Колодец в небо - Елена Афанасьева

В ноябре 1787 года, когда тысяча четыреста шестьдесят семь гемм Орлеанских прибыли в Петербург, при распаковке багажа в царских апартаментах царила эйфория. Еще много дней – ночи все же приходилось тратить на иные забавы, без которых государыня заснуть не могла, – оба развлекались изготовлением слепков с вожделенных камей.

В одну из изматывающих все его силы ночей, когда прерываться ему было дозволено только на разглядывание новой порции камейного обжорства, высочайшая любовница и подарила ему эту, странным образом не обозначенную в каталоге камею. Откуда она взялась в седьмом, последнем ящике, одному богу известно. И изображенное на ней осталось загадкой – что-то древнее древнего, но что?

Не с камеи ли той все и началось?..

В тот год, когда камеи Орлеанские разбирали, он в самом фаворе был. И фавором тем наслаждался. А дальше… Почему все прервалось? По собственной его глупости прервалось. Не иначе как заколдовала ли его древняя камея. Царская спальня стала томить. Все чаще приходилось списывать на недуг невозможность исполнения того долга, ради которого государыня его в своей постели и держала. И хитрые наущения Светлейшего не спасали. И во всем существе его стала происходить какая-то метаморфоза. С Екатериной не мог, а после, стоило государыне отпустить «своего больного мальчика», как все внутри распалялось и унять окаменение между ног сил не было.

В один из таких дней, не погасив свой пожар руками и еще больше распалившись от вида горничной девки, которую побоялся в своей спальне поиметь, дабы государыне не донесли, он и увидал Дашеньку Щербатову. Лучше бы уже горничную девку поимел, все скандалу меньше бы было! Ум за разум не зашел бы на горничной жениться! А Дашеньке, не иначе как бес попутал, во время одного из свиданий в доме ее тетки он дал клятву жениться.

Но тогда все казалось ему вожделенным. И свежее тело Дашеньки (после жирных-то дряблеющих телес императрицы!), и краткость любовных утех (супротив необходимости дарить эти утехи государыне ночами напролет). Кто ж знал тогда, что вожделение кратко, а утерянное величие безвозвратно!

Государыня с первых же дней их амуров ревностью томила. После каждого собрания, где кроме нее были дамы, полночи изводила расспросами – отчего на Зизи Трубецкую заглядывался, да почто Тенишева младшая ему амуры делает. Сашенька ни Зизи Трубецкую, ни Анастаси Тенишеву видеть не видывал, но иной раз так хотелось в отместку за всю эту беспричинную ревность завести себе в сторонке от государевых глаз легкий амур. Ревнуете, государыня-матушка?! Извольте! Хоть не понапрасну сцены эти будут. Коли за дело, за любовное дело, а не без причины, не столь обидно будет.

Дашенька Щербатова была сиротой. За семьей этой тянулся ворох каких-то некрасивых сплетен и домыслов. Но, очаровавшись сияющими глазками девицы, Сашенька не больно вслушивался во все пересуды, что ее отец выгнал из дому супругу вместе с дочерью, а сама Дашенька за год до встречи с ним была замечена в амурных заигрываниях с одним из иностранных посланников.

Это уже потом, когда все рухнуло, Александр Матвеевич вспомнил и эти пересуды, и то, как пытались предупредить его и секретарь Екатерины Храповицкий, и Грановский, и срочно вызванный из Крыма Потемкин, которому еще в 1788 году Грановский донес: «Стали примечать, что у Александра Матвеевича происходит небольшое с княжною Щербатовой махание».

Многие при дворе тогда намекали фавориту, что фрейлина Щербатова не случайно так старается заинтересовать его собой. Ей, сироте, из милости взятой на казенное содержание, не приходилось рассчитывать на серьезную партию с кем-то из расчетливых и искушенных в карьерных интригах екатерининских вельмож. Простодушие же воспитанника патриархальной Москвы, плохо приживавшегося при дворе, делало Сашеньку легкой добычей, а его богатство было слишком соблазнительным призом, чтобы заботиться о приличиях.

Но обворожительность Дашеньки, романтическая таинственность и будоражащая рискованность случайных встреч сделали свое дело. Александру казалось, что он влюблен без памяти…

Появившийся в Петербурге Потемкин с солдатской прямотой объявил своему протеже, что посоветовал императрице неблагодарного щенка забыть: «Матушка, плюнь на него…», и предложил Екатерине подыскать Мамонову замену. Светлейшему какая разница, кто станет его интересы в царской опочивальне соблюдать, Сашенька Мамонов или кто другой. Главное, чтоб императрицын фаворит был ему предан.

Екатерина плакала, не желая Сашеньку терять, отчего Светлейший и задал своему воспитаннику такую основательную головомойку, что к тому сразу вернулась вся его прежняя благопристойность. Государыня на радостях купила ненаглядному Сашеньке великолепный цуг лошадей, а осыпанный милостями и подарками Потемкин с легким сердцем торжественно отбыл в Крым.

Но мелькавшая во дворце Дашенька не давала себя забыть. Свидания в доме ее тетки становились все более краткими и все более страстными. Желающие возвести на царское ложе своего ставленника не дремали. Мало ли в России миловидных красавцев, способных аккуратно справлять одно-единственное дело, для которого и ума большого не надо!

Донесли.

И еще раз донесли.

И матушка повела себя хитро. Так хитро, что только потом Сашенька понял, почему эта безродная немка сумела на российский престол взойти и столько лет на нем удержаться. В один из дней июня 1789 года, позвав к себе Сашеньку, предстала не в роли ненасытной Мессалины, а в образе заботливой доброй матушки, призывающей любимого сына к смертному ложу.

– Я старею, друг мой, будущность твоя крайне меня беспокоит, – печалилась Екатерина. – Хотя великий князь к тебе благосклонен, однако я крайне опасаюсь, чтобы завистники – а у кого их нет при дворе? – не имели влияния на его переменчивый нрав. Отец твой богат, я тебя тоже обогатила, но что будет с тобою, если я заранее не подумаю о судьбе твоей?

И все так кротко, так заботливо, что в Сашеньке и вся вмененная Светлейшим осторожность задремала. А императрица так же заботливо и пропасть пред ним разверзла:

– Ты знаешь, что покойная графиня Брюс была лучшим другом моей юности. Умирая, она мне поручила свою единственную дочь. Ей теперь шестнадцать, и я имею право располагать ее будущностью. Женись на ней! Ты из нее образуешь себе жену по вкусу и будешь одним из первых богачей в России. За тобою останутся все занимаемые должности; ты будешь мне помогать по-прежнему сведениями и умом, которые, как сам знаешь, я высоко ценю. Отвечай мне откровенно. Твое счастье – мое счастье!

И он, глупый московский увалень, попался.

– Как вы, ваше величество, желаете моего счастья и решаетесь женить меня, то дозвольте мне жениться на той, которую люблю уже год и полгода как дал ей обещание жениться.

Лицо Екатерины посуровело:

– Так это правда?! Обманывал меня целый год?!

Только тут Сашенька понял, что выдал себя. Гнев обманутой императрицы смешался с ревностью отвергнутой женщины. Он хочет жениться? Пожалуйста! Но чтобы ноги его не было в Петербурге.

В тот же вечер Екатерина в своих покоях обручила его с Дашенькой и подарила им на свадьбу две тысячи двести пятьдесят крепостных, а первого июля в придворной церкви Царскосельского дворца состоялось венчание. Екатерина собственноручно украсила голову невесты цветами, но успевшему прозреть Сашеньке эти дары казались венками на надгробие его судьбы. Подойдя к императрице после венчания благодарить за милость, он почти плакал. Но его слезы уже не трогали государыню. Отвергнутая женщина была слишком упоена своим свершившимся отмщением.

Но мщение его судеб с императрицыного отмщения только началось. Вскоре после венчания стал известен свадебный «дар», который преподнесла ему молодая супруга: чтобы прилично выглядеть в свете и таких дурней, как он, ловить, кроткая девушка успела наделать на тридцать тысяч долгов, которые теперь он обязан был выплачивать.

Мамоновская семья невестку не приняла. Обласканные государыниным расположением родные, особо ставший Екатерининой милостью сенатором отец Матвей Александрович, не могли простить Сашеньке конца собственного возвышения. Пришлось уезжать в подмосковные Дубровицы.

Медовый их месяц недолго длился. Через некоторое время прелести семейной постели стали утомлять его не меньше, чем прежде утомляли императрицыны утехи. Только за семейные радости никто Александров Невских не раздаривал. Утолять желания быстро толстевшей законной супруги он был теперь обязан. Обязан.

Жгучее сознание непоправимой ошибки довело Александра Матвеевича едва ли не до умопомрачения. Скука, одиночество, раскаяние отравили жизнь, в которой на месте прежнего величия остались только понос детей, падеж скота да убогие деревенские развлечения. И никаких тебе камей герцога Орлеанского…

Множество раз, мучительно выбирая слова, он писал Екатерине. Государыня отвечала, что каждый раз вызывало безобразные бурные сцены со стороны жены. Екатерина отвечала, но в Петербург не впускала, каждый раз продлевая его вынужденный «отпуск» еще на год.