Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Мария оправилась от недуга далеко не сразу. В конце марта она только-только начала приходить в себя и, чтобы избежать возврата болезни, должна была соблюдать специальную диету. По утрам требовалось есть мясо, поэтому ей был позволен обильный завтрак. В свите Елизаветы мясные блюда подавали только в середине дня. Разумеется, этим Марии была оказана специальная милость, но это отнюдь не означало, что она находилась вне опасности. В разговоре с Шапюи Кромвель мрачно намекнул, что смерть Марии вряд ли явится таким уж большим событием, разве что слегка огорчит народ и ненадолго обеспокоит императора.

«Она так усложняет жизнь своему отцу, — заметил Кромвель, — что, наверное, каждый способен сообразить, почему он хочет от нее избавиться».

Казалось бы, яснее не скажешь. Но Генрих намекнул даже еще прозрачнее. Когда в середине марта Мария .снова слегла с серьезным рецидивом болезни, Генрих заявил, что обеспокоен этим и желает ее увидеть, таков, мол, его отцовский долг. Но, прибыв в Гринвич, встретился только с леди Шел-тон и камеристками, а с лекарями Марии и с ней самой говорить не стал. Когда доктор Баттс явился к Генриху без приглашения поговорить о состоянии здоровья дочери, тот обвинил его едва ли не в предательстве, заявив, что он намеренно преувеличивает болезнь Марии и чуть ли не поддерживает притязания бывшей принцессы.

«Если ее перевести в Кимболтон, — проворчал король, — они с матерью, чего доброго, объединятся и устроят против меня мятеж. — Короля, как видно, беспокоил призрак Изабеллы. — Екатерина всегда была такой надменной по духу, — неистовствовал Генрих, — что вполне может поднять большое количество людей и затеять войну так же смело, как и ее мать, королева Изабелла».

Возможно, подобные подозрения имели право на существование, поскольку стойкости и мужества и матери, и дочери было не занимать, но даже если бы Екатерина пребывала в добром здравии — чего не было, — ее решимость подчиняться Генриху во всем, что не противоречит совести, удержала бы ее и от существенно более мягкого выражения протеста, чем мятеж. Кроме того, трудно было представить себе, чтобы Мария начала действовать одна, без поддержки Екатерины.

Итак, Генрих вбил себе в голову, что эти несчастные женщины замышляют против него бунт, поэтому не был настроен хотя бы как-то поддержать дочь и утешить ее своим присутствием. Он приказал леди Шелтон передать Марии, что считает ее своим «самым злейшим врагом», а строптивое поведение рассматривает как составную часть заговора, направленного на разжигание мятежа.

«Она уже добилась успеха, — негодовал он, — настроив против меня почти всех христианских правителей в Европе, и потому не может ждать ничего, кроме гнева и отмщения».

Ощущая в воздухе запах бунта, Генрих был не так уж далек от истины. В течение года, а то и больше Шапюи принимал визитеров — десятки высших аристократов, которые горели желанием поднять оружие против Генриха в защиту прав Екатерины и Марии. Личные обиды у них смешивались с недовольством религиозной (и не только) политикой, проводимой Генрихом. Незадолго до того суд пэров оправдал Томаса Дакра, бывшего смотрителя Западных границ, которого обвиняли в предательстве. Его оправдание показало солидарность знати и непопулярность королевской политики. Лорд Дакр был среди большой группы северных пэров — один из лордов говорил Шапюи, что их шестнадцать сотен, — которые готовы были поддержать любую вооруженную попытку с целью заставить Генриха отказаться от Анны, отменить богохульные религиозные законы и восстановить Екатерину и Марию в их законных правах.

Сторонники вооруженного восстания с радостью встречали вести о раздоре, начавшемся в королевской семье. В последнее время Генрих и Анна часто ссорились, причем яростно. Даже те, кто ненавидел Анну, признавали, что теперь она сама попала в чистилище. В чем тут дело, вначале вообще было трудно понять. Сказать, что Генрих устал от Анны, особенно после «неудачи» с Елизаветой, как будто бы было нельзя. Он, кажется, все еще находил ее чрезвычайно привлекательной (позднее эту привлекательность объявят колдовской силой), но, с другой стороны, Генрих уже давно, чуть ли не сразу после венчания, начал флиртовать, соблазнять и затевать романтические интрижки, которыми увлекался, живя с Екатериной. Почувствовав, что стала одной из многих, Анна принялась было протестовать, требуя от супруга соблюдения верности, но он живо поставил ее на место.

Единственное, чем Анна могла крепко привязать к себе супруга, — это родить ему сына. Весной 1534 года она сказала Генриху, что снова беременна, и на несколько месяцев их совместная жизнь вновь стала похожей па прежнюю. Но когда в начале лета она была вынуждена признаться, что ошиблась, этого ей уже не простили. Король опять приблизил к себе старую любовь, «очень красивую девушку» из придворных, имя которой в истории не сохранилось Известно лишь, что она была сторонницей Екатерины и Марии, а значит, противницей Анны. Невестка Анны пыталась было расстроить эту интрижку, но король отослал ее от двора. Шапюи в то время заметил, что, чем дольше длится это страстное увлечение короля, тем более подавленной и беспокойной становится Анна.

Не было ни малейших сомнений, что Генрих таким образом мстит Анне. За обман с беременностью он наказал супругу не только тем, что демонстративно развлекался с любовницей, но и тем, что в определенной степени понизил статус ее ребенка. Марию неожиданно, в первый раз с тех пор как она попала в свиту Елизаветы, с официальным визитом посетили несколько видных придворных. По совету Генриха почти все придворные кавалеры и дамы засвидетельствовали ей почтение в загородной резиденции, где она жила в свите Елизаветы, а при переезде в Ричмонд Мария ехала в таком же бархатном паланкине, как и Елизавета. Эти многозначительные намеки — визиты придворных и бархатный паланкин, — разумеется, от внимания Анны не ускользнули. Временное и незначительное возвышение Марии ее «крайне раздосадовало», а известие о том, что «новая фаворитка» Генриха прислала дочери короля теплое послание, вообще лишило покоя. В послании говорилось, что «фаворитка» является настоящим другом Марии, ее преданной служанкой, и та побуждала принцессу дождаться благоприятных изменений обстоятельств, которые обязательно наступят в ближайшем будущем. Анна вновь возмутилась, но ее протесты были приняты холодно. Генрих сказал жене, что она должна быть благодарна ему за все, что он для нее сделал, и довольствоваться своим теперешним положением — оно не столь уж плохое. Немного помолчав, король добавил, что, если бы у него была» возможность начать все сначала, он бы никогда на ней не женился. А вот это уже было серьезно. Он намекал, что развелся с одной женой, поэтому ему ничто не может помешать развестись и с другой.

В письмах того периода Шапюи называет Анну коварной убийцей, полной решимости расправиться со всеми своими врагами. Упоминая о ее конфликте с Генрихом, он всегда добавлял, что она по-прежнему управляет королем и в конце концов обязательно вновь окажется на коне. Другие наблюдатели, настроенные по отношению к Анне не столь сурово, воспринимали ее положение иначе, считая, что за всеми ухищрениями и интригами королевы стоят отчаяние и страх. Да, с Марией она действительно обращается очень плохо, но такова логикд борьбы за права своего ребенка, потому что Анна — королева, а Елизавета — принцесса лишь по милости Генриха. Титул Анны не признал ни один европейский монарх, а при каждом дворе жалели Екатерину, называя Анну «наложницей» и «шлюхой». Если Генрих решит отодвинуть надоевшую супругу в сторону, то ни церковь, ни советники, ни законники на ее защиту не встанут. Родственники тут же от нее откажутся, а немногочисленные «друзья» при дворе начнут поносить громче и яростнее, чем враги. Французский посланник, посетивший двор Генриха в период тяжелой болезни Марии, в феврале 1535 года, написал, что Анна сильно ограничивает свое передвижение в страхе за безопасность. «Ее взгляд выдает тревогу и нервозность», — записал он, добавив, что она считает свое положение более слабым, чем до замужества. Анна шепнула ему, что за ней очень пристально наблюдают и что она не может ни говорить с кем бы то ни было свободно, ни писать, а затем быстро покинула посланника. Тому показалось, что все ее слова — не преувеличение.

Почувствовав охлаждение короля к Анне, ее родственники засуетились. О ком же еще им было думать, как не о себе! Тут же ко двору была привезена Маргарет Шелтоп, дочь леди Шелтон, кузина Анны. Была надежда, что она сможет стать следующей любовницей Генриха. И действительно, Маргарет вытеснила девушку, имя которой осталось неизвестным, — ту, что ободряла Марию, — но ненадолго. За ней последовали другие, а потом у короля неожиданно пробудилась страсть к Джейн Сеймур, дочери дворянина из Уилтшира. Конечно, полностью от Анны Генрих еще не отказался, временами он по-прежнему находил удовольствие в общении с ней, но король начал ощущать большое разочарование оттого, что Анна произвела на свет лишь единственную дочь. Его брак неожиданно стал казатьэя ему капканом.