Столпы Земли - Кен Фоллетт

— В конечном итоге правда обнаружится, — не унимался Филип.

— Не обязательно, — покачал головой Милиус. — Предположим, епископ не станет двигать Осберта. Ремигиус тут же заявит, что епископ отступил перед единой волей монастыря.

— Я не собираюсь сдаваться, — упрямо сказал Филип.

— Но что еще мы можем сделать? — воскликнул Милиус.

— Мы должны узнать правду.

— Это невозможно.

Филип мучительно искал выход из положения.

— А почему мы не можем просто-напросто спросить? — сказал он.

— Спросить? Что ты имеешь в виду?

— Спросить епископа, что он собирается делать.

— Но как?

— Пошлем в епископский дворец письмо, — вслух размышлял Филип. Он посмотрел на Катберта. Тот пребывал в задумчивости.

— Это можно. Я то и дело посылаю гонцов. Могу и во дворец послать одного.

— И спросишь епископа о его намерениях, — скептически сказал Милиус.

Филип нахмурился.

— Епископ нам ничего не скажет, — согласился с Милиусом Катберт.

Внезапно Филипа осенило, и, найдя решение, он взволнованно ударил кулаком о ладонь.

— Верно! — сказал он. — Епископ не скажет. А архидиакон скажет.

В ту ночь Филипу снился брошенный младенец, которого они назвали Джонатаном. Ребенок лежал на паперти часовни обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу, а Филип находился внутри, служа заутреню, когда из чащи вынырнул волк и крадучись стал пробираться через поляну по направлению к малышу. Филип боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить торжественный ход службы и не вызвать нареканий со стороны присутствовавших там Ремигиуса и Эндрю (хотя на самом деле ни один из них в жизни не был в его обители). Он решил закричать, но, как ни старался, ни звука не вырывалось из его раскрывавшегося рта. Наконец он сделал такую отчаянную попытку, что проснулся. Дрожа всем телом, Филип лежал в темноте и слушал, как вокруг него дышат спящие монахи. Постепенно до него стало доходить, что все увиденное было лишь сном.

С тех пор как Филип прибыл в Кингсбридж, он ни разу не вспомнил о Джонатане. Интересно, что он будет делать с этим малышом, если станет приором? Тогда все будет иначе. Младенец, живущий в маленьком, затерявшемся в лесу монастыре, не привлекает особого внимания. Если же его привезти в Кингсбридж, это вызовет настоящий переполох. С другой стороны, что в этом плохого? А люди пусть поболтают языками. Будь Филип приором, он был бы волен поступать, как ему заблагорассудится: мог бы взять в Кингсбридж Джонни Восемь Пенсов, чтобы тот ухаживал за малюткой. Эта мысль ему чрезвычайно понравилась. «Я непременно так и сделаю», — уже подумал Филип, но тут вспомнил, что, скорее всего, стать приором ему не удастся.

Дрожа как в лихорадке, он до рассвета пролежал с открытыми глазами. Помочь себе он уже ничем не мог. Говорить с монахами было бесполезно, ибо страх перед Осбертом затмил их разум. Некоторые из них даже подходили к Филипу и, как будто выборы уже состоялись, выражали свое сочувствие по поводу его поражения. Ему стоило немалых сил сдержать себя и не назвать их продажными трусами. Он только улыбался в ответ и говорил, что всякое еще может случиться. Но его вера была поколеблена. Может случиться, что архидиакона Уолерана не окажется в епископском дворце, или он будет там, но по каким-либо причинам не захочет раскрывать перед Филипом планов епископа, или — что наиболее вероятно, принимая во внимание характер архидиакона, — у него на этот счет имеются собственные соображения.

Когда забрезжил рассвет, Филип вместе с другими монахами встал и отправился в церковь на заутреню. Затем, зайдя в трапезную, намеревался позавтракать, но Милиус перехватил его и незаметным жестом поманил на кухню. Нервы Филипа были напряжены. Должно быть, гонец уже вернулся. Быстро. Наверное, он сразу же получил ответ и еще вчера вечером пустился в обратный путь. Даже если так, все равно очень быстро. Едва ли в монастырской конюшне была хоть одна лошадь, способная с такой скоростью совершить это путешествие. Но каков же ответ?

Тот, кто ждал его на кухне, был не гонец — это был сам архидиакон Уолеран Бигод.

Изумленный Филип уставился на него. Худой, в черном архидиаконском облачении, он сидел, взгромоздившись на табуретку, словно ворон на старом пне. Кончик длинного носа покраснел от холода. Чаша горячего вина согревала его белые костлявые руки.

— Хорошо, что ты приехал, — выпалил Филип.

— Я рад, что ты написал мне, — невозмутимо сказал Уолеран.

— Это правда? — потеряв терпение, спросил Филип. — Епископ назначит Осберта?

Уолеран поднял руку:

— Я разберусь. Катберт как раз рассказывает мне о вчерашних событиях.

Филип скрыл свое разочарование, что не получил прямого ответа. Он изучал лицо архидиакона, стараясь прочитать его мысли. Определенно у Уолерана были свои планы, но что это за планы, догадаться он не мог.

Катберт, которого Филип сначала не заметил, сидел у огня, макая черствый хлеб в пиво, чтобы размочить его для своих старых зубов, и излагал подробности вчерашней службы. Филип нервно ерзал, пытаясь угадать цель визита Уолерана. Он взял было кусочек хлеба, который оказался слишком черствым, затем, чтобы хоть чем-то занять руки, выпил несколько глотков разбавленного пива.

— Таким образом, — подвел наконец черту Катберт, — единственное, что нам оставалось, — это выяснить действительные намерения епископа. К счастью, Филип решился воспользоваться своим знакомством с тобой, и мы направили тебе письмо.

— Ну, теперь ты можешь ответить на наш вопрос? — нетерпеливо спросил Филип.

— Да, могу. — Уолеран поставил чашу, так и не попробовав вина. — Епископ хотел бы, чтобы его сын стал приором Кингсбриджа.

У Филипа замерло сердце.

— Значит, Ремигиус сказал правду.

— Однако, — продолжал Уолеран, — епископ не хочет ссориться с монахами.

Филип нахмурился. Это было весьма похоже на то, что предсказывал Ремигиус, но что-то здесь все-таки не так.

— Но ведь ты проделал весь этот путь не для того, чтобы сказать нам это.

Уолеран с уважением взглянул на Филипа, и тот понял, что его догадка верна.

— Нет, — произнес архидиакон. — Епископ поручил мне изучить настроение монахов. И он уполномочил меня сделать назначение от его имени. Епископская печать находится при мне, и я вправе написать указ о назначении, который станет официальным, обязательным для выполнения документом.

Филип старался переварить услышанное. Уолеран мог издать указ о назначении и скрепить его епископской печатью. Это значило, что решение вопроса о новом приоре епископ отдал в руки Уолерана, который сейчас выступал от его имени.

Филип глубоко вздохнул и сказал:

— Ты согласен с тем, что только что говорил Катберт: назначение Осберта вызовет ссору, которой епископ хотел бы избежать?

— Да, я это понимаю, — ответил Уолеран.

— Значит, ты не назначишь Осберта?

— Нет.

Этому известию монахи будут так рады, что с готовностью проголосуют за любого, кого только пожелает предложить Уолеран.

— Тогда кого же?

— Тебя… — сказал архидиакон, — или Ремигиуса.

— Способности Ремигиуса управлять монастырем…

— Я знаю его способности, — перебил Филипа Уолеран, снова подняв свою белую руку, — и твои тоже. Я знаю, кто из вас мог бы стать лучшим приором. — Он замолчал на время. — Но дело не в этом.

«Что еще?» — недоумевал Филип. Что еще обсуждать, если не вопрос о том, кто может стать лучшим приором? Он посмотрел на присутствовавших. Милиус также был заинтригован, но по лицу Катберта пробежала легкая улыбка, словно ему было известно, что к чему.

— Как и ты, — сказал Уолеран, — я озабочен тем, чтобы столь важные посты в нашей Церкви занимались энергичными и способными людьми, независимо от их возраста, а не вручались в качестве награды за долгую службу старикам, чья набожность гораздо выше, чем их способности управлять.

— Конечно, — поспешно кивнул Филип, считая эту лекцию не вполне уместной.

— А посему вы трое и я должны действовать сообща.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — заговорил Милиус.

— А я понимаю, — заметил Катберт.

Уолеран улыбнулся ему и вновь повернулся к Филипу.

— Буду откровенным, — сказал он. — Сам епископ уже стар. Наступит день, когда он умрет и нам понадобится новый епископ, так же как сегодня нам нужен новый приор, Монахи Кингсбриджа будут избирать его, ибо епископ Кингсбриджский одновременно является и аббатом монастыря.

Филип насупился. Все это к делу не относилось. Они выбирали приора, а не епископа.

Но Уолеран продолжал:

— Конечно, у монахов не будет полной свободы выбора, так как и у архиепископа, и у самого короля могут быть свои виды, но, в конце концов, именно монахи утверждают такое назначение. И когда придет время, вы трое сможете повлиять на это решение.