The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

история, например, у египтянина Абд ар-Рахмана аль-Джабарти, пережившего наполеоновскую оккупацию своей страны и подробно рассказавшего о ней, или у знаменитого историка античности Бартольда Георга Нибура, который читал лекции и о своем времени - "веке революции"; как позиция по отношению к политическим событиям того времени, как, например, в эссе Гегеля 1831 г. о билле об английской реформе или в бурной полемике Маркса против Луи Наполеона и его перехода от избираемого президента к диктатору путем аккламации (The Eighteenth Brumaire of Louis Napoleon, 1852); как философская критика современной культуры у мадам де Сталь (De l'Allemagne, 1813), Алексиса де Токвиля (Democracy in America, 1835-40) или египетского реформатора образования и переводчика Рифаа ат-Тахтави (A Paris Profile, отчет о его пребывании в столице Франции в 1826-31 гг;) как регулярный журнал у Эдмона и Жюля де Гонкуров (охватывает 1851-96 гг.) или у японского военного врача и поэта Мори Ōгаи (о его пребывании в Европе в 1884-1888 гг.); как автобиография у чернокожего бывшего раба, интеллектуала и борца за гражданские права Фредерика Дугласа (самая важная из трех его книг мемуаров: My Bondage and My Freedom, 1855) или американского историка Генри Адамса (The Education of Henry Adams, 1907, частная публикация в 1918 г.); или, наконец, как разрозненная публицистика Джона Стюарта Милля (чей диагноз эпохи можно найти скорее в коротких пиесах по случаю, чем в основных работах) или Лян Цичао (который в течение трех десятилетий комментировал и помогал формировать политические события в Китае).

Социология, возникшая около 1830 года на более древних основаниях, была попыткой интерпретации современного мира. Изначально связанная с политэкономией и недавно возникшей наукой этнологией, она разработала основные модели понимания эпохи, которые обсуждаются и сегодня: например, переход от статуса к договору как организующему принципу общества (в работе историка права сэра Генри Мэна "Древнее право", 1861 г.) или связанное с этим противопоставление общины и общества (Gemeinschaft и Gesellschaft) в одноименной книге Фердинанда Тённиса (1887 г.). Карл Маркс проанализировал капитализм как исторически детерминированную общественную формацию, а Фридрих Энгельс добавил много глубоких моментов, связанных с диагнозом своего времени. Джон Стюарт Милль ранее создал великий синтез классической политической экономии ("Принципы политической экономии", 1848 г.). Герберт Спенсер попытался показать, как мирный индустриализм развился из военного варварства, в которое он однажды может превратиться ("Принципы социологии", т. 1, 1876). Фукудзава Юкити вписал Японию в общий процесс развития цивилизации ("Буммэйрон но гайряку", 1875); армянский иранец Малком Хан интерпретировал европейскую современность в свете исламских ценностей ("Дафтар-и Танзимат", 1858). Философы и литературные критики, такие как Фридрих Шлегель и Генрих Гейне (особенно в его "Истории религии и философии в Германии", 1835), Ральф Уолдо Эмерсон и Мэтью Арнольд, Фридрих Ницше, а в конце нашего периода Карл Краус и Рабиндранат Тагор, зафиксировали культурные чувства и противоречия своей эпохи. Богатые самодиагностики XIX века должны стать отправной точкой для любой попытки понять его специфику.

 

2 Современность

К ним добавляются интерпретации, предлагаемые современной социологией и вращающиеся вокруг концепции современности. В большинстве случаев они имеют отношение и к прошлому, поэтому прямо или между строк ссылаются на XIX век, но часто сеть закидывается шире и охватывает всю европейскую современность. Такая категория, как "индивидуализация", вряд ли может быть привязана к какому-то конкретному периоду. По традиции и обычаю практически весь современный социологический дискурс ограничивается Западной Европой и США. Однако примерно с 2000 г. исследовательская программа "множественных модерностей", отстаиваемая великим социологом Ш.Н. Айзенштадтом, принесла важный прогресс. Айзенштадт видит в XIX веке прежде всего расхождение между европейским и североамериканским путями, так что современность для него отнюдь не сформировала однородный Запад, а в незападном мире характерные черты современности узнаваемы только в Японии, да и то со множеством особых поворотов. Действительно, для периода примерно между 1800 и 1900 гг. трудно найти отличительные индийские, китайские, ближневосточные/исламские или африканские пути к современности, независимые от западноевропейской модели. Такая дифференциация стала заметна только после рубежа веков, причем сначала менее структурно, чем в истории идей.

Если историки сегодня хотят осмысленно оперировать категорией "современность", они должны ориентироваться на теории самого высокого уровня, которые может предложить социология. В то же время они должны помнить о том, как интерпретировал себя XIX век, и стремиться к большей пространственной и временной точности, чем это обычно встречается в литературе по социальным наукам. Широкомасштабные концепции "буржуазного субъекта", "функциональной дифференциации", "гражданского общества" становятся полезными только тогда, когда можно указать их привязку к исторической реальности. Любые попытки постулировать спонтанное возникновение модерна в течение XIX века остаются лишь спорными. Интеллектуальные основы модерна были заложены в эпоху "раннего модерна" в Европе - в начале ее Монтенем и Бэконом, в конце - Руссо и Кантом.

Каково первичное понимание современности? Это зарождающийся длительный рост национального дохода; ведение жизни на основе рационального расчета; переход от статусного к классовому обществу; рост политического участия; правовая основа отношений политического правления и социального взаимодействия; разрушительные способности совершенно нового масштаба; переход в искусстве от подражания традициям к творческому разрушению эстетических норм? Концепции, в которой все эти (и другие) аспекты находились бы в нейтральном равновесии, не существует, и простое перечисление характеристик остается неудовлетворительным. Концепции современности всегда расставляют приоритеты и - даже если они не монотематичны - располагают различные аспекты в порядке ранжирования. При этом, как правило, не игнорируется тот факт, что эти аспекты гармонично сочетались друг с другом лишь в единичных исторических случаях. Достаточно внимательно присмотреться к такой стране, как Франция, пионеру современности, чтобы обнаружить расхождения и препятствия. Философы Просвещения в свое время были самой "современной" группой мыслителей в мире, а Французская революция, особенно этап, предшествовавший казни Людовика XVI и началу террора, и сегодня представляется многим историкам и теоретикам важнейшим источником политического модерна. С другой стороны, Франция была страной, где за пределами Парижа и нескольких других крупных городов архаичные социальные формы сохранялись вплоть до XIX века, в то время как в Англии, Нидерландах и юго-западной Германии они встречались гораздо реже. Более того, после начала Великой революции прошло целых девяносто лет, прежде чем французская политическая система стабилизировалась как парламентская демократия. Потребовались длительные процессы, чтобы "рождение современности" на уровне идей перевести в институты и менталитет, близкие к тем определениям современности, которые используются в современной социальной теории. Кроме того, опыт XIX, а тем более XX века показывает, что экономический модерн может сочетаться с политически авторитарными условиями. Верно и то, что эстетическое новаторство маловероятно в условиях жесточайших репрессий (Дмитрий Шостакович