Людишки - Дональд Уэстлейк

Все это Гар знал не хуже, чем сам Джошуа.

— Мы надеялись, что сумеем управиться раньше, чем придет пора делать первое публичное заявление, — извиняющимся тоном проговорил он. — Когда люди поставлены перед свершившимся фактом, все гораздо проще, ты и сам это знаешь.

— Так вот почему даже меня не посвятили.

— Я очень сожалею об этом, — оправдывался Гар. — Я и впрямь думал, что мы сумеем обстряпать все по-тихому.

— Физик-экспериментатор, известный всему миру, намерен переехать сюда из Грейлинга и ставить опыты с новыми источниками энергии, — наседал на Гара Джошуа. — И ты надеялся сохранить это в тайне. Да сейчас она, должно быть, уже известна половине здешних секретарш. Но только не мне почему-то!

— Вероятно, нас выдала стройка, — предположил Гар.

— Стройка. Ах, да, я видел нечто похожее, когда ехал сюда. Что это за стройка?

— Новая лаборатория. Для нашего высокого гостя, — ответил Гар. — На почтительном удалении от реактора и могильника. Безопасность обеспечена. Неприятностей из-за нее не будет, никогда и ни у кого.

— Разве у него нет лаборатории в Грейлинге?

— Вообще-то есть, — признал Гар.

Джошуа почуял тухлятинку.

— Так что ж ему там не сидится?

Вид у Гара сделался вконец расстроенный, даже немного болезненный.

— Иногда он поднимает что-нибудь на воздух, — ответил главный инженер. — Похоже, тамошнее начальство решило, что университетский городок не самое подходящее для этого место.

— Зато атомная электростанция — местечко в самый раз!

Гар развел руками.

— Джошуа, решение было принято на гораздо более высоком уровне, чем наш с тобой. Гораздо, гораздо более высоком.

— Так, ладно, — ответил Джошуа. — Стало быть, наши хозяева будут что-то с этого иметь. А нам-то перепадет что-нибудь?

Гар попытался скорчить мину, призванную выразить его надежду на лучшее.

— Может, слава? Мы — в средоточии самых передовых исследований в области энергетики, как тебе такое?

— Не ахти что, — ответил Джошуа. — Но я попробую сварить кашу хотя бы из этого топора. Может, кто-нибудь и заморит червячка.

Гар встрепенулся и встревоженно вскинул голову, будто услышал взрыв в коридоре.

— Заморит червячка?

— Ох, Гар, я уж и не знаю, — сказал Джошуа. — Я весьма и весьма обескуражен. Утаивать от меня сведения, которые мне просто необхо…

— Я больше не буду, честное слово.

— Достаточно и одного раза.

— Джошуа, сейчас мне без тебя не обойтись, — взмолился Гар. — Не я придумал перетащить сюда этого проклятущего гения, не я посадил его на наш горб. Но он здесь или очень скоро будет здесь, и нам надо как-то скормить это общественности. Мы не можем допустить, чтобы люди воспользовались присутствием тут доктора Марлона Филпотта как предлогом для нового витка выступлений против атомных станций.

— Они уже воспользовались.

— Без тебя я пропал, — заканючил Гар. — Не покидай нашу команду, Джошуа.

— А разве команда меня не покинула?

— Мы тебя не оставим, не бросим. Не беги с корабля, когда он вот-вот пойдет ко дну. Обнародуй наше заявление, Джошуа. Ну пожалуйста.

Джошуа уже успел немного смирить свое негодование. К тому же он знал, что в комиссии по туризму будут платить чуть-чуть щедрее, а ехать туда значительно дольше. Поэтому он поднялся со стула и сказал:

— Гар, только ради тебя. Я подумаю, что можно предпринять, но делаю это только для тебя.

Гар тоже встал.

— Спасибо, Джошуа, — молвил он.

В последующие несколько недель, особенно после того как доктор Филпотт перебрался в свою новую лабораторию на территории станции, демонстрации перед главными воротами день ото дня становились все многолюднее. И все воинственнее.

15

Новолуние. В теплой тьме, овеваемой ласковым воздухом, Кван перелез через поручень и проворно спустился по трапу на камбузную палубу. Было три часа утра, и все обитатели палубы, по-видимому, дрыхли, измотанные дневными трудами. После гораздо более приятных трудов и короткого сна в объятиях итальянской студенточки по имени Стефания Ли Квану больше не хотелось спать, и он остановился на нижней палубе, ухватившись за дрожащее ограждение. Ему пришла охота взглянуть на серебрившийся во мраке бурун за кормой. В соленом воздухе ощущался едва уловимый запашок машинного масла, но Квана это не беспокоило.

Благодаря вторникам он теперь мог переносить свое изгнание, свою долю беженца и вынужденную безымянность. Только благодаря вторникам. Женщины редко оставались на борту больше недели, но если такое случалось, Кван радовался любой возможности вновь встретиться с уже знакомой ему дамой. Он научился держаться подальше от хмельного зелья и привык дремать несколько часов во вторник пополудни, чтобы подготовиться к грядущей ночи. И теперь его жизнь — по крайней мере один день в неделю — была более чем сносной. Она стала вольготной. Даже роскошной.

Возможно, чересчур роскошной. В сложившихся обстоятельствах Квану ничего не стоило забыться и возомнить себя кем угодно, только не бездельником с судового камбуза, который укладывает в койку дам с верхних палуб, лазая к ним едва ли не по сточной трубе.

Он был участником мощного народного движения борцов с тиранией и угнетением, маленькой, но важной частичкой борьбы за освобождение доброй четверти человечества из-под ига престарелых душегубов.

«Нельзя допустить, чтобы вся эта роскошь подействовала на меня расслабляюще, — говорил себе Кван. — Нельзя допустить, чтобы волокитство уволокло меня от свободолюбия».

Иногда далеко по правому борту мерцали огоньки. Какой-то африканский город. Судно шло на север вдоль атлантического побережья Африки. Следующий порт захода — Барселона, потом — Роттердам и Саутгемптон. И снова море. В конце концов корабль доберется до какого-нибудь порта Северной Америки, и тогда Квану придется искать способ улизнуть на берег.

Может, какая-нибудь американская девица? Сумеет ли он уговорить американку тайком прихватить его с собой? Сумеет ли затесаться в толпу провожающих, которые поднимаются на борт в каждом порту, чтобы проститься с близкими?

Ладно, способ найдется, не один, так другой. Кван в этом не сомневался. Словно его оберегал ангел-хранитель (возможно, в образе статуи Свободы), как там, на площади в Тяньаньмэнь. Кван твердо знал, что не изнежится, не струсит, не позволит уложить себя на лопатки. Перед ним непременно откроется желанный путь.

Вновь радостно переживая свое ночное приключение, чувствуя, что осваивается в новом для себя мире, ощущая свою юность, силу, уверенность, Кван с улыбкой смотрел на искристый бурун за кормой «Звездного странника», исчезавший в окутанных мраком океанских просторах. Бурун этот казался ему исполненным самодовольства.