотел еще выпить. Когда освободитесь, то не окажете ли мне честь, не присоединитесь ли ко мне – выпьем в баре на посошок. – Он, чуть заметно поклонившись, захлопнул дверцу и, повернувшись, торопливо зашагал прочь.

Джулия сидела с другой стороны, сидела выпрямившись, собравшись, по-видимому, ей было стыдно.