Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России - Гарриет Мурав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За счет многоголосия и диалогичности «Евреи» приобретают почти романную сложность. Будучи офицером советской армии, Слуцкий мог защищать евреев, которых сперва истязали немцы, а потом – советские солдаты. В произведениях Слуцкого военного времени показано взаимоналожение категорий «еврей» и «советский» – эти категории совпадают не полностью, но в значительной степени, несмотря на горечь, которая звучит в стихотворении «О евреях». Чувства и представления, возникающие в творчестве Слуцкого, типичны для евреев того поколения, побывавших на фронте.
Еврейская страсть к универсальному
Инклюзивное представление об СССР как о воплощенном идеале всеобщего гуманизма и стране обостренного еврейского самосознания нашло во время войны широкий отклик среди евреев. Эренбург, один из ведущих деятелей того периода, главный советский военный пропагандист, четко сформулировал этот подход[128]. Он был автором многочисленных статей в «Правде», равно как и нескольких известных романов, в том числе посвященной войне «Бури» (1948), а также одним из редакторов «Черной книги» – сборника свидетельств об уничтожении евреев, который был опубликован только после распада СССР. Отношения Эренбурга с его еврейством были, вне всякого сомнения, достаточно сложными, однако утверждать, что он осознал свое еврейство только в связи с гитлеровским нападением, неправомерно. В одном из ранних своих романов, «Хулио Хуренито», опубликованном в 1922 году, Эренбург изображает грядущее истребление всех евреев Европы. В своих мемуарах он пытается примирить ненависть и интернационализм. Он пишет, что ненавидел немецких захватчиков «потому, что они были фашистами. Ещё в детстве я столкнулся с расовой и национальной спесью, немало в жизни страдал от нее, верил в братство народов и вдруг увидел рождение фашизма» [Эренбург 1990: 251]. Далее в том же сочинении Эренбург утверждает: «Мне чужд любой национализм, будь он французский, английский, русский или еврейский» [Эренбург 1990: 352]. В этом смысле нацизм и антисемитизм – это возвраты к той системе, над которой восторжествовал Советский Союз.
Несмотря на подобные рассуждения, не вызывает сомнения глубокая привязанность Эренбурга к евреям как к общине, равно как и то, что в их среде у него сложилась репутация еврейского вождя. По ходу и после войны он получал множество писем от евреев, в том числе просьб о материальной помощи и требований высказаться по определенным вопросам, были среди этих писем и те, из которых почерпнут материал для «Черной книги». Один из корреспондентов назвал его «нашим Моисеем», другой охарактеризовал «Черную книгу» как «Кинот» нашего времени (Кинот – молитву-плач, читают девятого ава, в память о разрушении Храма)[129][130]. Эренбург добился того, что великий поэт на идише и борец из Виленского гетто А. Суцкевер был в 1944 году переправлен в Москву, а потом обеспечил ему в 1946-м возможность выступить на Нюрнбергском процессе. В статье 1944 года «Творчество человека» Эренбург пишет: «У поэта Суцкевера были в руке автомат, в голове – строфы поэмы, а на сердце – письма Горького» [Эренбург 1944]11. В этой характеристике объединены отзвуки еврейской молитвы и типичной советской риторики. Во время утренней молитвы, которая читается после «Шма, Израэль», мужчины-евреи и мальчики старше тринадцати лет накладывают филактерии на лоб и руки и произносят: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. <…> и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими». Эренбург символически связывает Суцкевера советским и еврейским заветом.
Вера, которую провозглашал Эренбург, – в СССР как самой прогрессивной стране, стране, которая сбросила оковы национализма и расизма, – лежит в основе очень многих советских художественных произведений военного и послевоенного времени. В романе Эренбурга «Буря» также представлено множество сведений о том, как немцы истребляли евреев в Европе и в СССР. Роман был опубликован в 1948 году и удостоен Сталинской премии. В нем описаны расправы над евреями в Бабьем Яру и в Освенциме. Сцены, где показаны очереди на селекцию, лагеря смерти, полосатая форма узников, построены на том, что стало типичной иконографией холокоста на Западе. Сцена в газовой камере не оставляет никаких сомнений касательно идентичности жертв и их числа. Эренбург подчеркивает, что евреи оказывали сопротивление: старик отказывается раздеваться и клянет немцев, причем подбор слов явственно отсылает к Второзаконию[131]. Это лишь один эпизод из многих. В целом история войны и немецкой оккупации Европы и СССР сплетается в романе с историями евреев, однако в то же время все эпизоды сведены к единому формату противостояния между социализмом и фашизмом, причем последний представлен как разновидность капитализма.
Как и многие советские романы о войне, прототипом для которых послужила «Война и мир», «Буря» выстроена вокруг судьбы трех семей, одной во Франции и двух в России, Влаховых и Альперов. До войны Рая Альпер была избалованной женщиной и совсем не заботилась ни о муже, ни о дочери. После того, как немцы убили ее дочь в Бабьем Яру, она становится снайпером Красной армии и, совершая отмщение, убивает несколько десятков немецких солдат. Она научается любить своего мужа Осипа – сурового коммуниста, командира Красной армии. Когда советские войска возвращаются в Киев, Осип проходит путем, которым его мать и дочь шли на расстрел, и пытается запечатлеть в памяти все, что видит по дороге. Однако когда он оказывается на месте, на место горя приходит жизнеутверждающее и банальное чувство – мысль о торжестве любви:
И в ту минуту, когда на песке Бабьего Яра он подумал о Рае, победила жизнь. Можно убить беззащитного, в страхе перед расплатой сжечь тело, развеять пепел, убрать свидетелей, но нельзя уничтожить в человеке самого высокого – любви. Рая оказалась сильнее убийц [Эренбург 1960: 597].
Сюжет движется дальше, от войны к победе, от ненависти к врагу к торжеству жизни после победы – и делает лишь одну кратчайшую паузу, чтобы
